Полиция, полиция, картофельное пюре! - Валё Пер

– Пытается найти человека, который сидел через несколько столиков от компании Пальмгрена. Его зовут Эдвардссон, он работает корректором в газете «Арбетет». Во вторник он был слишком пьян, и допрос не имел смысла, а вчера мы не могли его найти. Лежал, наверное, дома с похмелья и не хотел открывать дверь.

– Если уж он был пьян, когда стреляли в Пальмгрена, то от него мало толку как от свидетеля. А когда будем допрашивать жену Пальмгрена?

Монссон отхлебнул из стакана и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Надеюсь, сегодня. Или завтра. Ты хочешь этим заняться?

– Пожалуй, лучше поговорить с ней тебе самому. Ты, наверное, знаешь о Пальмгрене больше, чем я.

– Не думаю, – вздохнул Монссон. – Ну ладно, ведь решаешь здесь ты. Можешь поговорить с Эдвардссоном, если только Скакке его разыщет. У меня такое чувство, что пока он у нас самый важный свидетель, несмотря ни на что. Кстати, хочешь пива? Правда, оно совсем теплое.

Мартин Бек отрицательно покачал головой. Пить хотелось ужасно, но теплое пиво его не привлекало.

– Давай лучше поднимемся в буфет и выпьем минеральной воды, – сказал он.

Они выпили бутылку воды у стойки, не садясь, и вернулись в кабинет Монссона. На стуле для посетителей сидел Бенни Скакке и листал свою записную книжку. Он быстро встал, когда они вошли, и Мартин Бек пожал ему руку.

– Ну как? Поймал Эдвардссона? – спросил он.

– Да, сейчас он в газете, но часа в три будет дома, – ответил Скакке. Заглянув в свои записи, он добавил: – Камрергатан, два.

– Позвони и скажи, что я буду у него в три часа, – сказал Бек.

Дом на Камрергатан был, очевидно, заселен первым из строившихся здесь домов. На другой стороне улицы горбатились приземистые старые здания, которым скоро предстояло пасть жертвой зубастых экскаваторов и освободить место для новых больших доходных домов.

Эдвардссон жил на самом верхнем этаже и сразу же после звонка Мартина Бека отворил дверь. Это был человек лет пятидесяти, с умным лицом, украшенным крупным носом. По обеим сторонам рта залегли глубокие морщины. Прищурившись, он посмотрел на Мартина Бека:

– Комиссар Бек? Входите.

Он прошел в комнату, очень скромно обставленную. Вдоль стен тянулись книжные полки, на письменном столе у окна стояла пишущая машинка с заправленным в нее и наполовину уже заполненным листом бумаги.

Эдвардссон снял кипу газет с единственного в комнате кресла.

– Садитесь, я принесу что-нибудь выпить. У меня в холодильнике есть пиво.

– Пусть будет пиво, – сказал Мартин Бек.

Эдвардссон сходил на кухню и вернулся с двумя бутылками пива и стаканами.

– «Бекс Бир». Пиво Бека, – сказал он. – Нам в самый раз.

Разлив пиво по стаканам, он уселся на диван, закинув руку на спинку.

Мартин Бек сделал большой глоток. Пиво было холодное, в жару такое только и пить. Потом сказал:

– Ну, вы ведь знаете, по какому делу я пришел?

Эдвардссон кивнул, закуривая сигарету.

– Да, Пальмгрен. Не могу сказать, что я горько оплакиваю эту потерю.

– Вы его знали?

– Лично? Вовсе нет. Но так или иначе мне все время приходилось наталкиваться на это имя. На меня Пальмгрен производил очень тяжелое, неприятное впечатление. Впрочем, я никогда не терпел людей его толка.

– Что значит – «его толка»?

– Людей, для которых деньги – все, и которые не брезгуют никакими средствами, чтобы их добыть.

– Я с удовольствием выслушаю ваше мнение о Пальмгрене потом, если вы захотите, конечно, но пока меня интересует другое. Вы видели человека, который в него стрелял?

Эдвардссон провел рукой по волосам, в которых уже пробивалась проседь.

– Боюсь, что тут я вам помочь не сумею. Я сидел, читал и, собственно, среагировал на все это только тогда, когда тот человек уже вылезал из окна. Меня интересовал в первую очередь Пальмгрен, а стрелявшего я видел лишь мельком. Он очень быстро исчез, и, когда я опомнился и подбежал к окну, его уже не было видно.

Мартин Бек достал из кармана мятую пачку «Флориды» и закурил.

– Вы совсем не помните, как он выглядел?

– Вспоминаю, что одежда была темной, костюм или пиджак и брюки, и что он не молод. Но это только мимолетное впечатление, ему может быть лет тридцать, сорок, ну пятьдесят, но никак не больше и не меньше этих пределов.

– А эта пальмгреновская компания уже сидела за столом, когда вы пришли?

– Нет, – сказал Эдвардссон. – Как раз наоборот. Когда они явились, я уже поел и выпил виски. Я ведь без семьи и иногда люблю пойти в какой-нибудь кабак и спокойно посидеть там за книгой. Бывает, что я засиживаюсь довольно долго. – Он помолчал и добавил: – Хотя это и чертовски дорого, конечно.

– Узнали ли вы кого-нибудь, кроме Пальмгрена, в этой компании?

– Его жену и того молодого человека, который считается… то есть считался его правой рукой. Остальных не знаю, но мне показалось, что они все служащие концерна. Двое из них говорили по-датски.

Эдвардссон достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба. На нем была белая рубашка, галстук, светлые териленовые брюки и темные ботинки. Рубашка намокла от пота. Мартин Бек чувствовал, что его рубашка тоже стала влажной и прилипает к телу.

– Может быть, вы случайно слышали, о чем шла речь за столом? – спросил он.

– Честно говоря, да. Я по природе любопытен и люблю изучать людей, поэтому я сидел и почти что подслушивал. Пальмгрен и датчанин говорили о делах, и я не понял, о чем шла речь, но они несколько раз упомянули Родезию. Этого Пальмгрена просто распирали всякие планы и идеи, он сам сказал за столом об этом. Потом много говорили о разных темных аферах. Женщины болтали о том, о чем обычно болтают женщины такого рода. Тряпки, поездки, общие знакомые, приемы и прочее. Фру Пальмгрен и самая молодая из дам говорили о какой-то женщине, сделавшей операцию грудей, которые были плоскими, а после этого стали упругими, как теннисные мячи, и чуть ли не упирались в подбородок. Потом Шарлотта Пальмгрен рассказала о приеме в Нью-Йорке, на котором был Фрэнк Синатра и кто-то по прозвищу Бутерброд всю ночь поил компанию шампанским. И остальное было не лучше. Что в «Твильфите» есть шикарные бюстгальтеры по семьдесят пять крон за штуку. Что летом жарко носить парик и приходится укладывать волосы каждый день.

Мартин Бек подумал, что Эдвардссон в тот вечер мало что прочел в своей книге.

– Ну а другие мужчины? Тоже говорили о делах?

– Не так много. Создавалось впечатление, что перед этим ужином у них было деловое заседание: четвертый из них, то есть не датчанин и не тот, что моложе всех, говорил о чем-то в этом роде. Нет, их разговор касался уж никак не высоких тем. Они, к примеру, долго болтали о галстуке, который надел Пальмгрен и которого я не видел, потому, что Пальмгрен сидел спиной ко мне. Галстук был, наверное, какой-то особенный, потому что все им восхищались, а Пальмгрен сказал, что купил его на Елисейских полях в Париже за девяносто пять франков. А этот четвертый говорил, что мучается и не спит по ночам из-за очень серьезной проблемы: его дочь спуталась с негром. Пальмгрен предложил отправить ее в Швейцарию, где вряд ли есть негры.

Эдвардссон встал, отнес пустые бутылки на кухню и принес две полные. Они запотели и выглядели весьма привлекательно.

– Да, – сказал Эдвардссон, – вот в общем-то и все, что я помню из застольного разговора. Мало что дает, а?

– Немного, – честно признался Мартин Бек. – А что вы знаете о Пальмгрене?

– Тоже мало. Он жил в одной из самых роскошных вилл, знаете – эти старинные, принадлежавшие аристократам, в пригороде. Он заколачивал массу денег, да и тратил массу, в частности, на свою жену и этот старый дом. – Эдвардссон с минуту молчал, потом сам задал вопрос: – А вы что знаете о Пальмгрене?

– Не намного больше.

– Спаси нас Бог, если уж полиция знает столько же, сколько мы, о таких, как Пальмгрен, – вздохнул Эдвардссон и глотнул пива.

– А что, в момент выстрела Пальмгрен, кажется, речь произносил, да?