Ю Несбё - Полиция
Стало уже почти совсем темно, когда Бьёрн Хольм обнаружил наконец автомобиль.
Он свернул у Клеметсруда и поехал дальше на восток по региональному шоссе 155, но прозевал указатель на Фьелль. И только по дороге назад, когда он понял, что уехал слишком далеко и ему надо развернуться, он нашел этот указатель. На этой дороге движения было еще меньше, чем на региональной, и теперь, с наступлением темноты, она казалась совершенно пустынной. Казалось, что густой лес, обступивший дорогу с обеих сторон, подошел к ней ближе, и тут Бьёрн заметил на обочине задние фары припаркованной машины.
Он сбавил скорость и посмотрел в зеркало. Позади только тьма, впереди — пара болезненно ярких красных огней. Бьёрн свернул на обочину, остановился за стоящим автомобилем и вышел из машины. Где-то в лесу глухо и меланхолично голосила птица. Руар Мидтстюэн сидел на корточках рядом с кюветом в свете передних фар своей машины.
— Ты приехал, — сказал Руар Мидтстюэн.
Бьёрн взялся за ремень и подтянул брюки. Это он начал делать совсем недавно и не знал, откуда взялось это движение. Хотя нет, знал. Его отец в качестве вступления к разговору всегда подтягивал штаны в преддверии того весомого, что ему предстояло сказать, выразить или сделать. Бьёрн становился похожим на своего отца. Только вот весомые слова ему редко доводилось произносить.
— Значит, все произошло здесь, — сказал Бьёрн.
Руар кивнул, глядя на букет цветов, который он положил на асфальт.
— Она приехала сюда с друзьями полазать по горам. По дороге домой остановилась здесь, чтобы пописать в лесу. А остальные уехали вперед. Они считают, все случилось, когда она выбежала из леса и стала садиться на велосипед. Она торопилась, чтобы догнать друзей. Она была такой живой девочкой, понимаешь… — Ему приходилось напрягаться, чтобы контролировать свой голос. — И она выехала прямо на дорогу, не удержала равновесия и… — Руар взглядом показал, откуда ехал автомобиль. — Следов торможения не осталось. Никто не помнит, как выглядела машина, хотя она сразу после происшествия должна была проехать мимо остальных. Но они обсуждали маршруты восхождений и говорят, что мимо них проехало несколько автомобилей, они ведь довольно далеко уехали по направлению к Клеметсруду, прежде чем подумали, что Фиа уже давно должна была догнать их и что с ней что-то случилось.
Бьёрн кивнул, прочистил горло. Ему хотелось сбросить груз с плеч. Но Руар не дал ему ничего сказать:
— Мне не разрешили участвовать в расследовании, Бьёрн. Потому что я отец, так они сказали. Вместо этого в группу включили новичков. И когда до них наконец дошло, что это дело не пара пустяков, что водитель не пришел добровольно в полицию и никак себя не выдал, было уже поздно пускать в бой тяжелую артиллерию. Следы остыли, воспоминания стерлись.
— Руар…
— Скверная работа полиции, Бьёрн. Вот так вот. Мы всю жизнь отдаем службе, отдаем все, что у нас есть, а потом, когда мы теряем самое дорогое, что мы получаем в ответ? Ничего. Это предательство, Бьёрн.
Бьёрн смотрел на челюсти коллеги, которые двигались по эллипсоидной орбите, смотрел на то, как напрягается и расслабляется челюстная мускулатура, напрягается и расслабляется, и думал, что его жвачка уже потеряла всякий вкус.
— Из-за этого я начинаю стыдиться того, что я полицейский, — сказал Мидтстюэн. — Все точно так же, как в деле Калснеса. Отвратительная работа от начала до конца, мы позволяем убийце уйти, и никто не привлекается к ответственности. И никто не привлекает никого к ответственности. Пустили козла в огород, Бьёрн.
— Девочка, которую нашли в «Приходи таким, какой ты есть» сегодня утром…
— Анархия. Вот что это такое. Кто-то должен взять ответственность на себя. Кто-то…
— Это Фиа.
В наступившей тишине Бьёрн снова услышал птичье пение, но на этот раз оно доносилось из другого места. Наверное, птица переместилась. И внезапно ему в голову пришла мысль: это другая птица. Их могло быть две. Две птицы одного вида, перекликавшиеся в лесу.
— О том, как Харри меня изнасиловал.
Силье посмотрела на Ракель спокойным взглядом, как будто та только что огласила прогноз погоды.
— Харри вас изнасиловал?
Силье улыбнулась едва заметной улыбкой, больше похожей на судорогу, которая исчезла, не достигнув глаз. Исчезло и все остальное — внушающее доверие выражение лица и равнодушие. И вместо того, чтобы наполниться улыбкой, ее глаза налились слезами.
«О господи, — подумала Ракель. — Она не врет». Ракель широко открыла рот, чтобы глотнуть кислорода, совершенно убежденная в том, что девушка, может, и сумасшедшая, но она не врет.
— Я была так влюблена в него, госпожа Фёуке. Я думала, что мы созданы друг для друга. И я пошла к нему в кабинет. Нарядилась. А он не так понял.
Ракель наблюдала за тем, как первая слезинка упала с ресниц и пролетела небольшое расстояние, а потом коснулась молодой нежной щеки, покатилась вниз и впиталась в кожу, окрасив ее в красный цвет. Она знала, что позади нее на столе стоит рулон бумажных полотенец, но не подала его. Ну уж нет.
— Харри всегда все понимает правильно, — произнесла Ракель, удивившись, насколько спокойно звучит ее голос. — И он не насилует.
Спокойствие и уверенность. Интересно, надолго ли ее хватит?
— Вы ошибаетесь, — сказала Силье, улыбаясь сквозь слезы.
— Да ну? — У Ракели появилось желание врезать кулаком по этому самодовольному изнасилованному лицу.
— Да, госпожа Фёуке, на этот раз вы неправильно поняли.
— Говорите, что хотели, и убирайтесь отсюда.
— Харри…
Ракели казалось отвратительным, как ее губы выговаривают его имя, поэтому она машинально огляделась в поисках чего-нибудь, что могло ее заткнуть. Сковородка, серебряный нож, скотч, что угодно.
— Он думал, что я пришла поговорить с ним о домашнем задании. Но он неправильно меня понял. Я пришла соблазнить его.
— Знаешь что, девочка моя? Я уже поняла, что тебе это удалось. И теперь ты говоришь, что добилась того, за чем пришла, и все-таки называешь это изнасилованием? Так что произошло? Ты повторяла свое возбужденное и вроде бы целомудренное «нет, нет» до тех пор, пока не прозвучало «нет», в которое ты поверила, и тебе показалось, что он должен был поверить в это «нет» задолго до тебя?
Ракель внезапно поняла, что ее речь походит на припев защитника на судебном процессе по обвинению в изнасиловании, которых она повидала немало. Ракель ненавидела этот припев, но как юрист она понимала и принимала его частое исполнение. Дело было не только в риторике, Ракель чувствовала, что так и должно было быть, иначе быть просто не могло.
— Нет, — ответила Силье. — Я хочу сказать вам, что он меня не насиловал.
Ракель часто заморгала, пытаясь отмотать звуковую дорожку на несколько секунд назад, чтобы удостовериться, что она все поняла правильно. Не насиловал.
— И я угрожала, что обвиню его в изнасиловании, потому что… — Девушка костяшкой указательного пальца смахнула слезу, но глаза ее в тот же миг опять наполнились влагой. — Потому что он хотел сообщить руководству академии, что по отношению к нему я веду себя неподобающим образом. И у него были для этого все основания. Но я была в отчаянии, я хотела опередить его, обвинив в изнасиловании. Я хотела сказать ему, что передумала и очень сожалею о том, что сделала. Что это… да, что это было преступление. Ложное обвинение. Статья сто шестьдесят восьмая Уголовного кодекса. До восьми лет лишения свободы.
— Правильно, — ответила Ракель.
— О да, — улыбаясь сквозь слезы, произнесла Силье. — Я забыла, что вы юрист.
— Откуда ты это знаешь?
— О, — Силье шмыгнула носом, — мне многое известно о жизни Харри. Я изучала его, можно так сказать. Он был моим идолом, а я — глупой девчонкой. Я даже занималась расследованием убийств полицейских ради него, думала, что смогу ему помочь. Все началось с короткого рассказа о том, как связаны между собой части этого дела. Я, ничего не знающая студентка, хотела объяснить Харри Холе, как поймать палача полицейских. — Силье выдавила из себя еще одну улыбку, покачивая головой.
Ракель схватила рулон бумажных полотенец и протянула ей.
— И ты пришла сюда, чтобы рассказать ему все это?
Силье медленно кивнула:
— Он не снимает трубку, если видит, что звоню я. И я решила совершить пробежку здесь, чтобы посмотреть, нет ли его дома. Я увидела, что машины нет на месте, и собиралась уйти, но потом заметила вас в окне кухни. И подумала, что рассказать все прямо вам будет еще лучше. Это лучшее доказательство того, что я говорю то, что думаю, и когда я шла сюда, я делала это без всякой задней мысли.
— Я видела, как ты стояла там, на улице, — сказала Ракель.
— Да. Мне надо было хорошенько подумать. И набраться мужества.
