Хокан Нессер - Человек без собаки
— Прошу прощения. Трудное детство на Манхэттене и в Рио-де-Жанейро. А ты откуда? Из Хёкаренгена?[73]
Хелльгренберг оставил колкость без внимания, почесал затылок и посмотрел на Барбаротти с плохо скрытой скукой.
— Как бы там ни было, — сказал инспектор Барбаротти, — горячее следа не бывает.
— А я тебе это и пытаюсь втолковать. Скорее всего, надо просто туда поехать и перехватить ее.
— Ребенок, — сказал Барбаротти. — Она не может улететь без ребенка.
— Может использовать билет мужа. Ты же не думаешь, что он полетит с ней.
— Скорее всего, не полетит. А разве можно поменять билет просто так — приехал в аэропорт и поменял?
— Не знаю. — Хелльгренберг поднял кулак, подумал, какой глаз потереть, и потер карий. — Не знаю… Может быть… ребенок же совсем маленький.
— Мы должны это узнать.
— Кто это — мы?
— О’кей, я проверю. У тебя есть номер рейса и все такое прочее?
Полицейский протянул ему лист бумаги:
— Тай Эйр. Там есть и время отлета, и номер рейса. И все такое прочее. Я пошел спать.
— Только сначала организуй мне машину до отеля.
— Если уж это так необходимо…
Барбаротти положил трубку и посмотрел на часы. Половина пятого. Он только что закончил разговор с Арландой. Его даже затошнило от усталости. Виски болели. Живот тоже болел после восьми чашек скверного кофе.
Он прилег, но не успел прикоснуться щекой к подушке, как сон как рукой сняло.
Легчайшая мысль, крылышко бабочки, не больше… но уснуть он так и не смог.
О черт! — пробурчал он и сел в постели. Вовсе не надо мне этим заниматься. Что за дикие идеи…
Он подвинул к себе телефон. Номер он помнил наизусть.
Глава 45
Теперь ее преследовала другая картинка. Если комната в отеле напоминала ей материнскую утробу, то здесь похоже на птицеферму. Именно так, наверное, чувствуют себя цыплята, вылупляясь из яйца.
Она одной рукой катила чемодан, другой — коляску с Кельвином. В аэропорту столько народу, что невозможно протолкаться сквозь толпу с ворохами чемоданов. Шесть утра, подумала она, неужели все самолеты отправляются так рано?
Прошло минут десять, не меньше, прежде чем она нашла нужную стойку. Перед ней было человек двенадцать, но это уже значения не имело. Кельвин не спал, но вел себя, по обыкновению, тихо. И второй ребенок, в животе, тоже затих. Все должно обойтись, подумала она.
Все должно обойтись. Через два часа мы будем в воздухе, подумала она. И тут же испугалась. Не говори «гоп». Ни в коем случае не говори «гоп».
Ее охватило странное спокойствие. Она мелкими шажками приближалась к стойке, где колдовали две молодые и красивые женщины в форменных костюмах. Что может случиться? Что может пойти наперекосяк? И вообще, наверняка пройдет немало времени, прежде чем кто-то обнаружит, что произошло.
Никаких причин для беспокойства. И никому не покажется странным, что она в ближайшие две недели не даст о себе знать. Кристина с мужем летит в Таиланд, это известно всем. Кому может прийти в голову, что она летит не в Таиланд, а в Малагу, причем на пятнадцать часов раньше? Она даже позвонила няне, сказала, что они передумали и решили взять Кельвина с собой. Да, в последний момент, да, оказалось, что на этот рейс есть свободные места.
Так что она вполне могла рассчитывать на четырнадцать дней передышки. Что будет дальше, она даже думать не хотела. Какой-нибудь выход найдется.
Всему свое время.
Если уж так необходимо продолжать жить, самое главное — спасти детей. Ночные мысли не оставляли ее. И обязательно надо успеть родить. До родов не меньше полутора месяцев, так что эти четырнадцать дней отсрочки придется как-то продлить… как она могла забыть? Странно, она время от времени совершенно упускала из виду, что в ней зреет новая жизнь.
Как она могла забыть об этом? С другой стороны, у нее было не так много времени, чтобы вообще о чем-то помнить… и опять же: «Не говори „гоп“». Так легко вообразить себе, что весь туннель ярко освещен — достаточно зажечь факел в одном его конце.
Пока не взлетим, никаких планов и никаких мыслей. И когда взлетим — тоже. Планы подождут. Думать только о предстоящих часах, самое большее — на день вперед… этого достаточно.
Перед ней, держась за руки, стояла очень пожилая пара. Свежие и загорелые, а на дворе декабрь. Наверное, живут где-то на юге. Приехали навестить родственников, погостили недельку — и назад, в свой солнечный рай. На мужчине слегка помятый, сливочного цвета, льняной костюм, женщина — в широких брюках и голубой тунике. Она ощутила укол зависти. Подумать только, им же наверняка под восемьдесят, а они стоят и держатся за руки… Мне такого никогда не испытать… а главное, я не могу смотреть на них без зависти… я даже этому не научилась.
Опять поползли мысли-змеи, и она вдруг вспомнила свой давешний сон. Роберт ей не приснился, как она загадывала, а Хенрик приснился… Та ночь в отеле, первые часы… нет, не часы, всего один час. Они успели побыть вместе всего один час — и все рухнуло.
Ей снились его застенчивость, неуклюжесть, его молодое, свежее тело… все было так, как и наяву, только на ее месте был кто-то другой. А она сама словно стояла за окном и смотрела на все происходящее, смотрела, как Хенрик ласкает другую, но очень знакомую женщину… и она не сразу поняла, что она во сне была Якобом. Она смотрела на себя и Хенрика глазами Якоба, и когда она осознала это, то с ревом разбила окно и рванулась к постели, чтобы разорвать на куски эту прилипшую друг к другу парочку… себя саму и Хенрика. И как раз в эту секунду она проснулась.
Проснулась… и не могла вспомнить, что ей снилось. А сейчас, через полтора часа, вспомнила. Странно… разве забытые сны могут возвращаться? Она вдруг вспотела и с отвращением почувствовала, как по бокам и груди стекают струйки пота. В голове появился низкий, вибрирующий звук.
Что со мной? — с ужасом подумала она. Не хватает только потерять сознание…
Пожилой мужчина отпустил руку жены, поставил чемоданы на конвейер и протянул паспорта улыбчивой девушке за стойкой. Кристина остановилась у желтой линии и сделала несколько глубоких вдохов.
И опять она выдержала. Через десять минут коляска и чемодан уехали в темный туннель в дальней стене. Остались рутинный контроль, металлоискатель и час ожидания в зале отлета. Она взяла Кельвина на руки и пошла к зоне проверки. Показала посадочные талоны коротко стриженному пареньку в белой рубашке с галстуком. Он приветливо кивнул, но талон задержал:
— Одну секунду. — Он улыбнулся и кивнул напарнику.
Тот подошел и внимательно изучил посадочные талоны — и ее, и Кельвина. Тоже улыбнулся и попросил ее пройти в другую дверь.
— Зачем? — спросила она.
— Это связано с вашей беременностью, — приветливо пояснил он и провел ее в небольшую комнатку с двумя столами и стульями у каждого стола. — Как вы и сами знаете, полет во время беременности сопряжен с некоторым риском, поэтому вы должны заполнить пару бумаг. Чистая формальность. Садитесь, пожалуйста.
Она присела на край стула и пересадила Кельвина на колени.
— А ваша сотрудница там, у стойки, ничего на этот счет не сказала… И когда я покупала билет, тоже никто ничего не говорил…
Он не ответил. Открылась другая дверь.
Она не сразу его узнала. А потом — в первые доли самой первой секунды — не могла сообразить, что он здесь делает.
И поняла все.
Он прокашлялся:
— Кристина Германссон… Ваш муж вчера был найден мертвым в своем доме на Муссеронвеген в Старом Эншеде. Вы задержаны по подозрению в убийстве.
Она закрыла глаза. Потом посмотрела на него и тихо сказала:
— Я понимаю… Да, вы совершенно правы… Мне очень жаль, что я была вынуждена вам лгать.
— Теперь это неважно… — так же тихо сказал инспектор Гуннар Барбаротти.
Глава 46
Эбба Германссон Грундт внимательно посмотрела сначала на мужа, потом на сына:
— Мне кажется, я кое-что поняла за последние дни.
— Было нелегко, — сказал Лейф Грундт. — Нам всем было нелегко.
— Я поняла, что мы должны считать Хенрика погибшим. — Эбба словно бы и не слышала его замечания. — Он погиб. Мы не сможем жить дальше, если будем воображать что-то иное.
— Я тоже так считаю. Думаю, ты совершенно права.
— И я, — сказал Кристофер.
Эбба обхватила ладонями чашку и некоторое время наблюдала за мужем и сыном.
— Это был жуткий год… но с сегодняшнего дня мы попытаемся… мы сохраним память о Хенрике.
— Это правильно, — сказал Лейф Грундт, — а ты как считаешь, Кристофер?
— Правильно… — эхом отозвался Кристофер и откинул челку, чтобы видеть сразу и мать, и отца.
— На том и порешили. — Эбба вздохнула. — Тебе надо постричься, Кристофер. Как твоя практика в Упсале?
