Луиз Пенни - Жестокие слова
Внизу его ждал завтрак: бекон, яйца, тосты и крепкий кофе.
— Звонила Лавина и просила вас быть на пристани к девяти, иначе она улетит без вас.
Гамаш оглянулся посмотреть, с кем говорит домохозяйка.
Кроме него и ее, в комнате никого не было.
— Moi?
— Да-да, вас. Лавина просила вас не опаздывать.
Гамаш посмотрел на свои часы. Времени было половина девятого, и он понятия не имел, кто такая Лавина, где находится пристань и почему он должен туда идти. Он выпил еще чашечку кофе, поднялся в свою комнату, зашел в туалет, потом взял куртку и шляпу, спустился и спросил у домохозяйки:
— А Лавина сказала, какая пристань?
— Я полагаю, та самая, которой она всегда пользуется. Не ошибетесь.
Как часто Гамаш слышал такие слова, а потом все равно ошибался? Он вышел на крыльцо и, вдохнув полной грудью морозный воздух, оглядел берег. Пристаней было несколько.
Но гидроплан стоял только у одной. А рядом молодая женщина-летчик, поглядывавшая на часы. Значит, ее зовут Лавина? К своему смущению, он понял, что так и не спросил у нее.
Он поспешил на пристань и, ступив на деревянную пристань, увидел, что Лавина не одна. Рядом с ней стоял Уилл Сомс.
— Я подумал, вам захочется узнать, откуда берутся эти куски дерева, — сказал резчик, приглашая Гамаша в маленький гидросамолет. — Моя внучка согласилась показать нам. Самолет, на котором вы прилетели вчера, коммерческий. А это — ее собственный.
— У меня тоже есть внучка, — сказал Гамаш, надеясь, что его поспешные поиски ремня безопасности не были замечены; самолет тем временем отвалил от пристани и направился в пролив. — И еще одна на подходе. Моя внучка рисует для меня картинки пальцами.
Он чуть было не добавил, что рисование пальцами, по крайней мере, никого не может убить, но потом решил, что это будет невежливо.
Самолет набрал скорость и начал подпрыгивать на невысоких волнах. И только теперь Гамаш обратил внимание на порванные брезентовые ремни в салоне, тронутые ржавчиной сиденья, продранные подушки. Он выглянул в иллюминатор и пожалел, что так плотно позавтракал.
Наконец они поднялись в воздух, заложили вираж влево и стали набирать высоту, двигаясь вдоль береговой линии. Они летели сорок минут. В кабине стоял такой шум, что им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Время от времени Сомс подавался к иллюминатору, показывал на что-нибудь — например, на небольшую бухточку — и говорил что-нибудь вроде: «Вот тут впервые и появился человек в двустворчатой раковине. Это наш райский сад». Или чуть позднее: «Посмотрите, это последний девственный лес красного кедра, последний древний лес».
Гамаш смотрел на этот мир с высоты птичьего полета, видел реки и бухты, леса и горы, прорезанные ледниками. Наконец они спустились в бухту, горы вокруг которой даже в этот ясный день были окутаны туманом. Они снизились, заскользили по воде к темной береговой линии. И тут Сомс снова наклонился к Гамашу и прокричал:
— Добро пожаловать на Гуаи-Хаанас. В мир чудес.
Так оно и оказалось.
Лавина подрулила как можно ближе к берегу, на котором появился человек, оттолкнул лодку, запрыгнул в нее в последний момент. У дверей гидроплана он протянул руку, помог старшему инспектору сойти в шаткую лодку и представился:
— Меня зовут Джон. Я хранитель.
Гамаш обратил внимание, что Джон бос, потом увидел, что, пока хранитель гребет, Лавина и ее дедушка снимают обувь и закатывают штанины. Вскоре Гамаш понял почему. Лодка не могла подойти вплотную к берегу. Последние десять футов им нужно было пройти по воде. Он снял ботинки и носки, закатал брюки и перекинул ноги за борт. Почти. Не успел его большой палец коснуться воды, как его ногу и самого Гамаша чуть не подбросило наверх. Он посмотрел на Лавину и Сомса — они улыбались.
— Да, вода холодная, — признал хранитель.
— Ну-ну, принцесса, не бойся ножки замочить, — сказала Лавина.
«Уж не переписывается ли она с Рут Зардо? — подумал Гамаш. — Похоже, в любой компании непременно найдется одна Рут».
Гамашу пришлось не побояться замочить ножки, и вскоре он присоединился к остальным на берегу. Ноги его посинели после нескольких секунд пребывания в воде. Он быстро прошел по камням до пенька, сел, стряхнул с пяток осколки ракушек и мелкие камушки, надел носки и ботинки. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такое облегчение. Впрочем, приводнение гидросамолета, вероятно, и было этим последним случаем.
Его настолько поразили пейзаж, хранитель, ледяная вода, что он практически не увидел того, что было вокруг. А вот теперь увидел. На самой кромке леса стояли торжественным полукругом тотемные шесты.
Гамаш почувствовал, как вся его кровь хлынула в самое его нутро, самую сердцевину.
— Это Нинстинц,[82] — прошептал Уилл Сомс.
Гамаш не ответил. Не мог. Он смотрел на высокие шесты, резьба которых отражала мифологические времена, браки животных и духов. Киты-убийцы, акулы, волки, медведи, орлы и вороны — все они смотрели на него. И еще кое-кто. Зубастые твари с длинными языками и громадными глазами. Существа, неизвестные за пределами мифа, но вполне реальные здесь.
Некоторые тотемные шесты были прямые и высокие, но большинство упали или покосились.
— Мы все рыбаки, — сказал Уилл. — Эстер была права. Море кормит наши тела, а вот это кормит наши души. — Он распахнул руки и подался всем телом в сторону леса.
Они двинулись между тотемных шестов, и хранитель Джон заговорил:
— Это самая большая коллекция стоящих тотемных шестов в мире. Теперь это место охраняется, но так было не всегда. Некоторые шесты увековечивают какое-нибудь событие, некоторые шесты похоронные. Каждый рассказывает свою историю. Образы находятся один над другим в определенном и заданном порядке.
— Здесь Эмили Карр написала бо́льшую часть своих картин, — сказал Гамаш.
— Я решил, что вам интересно будет это увидеть, — сказал Сомс.
— Merci. Я вам очень признателен.
— Это поселение пало последним. Оно было самым отдаленным и, возможно, самым стойким, — сказал Джон. — Но все же пало и оно. Волна болезней, пьянства и миссионерства накрыла деревню, как и все другие. Тотемные шесты были срублены, общинные дома уничтожены. Это все, что осталось. — Он показал на возвышение в лесу, поросшее мхом. — Здесь был общинный дом.
В течение часа Арман Гамаш ходил среди тотемных шестов и ловил себя на том, что поднимает руку и кладет свою крупную, уверенную ладонь на эти великолепные лица, пытается понять того, кто вырезал это существо.
Наконец он подошел к Джону, который весь этот час простоял в одной точке, наблюдая.
— Я расследую убийство. Позвольте показать вам кое-что?
Джон кивнул.
— Первое — это фотография убитого. Я полагаю, что он какое-то время провел на Хайда-Гуаи, хотя думается мне, что он называл архипелаг островами Королевы Шарлотты.
— Значит, он был не хайда.
— Скорее всего, да.
Гамаш показал Джону фотографию. Тот взял и внимательно ее рассмотрел.
— К сожалению, я его не знаю.
— Прошло какое-то время. Лет пятнадцать, двадцать.
— То были трудные времена. Здесь толклось много людей. Именно тогда хайда остановили лесорубов, заблокировав дороги. Возможно, он был лесорубом.
— Возможно. Он явно чувствовал себя в лесу как дома. Построил себе бревенчатую хижину. Кто здесь мог его научить этому?
— Вы шутите?
— Нет.
— Практически любой. Большинство хайда живут теперь в деревнях, но почти у всех у нас есть лесные домики. Те, которые построили мы сами. Или наши родители.
— И вы живете в таком домике?
Не задумался ли Джон, прежде чем ответить на этот вопрос?
— Нет, у меня номер в «Холидей Инн Нинстинц». — Он рассмеялся. — Да, я построил собственный домик несколько лет назад. Хотите его увидеть?
— Если вы не возражаете.
Уилл Сомс с внучкой остались прогуливаться неподалеку от берега, а хранитель Джон повел Гамаша глубже в лес.
— Знаете, некоторым из этих деревьев больше тысячи лет.
— Они стоят того, чтобы их сохранить.
— Не все с этим согласны.
Он остановился и показал на небольшой домик в лесу. Домик с крылечком и креслом-качалкой при входе.
Точная копия домика Отшельника.
— Вы его знали, Джон? — спросил Гамаш, вдруг остро почувствовав, что он один на один в лесу с человеком большой физической силы.
— Убитого?
Гамаш кивнул.
Джон снова улыбнулся:
— Нет. — При этом он подошел очень близко к Гамашу.
— Это вы научили его строить бревенчатые хижины?
— Нет.
— Вы научили его искусству резьбы по дереву?
— Нет.
— А если да, то сказали бы мне?
— У меня нет повода вас бояться. Мне нечего скрывать.
— Тогда почему вы здесь? В одиночестве?
— А вы? — Голос Джона стал не громче шепота, шипения.
