Фридрих Незнанский - Операция «Фауст»
— Ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю, понимаю. Эти двое каким-то образом связаны с опасностью, которую она чувствовала или о которой знала, но именно этих — в куртках — она не подозревала.
— Ты обрати внимание — они даже не пытались инсценировать ограбление, но не оставили ни одного письма, ни одной записной книжки. Для чего они им понадобились? Или в них было что-то, чего никто не должен знать? Именно это нам и предстоит выяснить и как можно скорее…
Я медленно ехал по Гоголевскому бульвару к Кропоткинской. Вот здесь, в переулке за Филипповской церковью я прожил шесть лет в маленькой нескладной комнатенке, в перенаселенной квартире с минимальным количеством удобств. Мне казалось, что это было так давно, а ведь прошел всего год с того момента, как председатель месткома вызвал меня к себе и торжественно объявил:
— С тебя причитается, Турецкий. Получаешь однокомнатную квартиру на Фрунзенской набережной…
У меня сжалось сердце: когда-то на Фрунзенской жила Рита, почти три года прошло, как она погибла, и только связка ключей, ей принадлежавших, до сих пор покоится на моей книжной полке… Целая вечность миновала с тех пор, и сейчас другая женщина вошла в мою жизнь.
Я не видел Лану два дня, даже как будто забыл о ней — смерть Ким вырвала меня из повседневной жизни — забот, печалей и радостей…
Стоп! Я так резко нажал на тормоз, что меня даже крутануло на перекрестке. Я развернулся на площади каким-то немыслимым образом и рванул обратно к Сивцеву Вражку, где жили славные ребята Юля и Олег, архитекторы со смешной фамилией Чи-пига. Олега я нашел на его обычном месте — выходные дни он проводит под машиной, без конца ее ремонтируя.
— Привет, Саш — крикнул он, высунув голову из-под кузова, — я сейчас быстренько, подожди.
Он снова спрятался, застучал инструментом и сдавленным голосом продолжал:
— Сейчас сообразим что-нибудь… Бутылка есть.
Юляха сварганит закусон…
Наконец он вылез и стал вытирать руки ветошью. — Олежка, я, собственно, к тебе по делу…
— Вот и хорошо, за рюмашкой и поговорим.
— Да ты знаешь, мне надо, чтобы ты порылся в справочниках, или как там у вас — в буклетах? — Я достал фотографию «лыжника». — Мне бы хотелось узнать, что это за развалины.
Олег глянул на снимок и сказал:
— Это Царицыно, Екатерининский дворец, возводившийся по проекту гениальных Баженова с Казаковым, но, увы, строительство было заморожено по монаршему повелению Екатерины. Теперь новый «гений» Илюша Глазунов хочет восстановить кое что и организовать музей. А львиная морда — принадлежность потешинского домика на центральном острове Царицынских прудов…
— Как это ты с ходу? Олег, ты уверен, что это там? Он засмеялся:
— Если я спрошу тебя, например, что такое… — он поднял глаза вверх, — а, вот — что такое «необходимая оборона»? Тебе что — в справочниках надо будет копаться? Ну, давай, пошли, выпьем.
— Олег, не могу, надо ехать.
— У-у, что-то серьезное, да?
— Надо отыскать этого парня.
Олег посмотрел на часы:
— Через полчаса уже будет темно, что ты там найдешь?
Честно говоря, мне самому очень хотелось посидеть у ребят, а прогулка вокруг Царицынских прудов в десять вечера в субботу не сулила никакой перспективы. Я спрятал фотографию в нагрудный карман и сказал:
— Ладно, пошли.
Первым делом я позвонил в МУР, сообщил номер Чипиг, по которому меня в экстренном случае можно найти в течение этого вечера.
— Турецкий, — обрадовался дежурный, — тебя целый день разыскивает какая-то девица. Не соглашается разговаривать ни с кем другим. Говорит, только ты в состоянии разобраться.
— Девица имеет правильный путь суждений.
— Не выпендривайся. Давай номер телефона.
Через минуту звонок:
— Александр Борисович, это Люда Корабельникова. Я не знаю пригодится ли вам это.
— Во-первых, здравствуй, Людочка. Во-вторых, пригодится все, что ты скажешь.
— Ой, здравствуйте… Я вот вчера как-то вдруг представила их себе и вспомнила, что у здорового парня в руках была книжка, а вот что касается второго…
— Стоп, Люда. Что за книжка — записная?
— Ой, ну это я так выразилась. Книга. Довольно толстая. В темной обложке. По-моему, не очень новая…
Убийца — любитель чтения. Идет на дело и прихватывает с собой приключенческий роман. И надо опять ехать к Лагиным и производить дополнительный осмотр. Книгу могли забыть при бегстве. Или она принадлежит Ким.
— Вот, это все про книгу… И вот у меня еще есть некоторое соображение… то есть мне кажется, что молодой парень, в общем… гомосексуалист…
— Что?!
— Я знаю, это очень глупое соображение, но мне так показалось…
— Людочка, почему тебе так показалось? Что-нибудь особенное в походке или… или эти двое вели себя соответствующим образом?
— Да нет… Извините меня, Александр Борисович, я не знаю почему. Просто я почувствовала это инстинктивно…
Акселерация принимает в наши дни гигантские размеры. Я, например, инстинктивно эту публику не знаю. Даже в толпе гомиков у метро «Сокольники», где они обычно встречаются, я не могу с уверенностью сказать, кто есть кто. Но где эта девочка черпает свои инстинкты? — А ты что, многих из них знаешь?
— Ой, что вы! Вот, говорят, в парикмахерской на Ленинском проспекте один парикмахер… Я его хорошо знаю, у него моя мама причесывается. А так больше никого.
Даю задание МУРу, от меня по цепочке идут дополнительные сведения к фотороботам разыскиваемых преступников.
* * *Я заночевал у Чилиг и спал глубоким сном без сновидений. Настойчивый луч утреннего солнца лег мне на лицо. Я открыл глаза: сквозь деревянные прутья свешивалась с кроватки смешная пятка маленькой Катьки.
Я тихонько открыл холодильник, налил себе черносмородинового киселя и съел холодный блинчик с мясом. Маленькая кухонька — повернуться негде — сияла чистотой и «модерном»: Чилиги своими руками недавно сделали ремонт. Ну могут же люди жить нормально, иметь детей и выходные дни, идти куда хотят и не оставлять никому номер телефона, по которому их будут поднимать среди ночи, вызывать с танцплощадки, отрывать от рыбной ловли или варки пельменей. Да, я сам выбрал свой путь. Но я уж не был, как три года назад, непоколебимо уверен в правильности своего выбора.
Я сразу узнал руины царицынского дворца, хотя сейчас, летом, все выглядело по-другому, чем на черно-белом снимке, сделанном зимой. От развалин меня отделяло водное пространство пруда, покрытого сейчас рябью дождя.
— Эй, молодой — красивый, лодку, что ли, хочешь?
Из зеленой будки вылез хромой мужик с всклокоченной бородой.
— Спасибо, как-нибудь в следующий раз. Скажите, вы не знаете, здесь есть лыжная база?
— Ты что, свихнулся, друг ситный? В июне — какие тебе лыжи?!
— Ну, я имею в виду — зимой. Мне надо найти кого-нибудь из служащих.
— А-а, служащие — это мы и есть. Я то есть. Летом — лодки. Зимой — лыжи.
Хромой мужик долго изучал прокурорское удостоверение, недоверчиво сверял мое фотоизображение с оригиналом. Так же долго осматривал фотографию Ким с «лыжником».
— Кореяночку эту видали мы здесь в зимний период. И паренька тоже. Натворили чего? Девчонка, кажись, из Москвы. А паренек — бирюлевский, это уж точно. Видел его несколько раз неподалеку, на станции Бирюлево — Пассажирская, одет был в железнодорожную форму. Между прочим, здесь вели себя прилично. Хотя и целовалися…
Станция Бирюлево — Пассажирская. Линейное отделение железнодорожной милиции. Дежурный слушает с вниманием. Уходит в ленинскую комнату. Оттуда слышен звук домино. Приводит румяного старичка неопределенного возраста, одетого в майку и фуражку железнодорожника.
— Матвеев, — спрашивает дежурный, — не встречал этого в лыжном? Следователь из Москвы интересуется.
Матвеев отставляет фотографию на расстояние вытянутой руки.
— Дубов это, младший, Алексей, помощник машиниста из нашего депо. Сейчас не работает, в прошлом иль в позапрошлом мобилизован в Советскую Армию. Папаша, Дубов Николай, проживает в городке железнодорожников. Вокзальная три, корпус пять, а вот квартиру запамятовал. Ну, да там скажут…
Огромный двор. Беседки, столы доминошников, гаражи, вплотную примыкающие к пятиэтажкам. Всюду люди — на лавочках, на подоконниках, в открытых настежь гаражах. Спрашиваю, где квартира Дубовых. Сразу стало тихо. Я вхожу к Дубовым и все понимаю. В комнате в углу, как икона, — в траурной рамке портрет Алексея Дубова.
— Погиб наш младшенький, погиб… Вчера было сорок дней, как погиб наш Алешенька, — говорит отец.
— А где же он погиб? — зачем-то спрашиваю я. Отец молчит. Отвечает мать, которую я сначала даже не заметил, такая она маленькая и сухонькая:
— В вашем проклятом Афганистане погиб! Где ж еще! И даже не сказали, где могилка. Своих-то сыночков не посылают, при себе держат.
