Ю Несбё - Призрак
Трульс вздрогнул. Микаэля? Как, черт возьми, со всем этим связан Микаэль? И Исабелла Скёйен, разве это не дамочка-политик?
— Понятия не имею…
Он увидел, как взводится курок.
— Осторожно, Холе! Спусковой крючок короче, чем ты думаешь, он…
Курок продолжил свое движение.
— Подожди! Подожди, черт тебя подери! — Трульс Бернтсен покрутил языком во рту в поисках мокрой слюны. — Я понятия не имею о Бельмане и Скёйен, а вот Дубай…
— Поторопись.
— Я могу рассказать тебе о нем…
— Что ты можешь рассказать?
Трульс Бернтсен глубоко вдохнул и задержал дыхание. И выпустил из себя воздух со стоном:
— Все.
Глава 39
На Трульса Бернтсена смотрело три глаза. Два со светло-голубыми проспиртованными радужками. И один черный, круглый, как ствол его собственного «штейра». Мужчина, державший пистолет, скорее лежал, чем сидел в кресле, а его длинные вытянутые ноги покоились на ковре. И он произнес хриплым голосом:
— Рассказывай, Бернтсен. Расскажи мне о Дубае.
Трульс дважды кашлянул. Черт, в горле совсем пересохло.
— Однажды вечером, когда я был здесь, мне в дверь позвонили. Я снял трубку домофона, и какой-то голос сказал, что хочет поговорить со мной. Сначала я не хотел никого впускать, но потом этот человек упомянул одно имя и… да…
Трульс Бернтсен провел большим и указательным пальцами по челюсти.
Его гость молчал.
— Было там одно темное дельце, о котором, как я надеялся, никто не знает.
— И какое же?
— Один задержанный. Его надо было научить хорошим манерам. Я думал, никто не знает, что это я его… научил.
— Сильные повреждения?
— Родители хотели написать заявление, но мальчишка не смог указать на меня во время опознания. Я повредил его глазной нерв. Вот ведь удача в невезении, да? — Трульс засмеялся своим нервным хрюкающим смехом, но вскоре остановился. — А теперь этот человек стоял у моей двери, зная о случившемся. Он сказал, что у меня талант проплывать, не попадая в поле зрения радаров, и что за такого, как я, он готов хорошо платить. Он говорил по-норвежски, но очень как-то высокопарно. И с небольшим акцентом. Я впустил его.
— Ты встречался с Дубаем?
— Только один раз. После этого я видел его всего два раза. В любом случае, он явился один. Пожилой человек в элегантном, но старомодном костюме. Жилет. Шляпа и перчатки. Он сказал, что я должен сделать для него. И что он готов за это заплатить. Он был осторожным. Сказал, что после этой встречи у нас не будет прямого контакта, никаких телефонных звонков, никаких электронных писем, ничего, что можно отследить. А меня это устраивало, скажем так.
— И как вы договаривались о сжигательных операциях?
— Мои задания были написаны на надгробном камне. Он объяснил, где расположен этот камень.
— Где?
— На кладбище Гамлебюена. Там же я забирал деньги.
— Расскажи о самом Дубае. Что он собой представляет?
Трульс Бернтсен молча уставился в пространство. Попытался представить себе, как решить эту задачу. И какие последствия будет иметь его решение.
— Чего ты ждешь, Бернтсен? Ты сказал, что можешь рассказать мне о Дубае все.
— Ты понимаешь, чем я рискую, если…
— В последний раз, когда я тебя видел, двое подручных Дубая пытались проделать в тебе дыру. Так что и без этого пистолета, наведенного на тебя, ты загнан в угол, Бернтсен. Выкладывай. Кто он?
Харри Холе смотрел прямо на него. Смотрел прямо сквозь него, как показалось Трульсу. И курок снова начал шевелиться, чем значительно упростил решение задачи.
— Хорошо, хорошо. — Бернтсен поднял руки вверх. — Его зовут не Дубай. Так его называют, потому что его дилеры носят футбольную форму с рекламой авиакомпании, летающей в эту страну. В Саудовскую Аравию.
— У тебя есть десять секунд, чтобы рассказать мне то, до чего я не додумался сам.
— Подожди, подожди, я рассказываю! Его зовут Рудольф Асаев. Он русский, родители его, интеллигенты и диссиденты, стали политическими беженцами, по крайней мере так он заявил на судебном процессе. Он жил во многих странах и говорит приблизительно на семи языках. Приехал в Норвегию в семидесятые годы и стал одним из пионеров в торговле хэшем, можно так сказать. Он всегда оставался в тени, но в тысяча девятьсот восьмидесятом году его сдал один из подручных. В те времена торговля и ввоз хэша карались столь же сурово, как предательство родины. Так что просидел он долго. После тюрьмы он переехал в Швецию и переключился на героин.
— Почти такое же наказание, как за хэш, но аванс лучше.
— Точно. Он создал лигу в Гётеборге, но после убийства полицейского ему пришлось уйти в подполье. Он вернулся в Осло где-то около двух лет назад.
— И все это он тебе рассказал?
— Нет-нет, это я выяснил самостоятельно.
— Вот как? И каким образом? Я думал, что этот человек — призрак, о котором никто ничего не знает.
Трульс Бернтсен посмотрел на свои руки. А потом снова поднял глаза на Харри Холе. Он просто обязан был улыбнуться. Потому что ему часто хотелось кому-нибудь рассказать, как он обманул самого Дубая. Трульс быстро облизал губы.
— Когда он сидел в кресле, где сейчас сидишь ты, он положил руки на подлокотники.
— И?
— Рукав рубашки загнулся, и между рукавом пиджака и перчаткой обнажилась полоска кожи. На ней были белые шрамы. Знаешь, такие, какие остаются после сведения татуировок. И когда я увидел татуировку на руке, я подумал…
— Тюрьма. Он сидел в перчатках, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, которые ты потом мог сверить с базой данных.
Трульс кивнул. Холе быстро соображал, в этом ему не откажешь.
— Точно. Но после того как я согласился на его условия, он, казалось, немного расслабился. И когда я протянул ему руку, чтобы скрепить договоренность, он стянул одну перчатку. Мне удалось снять пару не очень четких отпечатков со своей руки. И компьютер нашел соответствие.
— Рудольф Асаев. Дубай. Как ему удавалось так долго скрывать свою личность?
Трульс Бернтсен пожал плечами:
— Мы в Оргкриме постоянно видим это: только одно отличает теневых руководителей, которые остаются непойманными, от тех, кого ловят. Малочисленная организация. Мало звеньев. Мало доверенных лиц. Наркокоролей, которые полагают, что безопаснее всего окружить себя армией, всегда загребают. Всегда найдется какой-то неверный слуга, или тот, кто хочет его сместить, или тот, кто готов все рассказать в обмен на уменьшение срока.
— Ты сказал, что, возможно, видел его еще один раз?
Трульс Бернтсен кивнул.
— В «Маяке». Думаю, это был он. Он заметил меня, развернулся в дверях и ушел.
— Значит, это правда, что он расхаживает по городу, как призрак?
— Кто знает.
— А ты что делал в «Маяке»?
— Я?
— Полиции запрещено работать внутри заведения.
— Я знаком с девушкой, которая там работает.
— Ммм. С Мартиной?
— Ты ее знаешь?
— Так это ты сидел там и глазел на нее?
Трульс почувствовал, как кровь прилила к лицу.
— Я…
— Расслабься, Бернтсен. Ты только что себя выдал.
— Ч-что?
— Ты тот надоеда, которого Мартина считала агентом. Ты сидел в «Маяке» в момент убийства Густо, так ведь?
— Надоеда?
— Забудь об этом и отвечай.
— Черт, ты ведь не думаешь, что я… С какой стати мне убивать Густо Ханссена?
— Ты мог получить заказ от Асаева, — сказал Холе. — Но кроме того, у тебя были и личные мотивы. Густо видел, как ты убил человека в Алнабру. Дрелью.
Трульс Бернтсен обдумал сказанное Холе. Обдумал так, как полицейский, который все время, постоянно, ежедневно сталкивается с ложью и должен стараться отличить блеф от правды.
— Совершенное тобой убийство дало тебе мотив убить и Олега Фёуке, который тоже был его свидетелем. Тот зэк, который пытался прикончить Олега…
— Это не моя работа! Поверь мне, Холе, к этому делу я не имею никакого отношения. Я просто сжигал доказательства, я никого не убивал. А случай в Алнабру — чистая случайность.
Холе склонил голову.
— И ты пришел ко мне в «Леон» совсем не для того, чтобы убрать меня?
Трульс сглотнул. Этот Холе мог убить его, черт, запросто мог убить его. Всадить пулю ему в висок, стереть свои отпечатки и вложить пистолет в его руку. Следов взлома нет, Вигдис А. сможет подтвердить, что видела, как Трульс возвращался домой в одиночестве, и что он казался продрогшим и одиноким. Он сказался больным на работе. У него была депрессия.
— А что это за парочка появилась позже? Люди Рудольфа?
Трульс кивнул:
— Они выбрались оттуда, но в одного из них я всадил пулю.
— Что произошло?
Трульс пожал плечами:
— Наверное, я слишком много знаю.
Он попытался засмеяться, но смех получился каким-то лающим.
