Павел Нилин - Приключения-1988
Я нажал кнопку, вызывая дежурного надзирателя, поднялся, и Груздев крикнул мне, уже в дверях, руки назад:
— Даже если меня осудят, ищи его, Шарапов! Не жизнь, хотя бы честь мою спаси!..
С тяжелым сердцем ехал я в радиокомитет — Груздев не то чтобы убедил меня в своей невиновности, но и мою уверенность в противоположном он размыл основательно. Конечно, стоило бы все это обсудить с Жегловым, но он скорее всего назовет меня сентиментальной бабой и поднимет на смех, и я был даже рад, когда после допроса Груздева не застал его в кабинете: умчался куда-то в город. А я решил узнать на радио, когда и какой именно матч транслировался двадцатого октября, во сколько точно кончился, с каким результатом и так далее, — больше полагаться на приблизительные вычисления Жеглова я не хотел.
Совсем молоденькая девчурка — на улице я бы ей больше шестнадцати ни за что не дал — оказалась редактором спортивных передач и дежурила в тот день. Разговор у нас с ней предстоял короткий, по моим расчетам, но, вместо того чтобы ответить путем на мой вопрос, редакторша сама спросила, порывшись в аккуратных папках-скоросшивателях:
— Вас какой матч интересует?
Я удивился — только что я уже сказал ей, что интересуюсь матчем двадцатого октября. На что девица спокойно мне возразила:
— Двадцатого транслировались два матча — конец сезона и очень напряженная таблица розыгрыша...
В Москве семьсот детских садов. Ежедневно их посещает 70 000 ребят. Количество садов все время возрастает. В хорошем помещении на Лефортовском валу создан детский сад для 250 детей. Недавно гостеприимно открыл свои двери для ста маленьких хозяев детский сад в Свердловском районе.
«Вечерняя Москва»...Меня, как говорил старшина Форманюк, будто пыльным мешком по голове из-за угла стукнули; во всяком случае, редакторша спросила с недоумением:
— Случилось что-нибудь очень серьезное?
— Да, золотко, — сказал я торопливо. — Говорите, да поскорее, какие были матчи, где, во сколько и тому подобное...
Редакторша пожала узкими плечиками:
— Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со стадиона «Динамо». Ведущий — Вадим Синявский. Двадцать две тысячи зрителей. Кубок СССР. Играли ленинградский «Зенит» и московский «Спартак». Счет 4:3. Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же — календарная встреча ЦДКА — «Динамо», в семнадцать часов...
— Стоп, девушка, хватит!.. — заорал я и умчался, наверняка оставив у молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.
Из Лосинки я вернулся переполненный самыми поразительными новостями, какие только можно себе представить. Жеглов уже сидел в кабинете за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:
— Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет...
— Сейчас доложу, — пообещал я, скинул плащ, причесался и занял выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом, ухмыльнулся:
— Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться.
— Так точно, — сказал я. — Только не хвастаться, а сообщать о результатах проверки.
— Ну-ну, скромник... Слушаю.
Я выждал немного, чтобы, как в театре, эффектно, и сказал:
— Груздев невиновен. Освобождать его надо!
Получилось не так, как в театре, а, наоборот, будто бухнул я холостым. Жеглов поморщился.
— Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.
— Я не шучу, — сказал я. — В книжке, которую ты мне дал, написано, что сила доказательств — в их вескости, а не в количестве. И я с этим согласен...
— Тогда порядок, — не удержался Жеглов.
Я не стал заводиться, кивнул:
— Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял, что у нас с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за квартиры на душегубство пойти...
Жеглов снова перебил меня.
— Я, конечно, не Лев Толстой, — сказал он. — Но тоже отчасти психолог... И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом убедились. А скрытность обязательно означает притворство — значит, ложь... Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун — потенциальный преступник...
Я эти рассуждения даже дослушивать не стал.
— А если человек скрытный от застенчивости, например? — сказал я, но сообразил сразу, что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и поправился: — Или от скромности? Тоже потенциальный преступник?
Жеглов, конечно, зацепился:
— Скромный он — это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как мак! Давай к делу, что ты бодягу развел...
— Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, — сказал я досадливо. — Можешь ты меня минуту послушать не перебивая?
— Ну?..
— Мы рассчитали, что сосед Ларисин видел Груздева на лестнице около семи часов — как раз в это время кончился матч ЦДКА — «Динамо»...
— Ну?
— Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по футболу мы и сориентировались?
— Так.
— И кто играл, он не помнил. Он еще сказал, что не болеет...
— Заладил: «помнил», «помнишь»! Не тяни кота за хвост, что у тебя за привычка!..
— Я не тяну, я хочу, чтобы ты все до мелочи вспомнил — это очень важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был еще один матч, «Зенит» — «Спартак», и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь — в четыре! Соображаешь, что это значит? — спросил я и протянул Жеглову справку из радиокомитета.
Он взял справку, внимательно прочитал ее, с недоумением посмотрел на меня, повертел справку в руках, будто хотел еще что-нибудь из нее выжать, и сказал:
— М-да... Это несколько подмывает показания соседа... Но мы ведь на них меньше всего базировались.
— Я извиняюсь, — сказал я запальчиво. — Это, по-моему, подмывает не показания соседа, а наши с тобой расчеты. Сосед что? Он утверждает, что видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он ведь показания соседа предусмотреть не мог?
— Да черт с ними, с этими показаниями, — сердито сказал Жеглов. — Мы и без них бы обошлись.
— Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и целую теорию из нее вывел: раз скрывает, что был в семь, значит... и все такое прочее...
Жеглов разозлился всерьез:
— Слушай, орел, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного возмездия избавить.
И оттого, что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и сказал ему уважительно:
— Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле... Мы ж с тобой одну работу работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, как говорится, без сучка-задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не хочешь...
— А почему это я должен отступать? — рассердился Жеглов.
— А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я после разговора с Груздевым думал много... плюс все делишки Фокса этого растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя сговориться как-либо...
— Ты еще много чего не можешь представить, — вставил Жеглов.
— Не заедайся, Глеб, — попросил я его. — Лучше слушай. Соболевская мне малость глаза приоткрыла. Мы с тобой все время считали, что Груздев, в крайнем случае, мог навести Фокса на Ларису, так? Оказывается, Фокс и без Груздева ее знал и у них были отношения. Серьезные, ну, со стороны Ларисы, стало быть...
Глеб закурил, сильно затянулся, так что щеки впали, сказал:
— Ну-ну, продолжай, психолог...
Я на это не обратил внимания, мне важно было ему все разъяснить, чтобы он, как и я, уразумел расстановку сил.
— Когда я про второй матч узнал, у меня в башке будто осветилось. Ты сам посмотри, все ведь как нарочно складывается: патрон нестандартный, палец на бутылке не его, след на шоколадке чужой. И что в четыре был, а не в семь, вполне возможно. А если в четыре, а не около семи, то остается одна-единственная улика — пистолет...
Глеб снова затянулся и процедил:
— Одна эта улика сто тысяч других перевесит...
— Ага. Вот я и понял, что точно так же может думать Фокс. Поэтому я поехал в Лосинку и расспросил обеих женщин о том, что было двадцатого и двадцать первого октября — подробно, по минутам...
Глеб даже со стула поднялся:
— И что?..
— Утром двадцать первого, часов в одиннадцать, пришел проверять паровое отопление перед зимой слесарь-водопроводчик. Крутился по дому минут двадцать. Высокий, черный, красивый, под плащом — военная одежда. В хозконторе поселка водопроводчик с такими приметами не значится... — Я с торжеством посмотрел на Глеба: — Вопросы есть, товарищ начальник?
![Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/165945/165945.jpg)
