Юрий Шурупов - Джокер старого сыскаря
…Жаров с Кротовым и Тимофеем Кузьмичом Репниным успели в Сосновку вовремя. Гость отца Константина, напившись чаю с земляничным вареньем, которое горазда была варить матушка Пелагия, собирался возвращаться домой. Начальник стройки уже прислал машину, чтобы с комфортом доставить старовера в родной скит.
– …Как дело-то было, – с удовольствием усевшись за вновь накрытый попадьёй стол, Никанор Карпович, так звали гостя отца Константина, неспешно повёл свой сказ. – Утресь того дни, слышь ты, выхожу я из избы снег размести маненько, а уж моя Груня с распластанными руками бегёт от шабра[46] нашенского, Микиты, да орёт о всю мочь, мол, забили, забили Архипушку с Панкратом. И молельню нашу, слышь ты, супостаты подчистую ограбили, опоганили святое место… Пока я туды-сюды, и народ уж собралси. Побёгли мы к молельне. Дверь нараспашку, поп наш Архип валяется, родимый, ничком. Малахай в стороне, а головушка-то размочкалена[47], как быдто бы поленом вдарили горемычного. Малость в стороне, слышь ты, Панкрат убиенный. Так и валяются. – Дед Никанор старчески шмыгнул, рукой вытер нос, набожно перекрестился и задумался.
– Испейте чайку, гости дорогие, – улучив удобную минуту, пригласила всех к столу хлебосольная матушка Пелагия. – Вот вареньице вам, бублики. Ешьте на здоровье да разговоры разговаривайте, а я по своим делам побегу. Батюшка, угощай добрых людей, чего сидишь как не свой.
Разомлевший от тепла чистенькой, уютной комнаты и выпитого ещё до приезда следователей чая дед Никанор не преминул воспользоваться предложением попадьи и снова налил себе крепкого, душистого напитка из диковинного для него электрочайника с подсветом.
– Слышь ты, сынок, – продолжал он, обращаясь к далеко немолодому Репнину, приняв, наверное, его за главного, – мы по привычке скрадом[48] живём. Не жалаем лишний раз якшаться с ненашенскими. Правда, о летню пору изредка детки кой к кому наведываются, внучатки. Зовут с собой, лают нас грешных. Но мы уж соборно порешили в своём скиту доживать. Только одна Матрёна Лушникова и ушла к дщери своей. Уж поболе десятка годков будет, как ушла. Померла топерь, поди. Царствие ей Небесное! Да ишо из Кочкарей наезжают торговы люди. Не шибко часто – по лету да в морозы, коли путя стойки. А ваших, то бишь сосновских-то, слышь ты, я отродясь не видал, окромя чудноватого купца Михайлы. Он к нам в скит иконы каки-то на сохран привозил. Ну, я ишо о ту пору мало́й был. Да ишо Ивашку Карнаухова знаю. Он в последни лета нет-нет и нагрянет к нам на лошади. Его дед, слышь ты, в нашем скиту всю жисть прожил. Видать, Ивашку-то на старости тоже к нам потянуло. Посидим, быват, побалясничаем[49]. Вот и ноне, слышь ты, он доставил меня к вашему попу. Беда! Дорога никудышна. Потому и в городу Сосновском я николи не бывал. Впервой я туточки, слышь ты, а и то по нужде…
Дед Никанор со вкусом отхлебнул чай, запивая едва слизнутое с ложечки варенье. Репнин внимательно слушал старика, но пока ничего полезного для себя из его рассказа не извлёк. То, что Иван Макарович Карнаухов иногда наезжал в Святое Поле, ни для кого из сосновских не было секретом. Однако упоминание Ивашки Карнаухова интуитивно насторожило Тимофея Кузьмича. Но сразу вспомнить, с чем это имя может быть связано, ему не удалось. Да и продолжающийся разговор со стариком Никанором был сейчас куда интереснее и важнее.
– Никанор Карпович, а что за нужда привела вас в Сосновку? – как бы между прочим спросил Репнин, тоже сделав глоток из чашки.
– Нужда, слышь ты, сынок. Нужда велика… Коли́[50] супостаты-то грабили нашу молельню, обронили они впопыхах больно дорогую для нас Казанску икону Пречистой Девы Марии Матери Божией. Старинна икона, намолена, чудотворна. Покудова часовенка наша на святом ключе не распалась от гнилости, иконка энта в ней и стояла. Пособляла при болестях разных, слышь ты, зело-о[51] пособляла. И водица в ключе целебной была. Знамо дело, подобрали мы утерю-то супостатскую, а куды деть её – неведомо. В молельню не вернёшь – опоганена она топерь. В избу себе, слышь ты, обчественное тоже не возьмёшь – грех большой. Вот и наметили сообча сосновскому попу ту иконку преподнесть. Церковь-то у вас больно лепотна, Богородице тута в самый раз станет. Конешно, нам бы её в Кочкари жалательней отдать было, так тамо и церкви-то нету.
– Где вы подобрали икону, Никанор Карпович?
– В снегу, слышь ты, иконка-то и валялась. Лицом в небушко запрокинута была. Саженях в трёх, може, чуток поболе от молельни-то и валялась. Не далась, слышь ты, супостатам! Чудотворная! Ладно, усмотрели, стоптать её никого не угораздило. Айто было б делов! Мы, как подобрали её, так к ключу сразу и приставили, на брёвешко…
«Как же я не заметил икону? – укорил себя Жаров, слушая старика. – Ведь подходил к роднику, осматривал его. Иэх, тоже мне, Шерлок Холмс!»
– В полицию о случившейся беде звонили из Кочкарей. Так ведь? А кто из вас туда добрался? – всё больше заражаясь следственным зудом, спросил Тимофей Кузьмич. – Пять вёрст – пешком, понимаешь, не пробежишь в ваши-то годы…
– Так, оно, так, сынок. Меняла кочкаринский, Матвей, о ту пору жил в скиту. Он на лошади своей, слышь ты, быстрёхонько и ускакал сообчить куда надо. Как же, смертоубийство! Такого у нас сроду не бывало. А тут две невинные души загубили супостаты! Опять же иконы святые жалко больно. Нам бы их Бог пособил возвернуть, а молельню вот поп Константин освятит сызнова, очистит от погани. Ведь мы, слышь ты, давно уж единоверы. Айто пропадёт скит без молельни-то. Как можно жить без молитвочки соборной? Никак не можно, слышь ты.
– Никанор Карпович, у меня ещё к вам вопрос. В этом году чужие люди в скиту не появлялись?
Старик молча потёр высокий, с глубокими морщинами лоб, и как бы про себя, не поворачивая головы в сторону Тимофея Кузьмича, проговорил:
– А и то сказать, слышь ты, заходил один странник…
– Когда, Никанор Карпович? – Репнин впился глазами в собеседника.
– Как есть, заходил, – оживился дед Никанор, вроде и не услышав вопроса. – Пять дён кряду прожил в скиту, у шабра Микиты квартировалси, в банёшке. В избу-то, слышь ты, мы чужих пущать не любим. Моложавый, в малой бородёнке и усах хлипеньких. – Рассказчик не без гордости погладил свою сивую волосяную пышность на лице. – Вороной масти. Всё выведывал, слышь ты, да заносил в бамагу. В молельню через порог заглядывал. Опосля Рожества Богородицы энто было…
– Когда-когда?
– Во второй половине сентября, выходит, – тихонько пояснил отец Константин.
– Ну а из себя какой он был? Высокий, худой? Как относился к вам? Во что одетый? Вообще, что вам в нём запомнилось? Это очень важно, Никанор Карпович. Вспоминайте получше.
– Мне, сынок, память годы не отшибли. Странник не больно высок, с меня, поди, будет. Обходительный: всё «пажалста» да «спасибочки»…
– Так «спасибочки» и говорил? – уточнил Кротов. – Или «спасибо»?
– Так и говорил – «спасибочки» и «пажалста», – невозмутимо парировал дед Никанор, продолжая рисовать словесный портрет «странника». – Поджарый, слышь ты, крепенький с виду. А вот одежонка на ём была бросова. Пальтишко тонко – так себе, до коленок, слышь ты, не доходило, светло тако… ну, вроде как… И не знай, как сказать… ну, вроде энтой рубашки, што ли. – Дед Никанор ткнул заскорузлым пальцем в Жарова, на котором был надет бежевый свитер. – Шапчонка чулком вязаным. Штаны, слышь ты, сини… А так боле и сказать неча…
Допив чай и поблагодарив деда Никанора за рассказ, а отца Константина за гостеприимство, следователь Жаров, Тимофей Кузьмич, майор Кротов и старший лейтенант Сухов встали из-за стола.
– Отец Константин, а где сейчас эта икона? – обратился Жаров к священнику. – Нам бы посмотреть на неё. Чудотворных икон мы ещё никогда не видели.
– Да-да, неплохо бы взглянуть, – поддержал зятя Репнин.
– Ради Бога! Идёмте, я сейчас храм отопру, и посмотрите. А ты, Никанор, сиди, жди меня. Ещё чайку попей.
– Ты што, поп, уморить меня тута хошь али как? – Дед Никанор тяжело привалился к спинке стула и, довольно улыбнувшись, сложил руки на животе. – Вы ступайте, а я прикорну пока…
По дороге к церкви Жаров объяснил Репнину и Кротову своё желание посмотреть на икону Богородицы.
– «Пальчики» там должны быть, по моему разумению…
– Э-э, Шура, чего ты захотел. Это если бы сразу, а сейчас этих «пальчиков» на ней знаешь, сколько набралось? – засомневался Тимофей Кузьмич, а про себя с удовлетворением отметил профессиональную хватку зятя.
Сомнение Тимофея Кузьмича не смутило Жарова.
– Не так уж и много. В молельне иконы никто не касался, её только время от времени, говорят, аккуратно протирали, как и все остальные. Подобрал её дед Никанор, ни в чьих руках она больше не была. И вот отец Константин принял её и повесил на отведённое ей место. Значит, третий отпечаток может быть нам интересен.
– Вообще-то, Саня, резон в твоей затее есть. – Кротов одобрительно хлопнул друга по плечу. – Молодец! Только вот если грабители в перчатках работали – тогда пшик.
