Джерри Остер - Клуб смерти
— Джейк, — настаивал Истерли без особой надежды.
Клингер встал со стола, обошел его и сел в кресло:
— Это приказ, лейтенант Ньюмен. Или подчиняетесь, или вон в снег искать другую работу. Возможно, вместо изучения истории искусств вы начнете красть картины. Наслышан, что это довольно доходное занятие. Майлз, когда будете уходить, попросите Кристину зайти ко мне.
* * *Милнер сказал:
— Ну-ну.
Выглядел он так, будто только что вышел из-за столика в «Джо и Роуз» или «Пост-Хауз», за которым было полно крутых светских львов и крупных транжир, парней, которые называют Синатру просто Фрэнком. Он был с непокрытой головой, обут в дорогие черные мокасины с кисточками, но каким-то образом его волосы — дорогая подбритая стрижка, — как и его ноги, оказались сухими. Воротник дорогого темно-синего пальто поднят, а вокруг шеи намотан кашемировый шарф серого цвета. Он посмеивался над паркой Ньюмена, его кепкой с ушами и утепленными ботинками.
— Ты выглядишь, как Нанук с чертова Севера, Ньюмен.
— Подойди сюда на секундочку, а, Милнер?
Ньюмен отвел Милнера ко входу в кабинет врача, затем повернулся спиной к ветру, так что Милнеру пришлось подставить лицо снегу, и когда он, защищаясь, втянул голову в плечи, Ньюмен сказал на ухо партнеру:
— Одна подначка, только одна, и ты получишь пулю в коленку.
Милнер рассмеялся, подставив разинутый рот ветру и вдыхая снежинки, как фантастический монстр.
— Я читал заметку в «Ньюс» про парня, который напал на тебя, Ньюмен. Будь осторожен в разговорах с прессой. Они таят злобу на всех вокруг и могут смешать тебя с дерьмом. Кто бы ни писал заметку — не был обычным полицейским обозревателем. Не буду убеждать тебя, что ты не должен разговаривать ни с кем, кроме обычных полицейских журналистов. Ясно одно — тот, кто написал этакую вонючку, имел на тебя зуб и выставил тебя чуть ли не косноязычным. Неприятный оборот для всех, Ньюмен. Из-за этого мы выглядим как толпа сраных придурков. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Есть только один придурок, — ответил Ньюмен. — Его мы в расчет брать не будем и давай скорее примемся за дело. Только один…
Милнер вынул левую руку из кармана (перчаток он не носил), посмотрел на золотые часы, по всей видимости, дорогие. Потом полюбовался бриллиантовым колечком на мизинце, слегка повернул его до правильного положения.
— Надеюсь, под твоей глупой паршивой курткой надето что-нибудь приличное. У нас через пару минут состоится свидание с самой сексуальной чиновницей. Хочешь осмотреться или примешь на веру, что ничего не обнаружено здесь, внизу, кроме места, где он приземлился?
В самую лучшую погоду, когда стоит один из редких ясных весенних дней и город выглядит, словно лесной питомник, а все женщины на улице кажутся стройными и длинноногими, спешащими на коктейль с Робертом Редфордом, Ньюмен принял бы на веру слово почти любого копа, полагавшего, что ничего не было найдено у подножия здания, с которого упал человек, или спрыгнул, или его столкнули. В теперешнюю погоду, когда пальцы на ногах замерзли до такого состояния, что он их совсем не чувствовал, он принял бы на веру подобные заявления и многих полицейских, которым не доверял в нормальных условиях. Но Плутишке Дейву, утверждающему сейчас, что не осталось никаких следов там, куда человек прыгнул, или упал, или его столкнули, он не поверил и сказал:
— Ты ступай внутрь. А я посмотрю кругом повнимательнее.
5
— К нам поднимаются два копа из отдела убийств, — сообщил Билл Долан. — У нас в распоряжении есть примерно пять минут.
Фрэнсис Мак-Алистер едва сдержалась, чтобы не сделать ему выговор за последнее замечание, но не смогла не спросить:
— Для того чтобы подправить наши показания?
Долан сложил руки, как священник, что автоматически раздавило в прах его «бруклинский» вид.
— Фрэнсис, тебе не о чем беспокоиться.
Она перефразировала его слова по-своему: «Каждый, кого убеждают, что ему или ей не о чем беспокоиться, имеет полную выгребную яму проблем».
Долан вынул из кейса папку, отвлекая ее от выгребной ямы с проблемами, каковая у нее и впрямь имелась. Репортеры, фотографы и телевизионные команды не осаждали здание ради одного взгляда на обстановку только благодаря тому, что на улице мело, служащие оказались пленниками унылых офисов, где безвкусные шутки коллег и параноидальное состояние боссов подстрекали их к диким измышлениям, и это ее очень тревожило.
Долан отдавал предпочтение среди прочих новостей и измышлений тем, в которых все пытались каким-то образом обыграть три года, проведенные Чарльзом Айвсом во Вьетнаме в качестве корреспондента. Он даже позвонил кое-кому из репортеров и напомнил, что Айвс написал роман, где есть такой блестящий пассаж:
Северн работал в Сайгоне три года, приехал домой, как он считал, в отпуск, но обнаружил, что оказался жертвой. О’Нейл привел его в личный офис, сел в кресло, как бы демонстрируя, что оно вращается, и сообщил, что читатели не интересуются жизнью на другом краю планеты. Им нужны новости о городе и его людях. Когда Северн заявил, что война близится к завершению, О’Нейл сделал заключение: «Конечно». Когда война закончилась, Северн попросил отпустить его, он хочет писать о последствиях. О’Нейл твердо отрезал: «Все кончено».
Северн работал в личном офисе О’Нейла год, писал о городе и его людях и с каждым днем становился все скучней. В Сайгоне, живя на полдня впереди Нью-Йорка, он чувствовал себя на носу мирового корабля, первым ощущал все перемены в его скорости, поведении. В Нью-Йорке он опаздывал везде, едва просыпаясь по утрам.
Вьетнам — удобный козел отпущения. Послушайте, ребята, вам нужны мои соображения, но мне недосуг. Я только вот что скажу: Айвс отправился во Вьетнам добровольно и пробыл там намного дольше, чем большинство парней. Ему там явно нравилось, у него совершенно четко сформулировался взгляд на самого себя, этакого журналиста-ковбоя. Старый, более зрелый Шон Флинн, если кто-то из вас достаточно стар, чтобы помнить такого.
Прокрадываться в дома, лазить по балконам — таким вещам он вполне мог там научиться. Не знаю, почему он это делал и за чем охотился, я веду к тому, что у него сформировался романтизированный взгляд на работу. Возможно, у него было такое же чувство неудовлетворенности, ощущение, что их предали, какое появилось у многих боевых ветеранов. Мы знаем о посттравматических стрессовых состояниях у медсестер, артистов, технического персонала второго эшелона всех видов. Не надо удивляться, если точно в таком же положении окажется журналист.
Дерьмо собачье, несомненно, но в стиле «Лучшая защита — нападение». Все что угодно, что перебивает домыслы на тему романов, секса, греха и так далее. Направить их в глубины прошлого Айвса было обязанностью Долана, чтобы они не слишком копались в настоящем Чарльза и Фрэнсис.
— Все готово к удару в Валентинов день, — доложил Долан, — получено тридцать девять ответов на приглашения, включая несколько наших главных мишеней. Арти Рот так кувыркается, как в последний раз. Нет никаких признаков утечки информации. Фальшивое бюро путешествий работает и выполняет запросы не только наших мишеней, но и невинных граждан. Последние перенаправляются в законное агентство, которое нас консультировало. Подстраховка усиленная: персонал проверили на случай возможных контактов с мишенями. Кроме того, проверили…
И так далее. Но Фрэнсис Мак-Алистер уже не слушала, она уже находилась не в кабинете, не в апартаментах на Семьдесят четвертой с окнами, затянутыми снежной пеленой, она находилась в собственном офисе в городе прошлым летом. Ее последним летом, как начинали выражаться пессимисты. Тогда она впервые встретилась с Чарльзом Айвсом.
* * *Долан, порывистый, энергичный, носившийся как ветер даже в помещении, там тоже был. Он представил их друг другу, убрал из магнитофона кассету, которую до этого прослушивала Фрэнсис («Синхронность» в исполнении группы «Полиция»; интересно, заметил ли Айвс, увидел ли иронию?), и поставил взамен чистую, приспособив стойку с микрофоном на столе. Объяснил, что по просьбе Айвса помощники присутствовать не будут, но они хотят сделать собственные записи интервью для архива, пообещал вернуться через сорок пять минут перевернуть кассету и ушел.
Потом наступил момент неуверенности, как у парочки на первом свидании. Она подумала о том, что он неожиданно красив в коричневом летнем костюме, голубой рубашке с пестрым галстуком. Более того, интересен, особенно с этим потрепанным кожаным кейсом, выглядевшим так, будто побывал в аду.
И теперь, глубокой зимой, она знала, что подумал он тогда и как позже напишет о ней:
«Фрэнсис Мак-Алистер пожимает руку посетителя немного дольше, чем необходимо. Буквально — проявление ее радушия. У нее большая рука, пальцы сильные, длинные и худые, хватка — мастерская. Это точное слово, поскольку рука посетителя для нее, словно инструмент для мастера. В конце концов, она — общественный деятель, и посетитель-репортер может быть ей полезен».
