Честер Хаймз - И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть
— Пошли-ка лучше, — сказал Гробовщик. — А то джаз уж больно разболтался.
— И дело не в том, что он много говорит, — подхватил Эд, — а что ты не знаешь, что делать с его словами.
Они оставили парочки судорожно обниматься, разгадывая речи саксофонов, и пошли к своей машине.
— Жизнь, конечно, прекрасна, да многовато вокруг подонков, — молвил Могильщик, усаживаясь за руль.
— И не говори, — откликнулся Гробовщик. — Как собак нерезаных.
Они свернули на 132-ю улицу возле нового жилого комплекса, остановились в темном уголке, вырубили мотор, выключили фары и стали ждать.
Минут через десять к ним подошел стукач. Это был сутенер с блестящими волосами, в белой шелковой рубашке и зеленых шелковых брюках. Он сидел рядом с детективами в баре, повернувшись к ним спиной, и разговаривал с коричневой блондинкой. Он быстро открыл заднюю дверцу и нырнул в темную машину. Гробовщик обернулся к нему и спросил:
— Летуна знаешь?
— Да. Он вор, но за последнее время ничего такого не делал…
— С кем он работает?
— С кем работает? Понятия не имею. Вроде бы один.
— Подумай хорошенько, — резко сказал Могильщик не оборачиваясь.
— Не знаю, босс. Как перед Богом, не знаю…
— Слышал, что случилось на 137-й? — продолжал допрос Гробовщик.
— Слышать слышал, но не видел. Говорят, синдикат отнял у Дика сто тысяч, какие он собрал с тех, кому не терпится вернуться в Африку.
Все это звучало вполне искренне. Гробовщик отпустил его с миром, напоследок сказав:
— На досуге подумай о Летуне.
— Давай порыщем на Восьмой, — предложил Могильщик. — Летун ведь кололся.
— Да, я видел следы, — отозвался Гробовщик.
Их следующая остановка была на углу Восьмой и 112-й улиц в грязном занюханном баре. Здесь собирались наркоманы, алкоголики, бродяги — словом, вся гарлемская шушера. Тупик для проституток, западня для бедных честных трудяг, рассадник преступности. На перекрестке стояли проститутки с пустыми глазами и обменивались непристойными репликами с наркоманами. Воры и грабители маячили в темных подворотнях, выжидая своего часа. Но грабить было некого, разве что друг друга. Дети бегали по грязной улице, захламленной гнилыми овощами, невывезенным мусором, обшарпанными контейнерами для мусора, битым стеклом, собачьим дерьмом, — эти чертенята носились с дикими криками, озорничали и уворачивались от тех, кто пытался их поймать. Пойманным оставалось лишь молиться и надеяться на снисхождение. Их безучастные матери стояли в дверях и судачили о мужьях, их работе, голоде и нищете, долгах и богах, религиях и детях, недугах и бедах, о том, как не везет в лотерею и какие сволочи белые. Рабочие валкой походкой возвращались по домам. Полные смутной злобы, они ругались под нос, им страшно не хотелось возвращаться в свои квартиры-душегубки, но больше деться было некуда.
— Стать бы мне Господом на одну только секундочку, — сказал Могильщик срывающимся от ярости голосом.
— Ясное дело, — отозвался Гробовщик. — Ты бы застил бетоном матушку-землю, а белых превратил бы в свиней.
— Но я не Господь, — вздохнул Могильщик и первым вошел в бар.
Места у стойки были все заняты. Алкоголики, немолодые шлюхи, измотанные трудяги, накачивавшиеся спиртным, чтобы ощутить себя настоящими мужчинами. За столами сидели пьяные, многие дремали, уронив голову на руки.
Детективов не узнал никто. У них был преуспевающий и трезвый вид. По бару прокатилось легкое оживление. Запахло свежими денежками! Волна алчности захлестнула пьяниц. Они зашевелились, стали озираться, чтобы не упустить момент поклянчить на выпивку.
Могильщик и Гробовщик облокотились на стойку в ожидании, когда к ним подойдет кто-то из двух дюжих барменов.
— Ты только полюбуйся, — сказал Гробовщик, кивая на объявление у бара..
Могильщик поднял голову и прочитал: «Наркоманов не обслуживаем».
— За что их так? — удивился он.
— Ничего удивительного, — отозвался он. — У этих бедолаг все равно нет денег на виски.
К ним подошел толстый и лысый бармен. Плечищи у него были как у лесоруба.
— Что вам, джентльмены? — спросил он.
— Ты что, друг, спятил? — удивился Гробовщик. — Какие здесь могут быть джентльмены?
У бармена было плохо с юмором.
— Все мои клиенты — джентльмены, — отозвался он.
— Два бурбона со льдом, — сказал Могильщик.
— Двойных, — добавил Гробовщик.
Бармен обслуживал их с той отработанной учтивостью, что приберегал для состоятельных клиентов. Он выбил чек и выложил на стойку сдачу. Затем глаза его заблистали при виде чаевых в полдоллара.
— Спасибо, джентльмены, — сказал он и, пройдя к столикам, мигнул красивой желтой проститутке в дальнем конце. На ней было облегающее красное платье.
Она непринужденно отъединилась от какого-то недотепы, которого тщетно пыталась расшевелить, и двинулась к стойке. Без лишних слов она втиснулась между Гробовщиком и Могильщиком и обняла своими крупными голыми желтыми руками их за плечи. От нее пахло немытыми подмышками, дешевыми духами и постелью. Обдав их перегаром виски, она спросила:
— Не желаете посмотреть на девушку?
— Где тут девушка? — осведомился Гробовщик.
Мгновенно убрав руку с его плеча, проститутка переключилась на Могильщика. Завсегдатаи бара с интересом следили за игрой, ожидая результата.
— Позже, — отрезал Могильщик. — Сперва я хочу кое-что сказать подручному Летуна.
— Подручному! — фыркнула девица. — Лобой сам хозяин.
— Хозяин он или подручный, мне все одно надо с ним переговорить.
— Сперва побудь со мной. А я ему все передам.
— Нет, сначала дело!
— Не будь таким, солнышко, — сказала она, касаясь рукой его ноги. — Что может быть лучше постели. — Она щупала ему ребра, обещая блаженство. Внезапно ее пальцы наткнулись на что-то твердое, застыли, а потом ощупали кобуру, в которой был револьвер 38-го калибра. Она отняла руку, словно дотронулась до горячей сковородки. Тело ее напряглось, глаза расширились, а лицо ее постарело лет на двадцать. — Ты из синдиката? — спросила она напряженным шепотом.
Могильщик извлек из правого кармана пиджака бумажник и раскрыл его. Жетон сверкнул под лампой.
— Нет, я сам по себе, — сказал он.
Гробовщик смотрел на двоих барменов. На него с Могильщиком смотрели все в баре. Проститутка попятилась, рот ее превратился в алый шрам.
— Отстаньте от меня, — взвизгнула она. — Я порядочная дама.
Теперь взгляды завсегдатаев уставились в стаканы, словно на донышках были ответы на все вопросы, уши захлопнулись, словно дверцы сейфов, руки окоченели.
— Охотно поверю в это, если ты скажешь мне, где он, — проговорил Могильщик.
Бармен сделал движение, и в руке у Гробовщика сверкнул револьвер. Бармен застыл.
— Где кто? — завизжала проститутка. — Я не знаю, кто вам нужен. Сижу здесь, занимаюсь своим делом, никого не обижаю, а тут входите вы и начинаете ко мне приставать. Я не уголовница, я честная христианка. — Голос у нее был хриплый от выпитого.
— Пошли, — сказал Гробовщик.
Один из пьяниц проснулся и вышел из бара через несколько минут. Он нашел детективов в машине, припаркованной в темном углу трущобного квартала на 113-й улице. Он быстро залез на заднее сиденье, как и предыдущий стукач.
— А я-то думал, ты надрался, Братец, — сказал Гробовщик.
Братец был старик с грязными растрепанными курчавыми волосами, подернутыми сединой, водянистыми глазами, когда-то карими, а теперь сильно осветлевшими, и кожей, цветом и фактурой напоминавшей сушеный чернослив. Его мятый старый летний костюм вонял мочой, блевотиной и собачьим дерьмом. Он действительно был алкоголиком, выглядел совершенно безобидным, но был их лучшим стукачом, потому что никто не принимал его всерьез.
— Нет, босс, сидел и ждал, — ответил он плаксивым заискивающим голосом.
— Ждал, когда удастся напиться?
— Точно так, босс, точно так.
— Знаешь, с кем он работал?
— С Летуном большей частью. Они всегда работают на пару.
— Воруют, — резко поправил его Гробовщик. — Отбирают кошельки. Грабят женщин.
— Ну да, босс, у них это и называется работой.
— Ну и как они это делают? Хватают кошелек и дают деру или отбирают силой?
— За что купил, за то и продаю, босс. Люди говорят, что у них это называется «святой сон».
— Святой сон? Это еще что за чертовщина?
— Говорят, они сами это придумали. Они выбирают прихожанку, из тех, что носит кошелек под юбкой. Лобой гипнотизирует ее, словно змея птичку, — рассказывает ей свой святой сон. А Летун тем временем подкрадывается сзади, встает на колени, вырезает кусок юбки бритвой и срезает кошелек. Говорят, срабатывает отлично.
— Век живи — век учись, — сказал Гробовщик, а Могильщик спросил:
