Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка
– Не знаю, что там за работа, но – нет.
– Тимоти, к чему так перчиться? У нас должна быть полиция.
– Это все знают. Во всяком случае, я видел твой плакат. И не стал любить ее сильнее.
Несмотря на мои дурные предчувствия или, возможно, благодаря им, полицейская сага была первой политической темой, за которой я внимательно следил в течение нескольких лет. Безобидные граждане кричали о системе констеблей, а менее безобидные патриоты ревели в ответ, что свободные люди Нью-Йорка никогда не переварят постоянную армию. В июне был принят закон – победа демократов, – и безобидные граждане наконец-то получили свое, спасибо неутомимому хулиганью вроде моего братца – людям, которым в равной мере нравятся опасность, власть и взятки.
– Ты скоро передумаешь, теперь ты сам полицейский.
– Ха! – горько выдохнул я, и башку пронзило иголкой. – Вот это мило. Хочешь, чтобы на меня натянули синюю смирительную рубашку, а настоящие мужчины швыряли в меня тухлые яйца?
Валентайн фыркнул и как-то умудрился сделать меня еще меньше, чем обычно в его компании. Непростой трюк. Но он специалист.
– Думаешь, кто-нибудь застанет свободного республиканца вроде меня шагать в синей ливрее? Засохни, Тим. Теперь у нас есть настоящая полиция, без всякой униформы, а во главе – Джордж Вашингтон Мэтселл. Во благо, так они заявляют.
Я тупо моргнул. Судья Мэтселл, равно скандально известная и жирная городская фигура, которого я видел в гуще пожара, он гнал зевак в сторону оазиса суда. От разных людей я слышал, что он выродившийся кусок сала, правая рука Господа, пришедший, дабы навести порядок на улицах, жадный до власти тролль, кроткий философ, в чьем книжном магазине продают презренные работы Роберта Дейла Оуэна и Томаса Пейна, и что он проклятый англичанишка. Я кивал на каждое заявление, как на истину из Евангелия. В основном потому, что мне было плевать. Что я, в конце концов, знаю о власти?
А вот место в новой полиции – явная интрига Вала. Хочет, чтобы я выглядел как идиот.
– Твоя помощь мне не нужна, – заявил я.
– Нет? – усмехнулся Вал, ухватившись за свою подтяжку.
Хорошенько подумав, я сел в кровати. Комната закружилась, будто я был майским шестом, виски обожгло пламя.
«Все не так плохо, как кажется», – подумал я, собрав остатки своего тупого оптимизма. Иначе и быть не может. Однажды, в десять лет, я уже потерял все, и знал множество людей, с которыми случилось то же самое. Они поднимались и шли дальше. Или поднимались и слегка меняли направление.
– Я снова пойду работать барменом, – решил я.
– Да ты вообще понимаешь, сколько народу лишилось работы?
– В гостиницу или в какой-нибудь из лучших устричных погребков.
– Тим, а как твое лицо? – резко спросил Вал.
В воздухе запахло серой. Мое горло перехватила горячая и зернистая ярость.
– Как будто меня шлепнули утюгом, – ответил я.
– Думаешь, оно наряднее, чем ты чувствуешь? – уже спокойнее усмехнулся он. – Малыш Тимоти, у тебя неприятности. Ты схлопотал порцию горячего масла на заметное место. Хочешь присматривать за баром на задах какой-нибудь бакалейной лавки? Удачи тебе. Но скорее тебя возьмут в музей Барнума, «Человеком, который потерял часть рожи», чем доверят бар в гостинице.
Я сильно прикусил кончик языка и почувствовал кровь.
Я больше не думал, как же заработать денег, чтобы не пришлось есть чертово куриное фрикасе Вала. Мой братец умеет готовить ничуть не хуже, чем убирать. Я даже не оценивал свои шансы продержаться на ногах столько, сколько нужно, чтобы врезать Валу кулаком в живот.
«Нет, – размышлял я, – кажется, всего два дня назад у тебя была куча серебра и целое лицо».
Я жаждал Мерси Андерхилл так, как жажду дышать, и в тот же миг надеялся, что она никогда больше меня не увидит. Мерси есть из чего выбирать. А я из мужчины с немалыми преимуществами превратился в парня сомнительной репутации. Все мое имущество теперь – шрам, при мысли о котором я покрывался холодным потом. Да, а еще – недостойный брат, который зарабатывает себе на хлеб, вышибая мозги из мрачных фрачников-вигов.
– Я тебя ненавижу, – очень тщательно выговорил я Валентайну.
Приятно, как паршивый виски, обжигающий горло. Горько и знакомо.
– Тогда соглашайся на эту чертову работу, и тебе не придется спать в моей норе, – посоветовал он.
Валентайн взъерошил свои рыжеватые волосы и прошелся к столу, налить себе рома. Полностью, всецело непробиваемый. Меня бесил брат, но эта его черта бесила меня сильнее всего. Если его хоть на гнилую фигу волнует моя ненависть, так пусть, Христа ради, он это как-нибудь выкажет.
– Шестой округ – чертова выгребная яма, – заметил я.
– Первого августа, – бросил Валентайн, допил ром, с нетерпеливым щелчком поправил подтяжки и разровнял меня взглядом и отправился за своим красивым черным сюртуком. – У тебя есть шесть дней, чтобы найти нору в Шестом округе. Занимайся ты политикой, я бы смог пристроить тебя получше, в Восьмом, но ты же ею не занимаешься, верно?
Он поднял брови, когда я попытался с вызовом встретить такую оценку моей политической недальновидности. Но от этого у меня только разболелась голова, и я снова откинулся на подушки.
– Пять сотен долларов в год, плюс все остальное – либо награды, либо подмазку от схваченных кроликов. Или можешь заняться борделями. Мне до фонаря.
– Ага, – признал я.
– Как я уже сказал, я обо всем договорился с Мэтселлом. Мы с тобой начинаем первого августа. Я буду начальником, – с заметным самодовольством добавил он. – Уважаемая в городе личность, делает на этом приличные звенелки, и еще остается куча времени тушить с парнями пожары. Что думаешь?
– Я думаю, что увижу тебя в аду.
– Ну, тут не особо и поспоришь, – улыбнулся через плечо Валентайн; такая улыбка выглядела холодновато даже для гробовщика. – В конце концов, ты же будешь там жить.
На следующее утро, когда я уже не был таким окосевшим, как вчера, меня разбудил храп брата, доносящийся с тюфяка перед очагом. От брата здорово несло абсентом, а на столе у кровати валялся номер «Геральд». Вал мог читать записки от своего поверенного, а потом до посинения спорить с ним, но предпочитал попадать на страницы газет, а не просматривать их. И потому я не сомневался – газета оставлена для меня. И вот что я прочитал, пока ожог грыз меня с такой яростью, будто я минуту назад окунулся в огонь:
Экстренный выпуск «Нью-Йорк Геральд». Три часа утра.
СТРАШНЫЙ ПОЖАР: Величайший, самый ужасный пожар, который постиг город со времен великого пожара в декабре 1835 года, разрушил всю нижнюю часть города. По лучшей оценке, дотла сгорели три сотни зданий…
Мой взгляд дрогнул, не решаясь двигаться дальше.
По первым оценкам, ущерб составил от пяти до шести миллионов долларов…
В глубине души я уже знал, но только сейчас, несмотря на свое плачевное физическое состояние, в полной мере осознал: в дым над Гудзоном ушла уйма денег. Это было очевидно. Но не дома и доллары мучили моего беспамятного брата, хотя, судя по складке между бровей, он все равно был пьян в стельку. Единственное оправдывающее качество Вала заключается в его методе подсчета потерь от огня. Этот кодекс выбит глубоко в его груди, жесткий и неизменный. И потому саднящая боль, сильнее, чем от собственных ран, ударила меня, когда я прочитал:
Ужасный взрыв унес множество жизней.
В конечном счете, слава Богу, погибших оказалось только тридцать, и это при всем том дьявольском разгроме.
Но даже тридцать – слишком большое число для Валентайна. И для меня. По любому счету.
Глава 3
Папские страны Европы из года в год изрыгают на наши берега своих невежественных, суеверных и выродившихся жителей, которые уже претендуют на высочайшие привилегии граждан, и даже на саму страну.
Американское общество протестантов в защиту гражданских и религиозных свобод от посягательств папизма, 1843 годЕсли вам не повезло в Нью-Йорке, главное – знать, как с этим справиться: нужно выкручиваться.
Валентайн и я, а нам было, соответственно, шестнадцать и десять, когда однажды мы проснулись единственными Уайлдами, быстро овладели этой жизненно важной хитростью. И потому три дня спустя пожара, вполне держась на ногах, хоть и вздрагивая от любого громкого звука, как помойный кот, я знал, что мои возможности ограничены: либо я приму предложение Вала работать в полиции, либо мне придется переехать за город и изучать сельское хозяйство. Поэтому я решил: раз уж я явно оказался в непрерывном кошмаре, то начну с полицейской работы. И брошу ее, как только подвернется что-нибудь получше.
Утром двадцать второго июля, когда сквозь летнюю вонь пробивался сильный ветер с океана, я направился вниз по Спринг-стрит, мимо торговцев ананасами и шарманщика на Гудзон-сквер, на поиски жилища. Которое поможет выкрутиться. При пяти сотнях в год мне нужно будет здорово выкручиваться. Ник платил меньше, но там в мою ладонь падали пятерки, двушки и доллары, брошенные безумцами в одних рубашках. Денежки, которые звенели у нас с Джулиусом в карманах, когда мы расставались в конце смены. Жалованье – совсем другая штука, стабильная, но пугающая. Теперь я увижу только долю прежних заработков, если не рассматривать всерьез вымогательство лишних звенелок у мадам.
