Эд Макбейн - Покушение на леди
– Значит, компания бостонская?
– Да, но они поставляют продукцию во все штаты. У нас есть их агент. Запишешь координаты?
– Да, конечно.
– "Истерн шиппинг". Это на Гэйдж-бульвар в Маджесте. Телефон нужен?
– Да.
– Принстон 4-9800.
Хейз записал.
– Еще что-нибудь?
– Да. Мы выяснили, откуда сделаны вырезки.
– Откуда?
– Нам помогла буква "т" в слове «что». Это "т" хорошо известно, Хейз.
– Из «Нью-Йорк таймс», да?
– Совершенно верно. Она продается во всех городах страны. Признаться, в лаборатории мы старых подшивок почти не держим. Но основной текущий материал – основные ежедневные газеты и крупные издания – у нас, в общем-то, есть. Иногда, к примеру, в газеты или обрывки газет завертывают разрезанный на куски труп, поэтому иметь подшивку не вредно.
– Понимаю, – сказал Хейз.
– На этот раз нам повезло. Взяв «Нью-Йорк таймс» за отправную точку, мы просмотрели свою подшивку и установили, какими разделами он пользовался, и число.
– И что же?
– Он пользовался журнальным и книжным обозрением воскресного выпуска от двадцать третьего июня. Мы нашли достаточно слов, так что совпадение исключается. Например, «Леди». Взята из книжного обозрения, из рекламы романа Конрада Рихтера. Буквы «де» в слове «действия» вырезаны из рекламного заголовка «Юная дева» в журнальном обозрении. Это одно из торговых названий фирмы дамского белья.
– Продолжай.
– Цифра восемь, не вызывает сомнений, тоже из журнального обозрения. Реклама пива «Баллантайн».
– Еще что-нибудь есть?
– Найти слова «я убью» было и того легче. Не всякий рекламный агент употребит такое слово, если оно не имеет прямого отношения к его товару. В той рекламе было что-то про дурной запах. «Я убью дурной запах в вашей уборной...» и название товара. Короче, мы твердо уверены, что он воспользовался выпуском «Нью-Йорк таймс» от двадцать третьего июня.
– А сегодня двадцать четвертое июля, – заметил Хейз.
– Да.
– Другими словами, план созрел у него еще месяц назад, он состряпал свое письмо и хранил его, пока не назначил день убийства.
– Похоже, что так. Если только он не схватил первую попавшуюся старую газету.
– В любом случае, липа исключается.
– И мне так кажется, Хейз, – согласился Гроссман. – Я говорил с нашим психологом. Он тоже так считает: когда человек отсылает письмо через месяц после написания, – это мало походит на липу. Еще он считает, что это вынужденный шаг. По его мнению, парень хочет, чтобы его остановили, и письмо должно подсказать, как это сделать.
– И как? – спросил Хейз.
– Этого он не сказал.
– М-м-м. Ну ладно, это все?
– Все. Нет, постой. Парень курит сигареты. В конверте были табачные крошки. Мы их обработали, но такой табак входит в состав большинства популярных сортов.
– Хорошо, Сэм. Большое спасибо.
– Не стоит. Я пришлю отпечатки пальцев ребенка. Пока.
Гроссман повесил трубку. Хейз взял фотокопию письма, открыл дверь и направился в кабинет лейтенанта Бернса. И тут только до него дошло, какой невообразимый шум в комнате дежурного. Пронзительные голоса, протесты, крики. В следующий миг перед ним открылась картина, похожая на празднование Дня независимости. В глазах рябило от красного, белого и синего. Хейз растерянно заморгал. По меньшей мере, тысяч восемь мальчишек в синих джинсах и белых в красную полоску футболках подпирали деревянную перегородку, облепили столы, шкафы, подоконники, стенды для сводок, выглядывали из всех углов комнаты.
– А ну, тихо! – раздался крик лейтенанта Бернса. – Прекратите этот галдеж!
В комнате постепенно установилась тишина.
– Добро пожаловать в детский сад «Гровер-парк», – сказал Карелла Хейзу, улыбнувшись.
– Ну и ну, – протянул Хейз. – Нашим полицейским не откажешь в оперативности...
Полицейские в точности следовали полученному приказу и забирали всех мальчишек десяти лет в джинсах и красно-белых футболках. Они не спрашивали у них свидетельства о рождении, поэтому возраст детей колебался от семи до тринадцати. Футболки тоже не все оказались футболками. Некоторые были с воротниками и пуговицами. Но полицейские сделали свое дело, и приблизительный подсчет внес поправку в ранее мелькнувшую у Хейза в уме цифру восемь тысяч – ребят было тысяч семь. А точнее, десятка три-четыре явно набралось. Очевидно, в этом районе города белые футболки в красную полоску считались криком моды. А может, сложилась новая уличная банда, и это была их униформа.
– Кто из вас сегодня утром передал нашему дежурному письмо? – спросил Бернс.
– Чё за письмо-то? – прозвучал встречный вопрос.
– Какая разница? Ты передавал его?
– Не-а.
– Тогда помолчи. Кто из вас передал письмо?
Молчание.
– Ну, ну, говорите же.
Восьмилетний малыш, явно воспитанный на голливудских боевиках, пропищал:
– Я хочу вызвать своего адвоката.
Раздался дружный смех.
– Замолчите! – прогремел Бернс. – Слушайте, вам нечего бояться. Просто мы ищем человека, который просил передать письмо. Поэтому если кто-то из вас принес его, пусть скажет.
– А что он сделал, этот парень? – спросил один, с виду двенадцатилетний.
– Ты передал письмо?
– Нет. Я только хотел узнать, что он сделал, этот парень.
– Кто из вас передал письмо? – в который раз спросил Бернс. Ребята качали головами. Бернс повернулся к Мерчисону. – А вы, Дэйв? Узнаете кого-нибудь?
– Трудно сказать. Но за одно я ручаюсь: он блондин. Можете отпустить всех темноволосых. Они ни при чем. Тот блондин.
– Стив, оставь только блондинов, – сказал Бернс, и Карелла стал ходить по комнате, производя отбор и отправляя детей по домам. Когда «чистка» была закончена, в комнате осталось четыре светловолосых мальчика. Остальные вышли за перегородку и остановились поглазеть, что будет дальше.
– Ну что встали? – прикрикнул Хейз. – Марш домой.
Ребята нехотя ушли.
Из четверых оставшихся блондинов двум было не меньше двенадцати.
– Эти слишком взрослые, – сказал Мерчисон.
– Вы двое можете идти, – разрешил Бернс, и те исчезли за дверью.
Бернс повернулся к двум оставшимся.
– Сколько тебе лет, сынок? – спросил он.
– Восемь.
– Что скажете, Дэйв?
– Это не он.
– А другой?
– Тоже нет.
– Ну, это... – Бернса точно ударили ножом. – Хейз, верните детей, пока они не разбежались. Запишите, ради бога, их имена. Мы передадим их по радио на наши машины. Иначе нам весь день будут водить одних и тех же. Быстрей!
Хейз выбежал из комнаты и понесся вниз по лестнице. Некоторых мальчишек он застал еще в дежурке, остальных вернул с улицы. Один паренек недовольно вздохнул и погладил по голове огромную немецкую овчарку.
– Подожди, Принц, – сказал он. – Придется мне еще задержаться. – И вошел в участок.
Хейз посмотрел на собаку. У него возникла шальная мысль. Он побежал назад в здание участка, одним махом проскочил лестницу и влетел в комнату своего отдела.
– Собака! – запыхавшись, выпалил он. – Что, если это собака?!
– А? – спросил Бернс. – Вы вернули детей?
– Да, но это может быть собака!
– Какая собака? О чем ты?
– Леди! Леди!
Сразу заговорил Карелла.
– Возможно, он прав, Пит. Как ты думаешь, сколько в нашем участке собак по кличке Леди?
– Не знаю, – сказал Бернс. – Вы думаете, этот негодяй, написавший письмо?..
– Не исключено.
– Ладно. Садись на телефон. Мейер! Мейер!
– Да, Пит?
– Запиши имена этих детей. Господи, это же сумасшедший дом!
И Бернс исчез в своем кабинете.
Позвонив в бюро регистрации собак, Карелла выяснил, что по их участку зарегистрирована тридцать одна Леди. Сколько собак с той же кличкой остались неучтенными, можно было только догадываться.
Он доложил об этом Бернсу.
Бернс ответил, что если человеку приспичило убить какую-то суку по кличке Леди, это его личное дело, и он, Бернс, не собирается ставить свой отдел на уши и гоняться за каждой шавкой на участке. В любом случае, если убийство собаки и произойдет, они об этом узнают и тогда, возможно, попытаются найти этого собаконенавистника. А пока он предлагает, чтобы Хейз позвонил в «Истерн шиппинг» и узнал, продается ли бумага, на которой выклеено письмо, в каких-либо магазинах их участка.
– И закройте эту чертову дверь! – крикнул он вдогонку Карелле.
Глава 6
11.32.
Солнце неумолимо ползло вверх по небосклону и уже почти достигло зенита, его лучи прожигали асфальт и бетон, над тротуарами струился жар.
В парке не было ни ветерка.
Человек с биноклем сидел на самом верху огромного камня, но там было ничуть не прохладней, чем на петлявших по парку дорожках. На человеке были синие габардиновые брюки и спортивная сетчатая рубашка. Он сидел, по-турецки скрестив ноги, уперев локти в колени, и разглядывал в бинокль здание полицейского участка на другой стороне улицы.
На лице человека играла довольная улыбка. Он увидел, как из участка высыпали дети, и улыбка стала шире. Его письмо приносило плоды, оно привело в движение местную полицейскую машину. И теперь, наблюдая за результатами своей работы и гадая, поймают его или нет, он чувствовал, как его разбирает азарт.
