Евгений Сартинов - Ночной патруль
— По чем он сейчас? — спросил Рыжов, кивая на денатурат.
— Шестнадцать, — прохрипел Мишка.
— Все так же. А «паленка» — двадцать два?
— Да.
— Ясно, экономия превыше всего. И куда ты бежишь? У тебя дом же в другой стороне?
— Я к Толику.
— К какому Толику? У меня этих Толиков на участке десятков шесть.
— Арчибасову.
— А, вот ты с кем схлестнулся! Ну, пошли, мне как раз по пути.
Толик Арчибасов был колоритнейшей личностью. Простой, как песня, норильский горняк, отбарабанивший двадцать два года за полярным кругом. Однажды, году на десятом своей полярной эпопеи, ему не повезло, он попал в завал, получил двадцать шесть переломов, три недели был в коме, временно потерял зрение, но выздоровел, и продолжал работать. А потом у него начались проблемы с ногами. Сначала была адская, острая боль, такая, что он не мог ходить. Оказалось, что все дело было с одним из его изломанных позвонков. В Железногорске ему сделали операцию, но неудачно. Через пару лет правая нога начала гнить, пришлось ее отрезать по самое бедро. Затем начал гнить и вторая нога, неизбежно обрекая его на полную статичность жизни.
Жена бросила Арчибасова еще в Норильске, как только тот заболел. Так что Толик жил с престарелой матерью в небольшом, частном домике. Еще из переулка они увидели, что тетя Поля копается в огороде, и Сафонов осторожно, чтобы не звякнула щеколда, открыл калитку, и как тень проскользнул в глубь ограды. Рыжов усмехнулся, но последовал за ним так же на цыпочках.
В небольшой комнате, на диване, сидел двухметровый гигант с львиной гривой зачесанных назад волос. Широкий высокий лоб, со старым, уродливым шрамом, правильные черты лица, круглые, слегка навыкате глаза, очки, умный вид, с которым он ковырялся в будильнике. Профессор, да и только! На самом деле, Толик был прост как песня, и у него было три вида помыслов: как бы выпить, еще он любил ремонтировать часы, и смотреть по телевизору все мыслимые викторины.
— Ну, что, принес, Мишка, — спросил хозяин, не отрывая глаз от потрохов будильника. Сафонов буркнул что-то невразумительное, а участковый поздоровался во весь голос.
— Как поживаете, Анатолий Дмитриевич? — спросил он. Тот резко вкинул голову, и, обрадовано засмеялся.
— О, Иван Михайлович пожаловал! Давненько вас не было у нас.
Он отложил в сторону свой будильник, и протянул участковому свою руку, которую начитанный Рыжов каждый раз невольно по старинке называл «дланью». Такую руку в городе Рыжов видел разве что еще у Паши Зудова, так же «ребенка» немаленького роста и комплекции. Кроме гангрены Толик страдал от недостатка общения, и был рад каждому новому собеседнику.
— Присаживайтесь, господин участковый. Как поживаете?
— Да, что наши дела, по сравнению с вашими? Как дела, Дмитрич? — Рыжов кивнул в сторону единственной ноги инвалида, расположенной горизонтально, на диване, и прикрытую одеялом.
— Да, что с ней будет, не приживет уже. Мерзнет, собака. В такую жару, и мерзнет. Кровь не поступает.
Он откинул одеяло, и Рыжов с содрогание души увидел одну из самых неприятных картин в своей жизни. Стопа ноги Толика была неприятно черного цвета, сгущающегося по мере продвижения к краю организма. Вместо ногтя большого пальца вообще зияла черная дыра с какими-то лохмотьями. Кроме того, сразу резко усилился неприятный запах разлагающейся плоти. Рыжов повидал на своем веку много и убитых, и раненых, резаных, и избитых. Попадались вообще жуткие трупы, разложившиеся до потери человеческого облика. Но это зрелище было гораздо страшней, человек гнил буквально заживо.
— Ноготь вчера содрал, — сообщил инвалид. — А зачем он нужен, если уже отмер. Только мешает носки одевать. Кровища хлестала! Думал не остановлю.
Тут он заметил, что Сафонов уже открыл бутылку, и собирается налить в стакан денатурат.
— Э-э! Ты чего делаешь!? — возмутился он. — Дай сюда!
Он отобрал у Мишки бутылку, отлил половину синюшной жидкости в пустую бутылку, по ходу поясняя участковому назначение всех процедур, а так же историю их познания.
— Как у нас в начале девяностых завезли в Норильск этот импортный спирт, «Ройял»…
— Рояль? — подал голос оживившийся Мишка.
— Точно, — согласился Анатолий, — его у нас тоже все звали Роялем! Так, вот, народ начал травиться. И тогда, по Норильскому телевиденью начали показывать для нас, алкашей, просветительскую передачу. Сидят три хрена, ну, как мы сейчас с вами, и делают так.
Он, зажав горлышко одной бутылки большим пальцем, хорошо потряс ее, а потом, щелкнув зажигалкой, поднес ее к горлышку, одновременно открыв палец. Голубоватое пламя с коротким, внушительным рыком, ударило чуть ли не на целый метр.
— Эх, ты! Это ж надо! — рассмеялся Рыжов. — Красиво. Что это было?
— Так отжигаются сивушные масла. Но там, в той передаче, все было еще эффектней. Они перед этим свет выключали. И потом в темноте такой факел пламени! Затем мы заливаем полученный продукт кипяченой водой. Обязательно кипяченой! Теперь потрогай ее.
Рыжов потрогал бутылку. Она была, чуть ли не горячей.
— Вот, теперь идет окончательная реакция. Чуть постоит, и можно пить.
— Хитроумный ты мужик, Анатолий Дмитриевич, — признался Рыжов. — С квартирой то дело никак не продвигается?
Нет! Какая квартира, в дом инвалидов бы попасть, пока мать не умерла.
Получение какого либо благоустроенного жилья для инвалида принимало решающее значение. Скоро ему надо было ложиться на операцию, отрезать вторую ногу. Если с одной он еще как-то бултыхался по дому, то после этого становился совсем беспомощным.
Рыжов посмотрел на столик перед инвалидом, и спросил.
— Слушай, тебе никто в последнее время часы не приносил ремонтировать, «Роллекс», золотые.
— Приносили, а как же.
— Что, настоящие? — Рыжов даже подумал уже: "Вот удача!"
— Да, какие там настоящие! — махнул своей дланью часовщик. — Китайская паковка, одноразовое говно. Соседка нашла на даче, видать воришки потеряли, там шпенек сломался, они с ремешка и слетели.
— А, нет, а то настоящий «Роллекс», золотые, с именной, как это назывпается, все время из башки выскакивает. Ну, когда там буквами имя и фамилия владельца?
— Монограмма, — подсказал Толик, — хитрая штука.
— Да, с монограммой. Стоят они, говорят, две тысячи баксов.
— Ну! И кто же такие часы потерял? — удивился Толик.
— Да не потерял. Парня у нас тут одного убили, мужик так крутой был, бизнесмен. Все у него было фирменное, все с личной подписью.
— И ты хочешь, чтобы такие часы притащили мне? — хмыкнул инвалид. — Издеваешься что ли, Иван Михайлович? Мне все больше будильники таскают, да старые «Победы». Вон, пенсионеры со всей округи.
В самом деле, несколько будильников тикали на серванте, еще по стенам были развешены штук пять самых разных механизмов измерения времени, в том числе с кукушкой и гирями.
— Да, зачем издеваюсь, — Рыжов развел руки. — Они могли их в драке повредить, стекло, например, разбить.
— Ну, на такие часы ставят такие стекла, что по ним танки могут ездить. Эх, посмотреть бы, действительно, на такие часы! Мне даже не внешний вид, а механизм интересно посмотреть. Что же там у них такое, что они столько стоят?
— Вот, посмотри на всякий случай, — участковый достал из папки фотографию монограммы с зажигалки, — на часах была такая фигня… Да что ж я все время забываю, как она называется!
— Монограмма, — снова подсказал Толик, с интересом рассматривая снимок.
— Так что, если что, дай мне знать, — попросил участковый.
— Ладно, уговорил, — Толик обернулся к осоловевшему Сафонову. — Ну, чего ждешь, Мишка, наливай.
Тот с жадность схватился за бутылку, налил, и, первый, выпил.
— Иваныч, а ты будешь? — спросил Толик, наливая себе.
— Нет! — засмеялся участковый. — Издеваешься, что ли?
— Конечно, не все тебе надо мной издеваться. Я же знаю, что ты не пьешь, особенно на работе.
— Да, правильно понимаешь. Ты лучше, повтори свой салют, мне он уж больно понравилось.
— Счас, сделаем.
Он выпил свою долю, сморщился, заел килькой из небольшой тарелочки. И взяв в руки вторую бутылку, повторил с ней, все, что делал перед этим с ее предшественницей. Полюбовавшись голубым факелом, Рыжов засмеялся, и, махнув на прощанье рукой, вышел из дома.
— К кому же мне еще сходить насчет часов и прочего, — пробормотал он. — К Федьке Милютину, что ли?
Глава 8
В одиннадцать часов утра в третьем отделении милиции было еще приятно прохладно, словно там застоялся холод, от которого так страдали местные менты последние три зимы. Но сейчас тэны, самодельные «козлы», и плитки валялись по углам. Напала другая напасть, в отделении напрочь забилась канализация, и по коридорам жутко несло дерьмом.
