Джерри Остер - Обреченные на смерть
— У Энн есть подружка, Мейбл Паркер. Она состояла в лиге адвокатов, сейчас занимается частной практикой и ведет много дел по сексуальным домогательствам. Она произносит это слово именно так — домогательства.
Хриньяк задумался о чем-то на минуту, потом сказал:
— Забавно, что ты упомянул Мейбл Паркер. Она занималась делом о краже товаров в аэропорту. Она не то чтобы отмазала Элвиса Полка, но во многом способствовала этому.
— Что ты всегда говорил? Мир — тесен.
Опять Хриньяк о чем-то задумался, потом сказал:
— Дженни Свейл жаловалась на сексуальные домогательства, — Хриньяк дотронулся пальцем до своей лысины, как будто она могла свидетельствовать в его пользу. — Она обвинила в этом меня.
* * *Дома, прислонившись к стойке кухонного бара (после того как он весь день был на ногах, танцевал, вел машину, сидел — его бедро болело все равно, сидел ли он или стоял, но оно болело меньше, когда он стоял), Каллен пил «Корону» и слушал записи на своем телефонном автоответчике.
Одна из записей была телефонным звонком его сына Джеймса и дочери Тенни.
— Привет, папа.
— Привет, папа. Я звоню по телефону в верхней комнате. Тенни — на кухне.
— Да, точно. Здесь мое место. Правильно?
— Эй, не заводись, крошка. Я этого не говорил.
— Не называй меня «крошка», злюка.
— Великолепно. Приятно будет отцу слушать такой разговор. Давай перезвоним ему.
— Все равно он это уже услышит. И пусть слышит. Давай продолжать. Мы звоним, папа, потому что хотим знать, какой подарок сделать тебе на Рождество. Мама сказала, что ты говорил о часах…
— И Тенни завелась, потому что она подарила тебе часы на прошлое Рождество, а ты их не носишь.
— Я вовсе не завелась, и я не дарила часы на прошлое Рождество, это было позапрошлое Рождество.
— Но он их не носит.
— Я не заводилась.
— Не заводись, ладно? Папа, тут как раз продаются хоккейные перчатки…
— Джеймс.
— Что?
— Мы звоним, чтобы узнать, какой подарок он хочет, а не для того, чтобы сообщить ему, что ты хочешь иметь эти дурацкие хоккейные перчатки для этой идиотской игры.
— Что ж…
— Папа, позвони нам, хорошо?
— Пока, папа.
— Пока, папа.
— Повесь трубку, Тенни. Мне нужно позвонить.
— И кому же, женишок?
— Положи трубку, ладно?
— Кэтти?
— Положи трубку, Тенни, черт тебя подери.
— Не заводись, парень.
— Тенни, я сейчас спущусь к тебе.
— На кухню? Давай. Единственное место, где я чувствую себя в большей безопасности, чем на кухне, это — ванная. Ты никогда не заходишь ни в ванную, ни на кухню.
— Послушай, ты…
— Джо?
— А… мама? Папы не было дома.
— Тогда с кем ты разговариваешь?
— Мы просто, ну, ты знаешь…
— Положи трубку, Джеймс.
— Я уже положил. Я собирался положить. Тенни…
— Положи трубку, Стефани.
— Я положила трубку. А Джеймс не…
— Стефани.
— Пока, папа.
— Пока, папа.
— Привет, Джо, — сказала Конни. — Пока, Джо.
Второй звонок был от Энн, которая привыкла к тому, что его часто не бывает дома, и поэтому говорила сразу по делу, без всяких предисловий.
— Как дела? Надеюсь, все нормально. Позвони мне, когда вернешься домой. Я поздно буду ложиться спать… Пока. Мне не достался букет. О, да ты знаешь об этом. Ты еще был там тогда. Я забыла… Пока.
«Не будет ложиться допоздна. Что такое позднее время? Это относительное понятие. Для кого позднее время начинается после полуночи, а для кого и пол-одиннадцатого. В субботу, если вы были на свадьбе в Квинсе, какое время для вас можно считать поздним? Он позвонит Энн завтра и, если она будет обижаться, скажет, что подумал, будто она просила не звонить слишком поздно». И чтобы она не смогла доказать, что не говорила этого, он стер запись.
Каллен хотел было посмотреть телевизор, но для этого нужно идти в комнату. Подумал, не включить ли радио, но Фрэнки Крокера в этот час не было в эфире, а когда Фрэнки Крокера нет в эфире, то и эфира нет.
Поэтому он выпил еще одну «Корону», и еще одну, и еще одну. Он выпил шесть «Корон» и, добравшись кое-как до постели, лег, не снимая рубашки, галстука, штанов — и пиджака, и сразу же уснул.
Глава 5
Элвис Полк трахнул мертвую Дженни Свейл и доставил ей такое удовольствие, что она ожила. Ее мозги и кровь всосались в дырку в ее голове, рана затянулась и зажила, глаза открылись. Она схватила голову Элвиса двумя руками и вставила свои язык в его рот, просунув его до самого горла и глубже, будто хотела поцеловать прямо в сердце.
Когда Элвис вложил свой язык ей в рот, просовывая его глубже и глубже, желая поцеловать ее сердце, она откусила его язык и выплюнула ему в лицо.
Боль, которую он испытал во сне, была такой сильной, а ночное происшествие таким неожиданным, что Элвис резко проснулся и сел в кровати. Он провел рукой по рту, чтобы остановить фонтан крови, который привиделся ему во сне.
Элвис всегда боялся темноты, особенно когда спал не дома, и потому на этот раз оставил свет в ванной включенным на ночь. Проснувшись, он увидел себя в зеркале трюмо, которое стояло возле его кровати: руки прижаты ко рту, плечи слегка согнуты, ноги скрещены, как у йога. Он был похож на эту чертову обезьянку, не говорящую дурных слов, молча сидящую на шифоньере в комнате его матери рядом с другой обезьянкой, которая не слышала дурных слов.
Элвис очень сожалел о том, что когда его мать была еще жива и могла оценить его действия, он не схватил этих чертовых обезьянок и не швырнул их в камин. Тогда бы эта вечно стонущая дура узнала, что он думает об этих чертовых обезьянах, которым он по идее должен был подражать — не говорить ничего дурного и не слушать ничего дурного.
Элвис опять плюхнулся на кровать и попробовал уснуть, но теперь у него в голове поселилась его мать, которая скреблась там, как полужук, полукрыса, полудворняга, лая на него, кусая его. Элвис крепко зажмурился, пытаясь выдавить мать из своих глаз, но она, вспотевшая и задыхающаяся от усилий, упорно не хотела оставлять его в покое. Но в конце концов он все же изгнал ее, спроецировав на внутреннюю часть, своих век картину похорон матери. Этого она перенести не смогла. Чего стоили только эти фальшивые слезы и крики.
Такая вот она была, что-то вроде Элвиса (имеется в виду Элвис Пресли), вечно жестикулирующая, что-то орущая и, наконец, с грохотом падающая на пол в своей кухне. (Элвис Пресли упал в ванной и умер, но попробуйте сказать это его глупым фэнам, которые сразу же начнут уверять вас, что только вчера видели его выступление в Пигли Виглис). Она растянулась как следует, халат ее задрался, обнажив ноги, язык вывалился изо рта, глаза закатились и налились кровью. У нее на шее было накинуто полотенце, которым она вытирала посуду. При необходимости мать могла смахнуть полотенцем пот со лба или слезы с глаз или вытереть им сопли, а то и схватить им за ручку горячую сковородку или поддать Элвису как следует (имеется в виду Элвис Полк), чтобы он не слонялся по кухне, а шел заниматься делом. Полотенце всегда было у нее под рукой, так же как и любимая старая дворняга, следящая за каждым ее движением. Когда она гладила и кормила собаку, та прыгала и лизала ей лицо, но большей частью мать пинала ее ногой, что, впрочем, свидетельствовало о том, что у женщины еще были силы.
На плите на слабом огне варилось мясо, а липкое варево переливалось через край кастрюли — это означало, что еда будет вкусней, чем обычно. На экране маленького телевизора, стоящего на кухне, какая-то баба просила мужика, чтобы он не уходил от нее к другой бабе. Телефон звонил, и звонил, и звонил. Должно быть, какая-нибудь знакомая матери хотела поболтать с ней о том, как в последнем фильме сериала одна баба умоляла мужика, чтобы он не уходил от нее к другой бабе. Телефон звонил и звонил, а у этой сучки не хватало мозгов догадаться, что Мириам Полк не отвечает потому, что купила себе ферму и живет в деревне.
На самом деле Мириам Полк умерла в больнице как раз в то время, когда Элвис тянул срок за какое-то преступление, о котором он уже давно забыл. Она умерла в чистой белой постели, расставшись с жизнью легко и безболезненно. Но Элвис хотел думать, что мать умерла именно на кухне, упав на пол. Умерла в своих крысиных вельветовых тапочках, умерла, как и жила — невзрачная, пахнущая сыростью, вся покрытая сальными пятнами и ушибами. Эта баба заслужила именно такую смерть, Элвис твердо верил в это. Ведь она начала встречаться с разными чуваками, когда еще училась в школе. Она перетрахалась со многими из них и забеременела от одного из чуваков. Мириам Полк была настоящей шлюхой и позволила этому чуваку делать с собой все, что он хотел, но каким-то чудесным образом ее ребенок был совершенно не похож на этого кучерявого чувака. У ребенка были другие губы, другой нос и другая кожа. Она назвала своего светловолосого, розовощекого мальчугана Элвисом в честь самого сексуального мужика всех времен и народов, все пластинки которого она хранила в бюро, стоявшем рядом с шифоньером, на котором сидели эти чертовы примерные обезьянки. Мать пела своему Элвису все песни, которые были записаны на этих пластинках, так как знала все слова наизусть. При этом она закатывала глаза и выла, подражая своему кумиру: «Люби меня — моя собака — не грусти — замшевое — разбитое сердце — Рождество — без тебя».
