Виктор Пронин - Фотография с прицелом (сборник)
А Анфертьев твердил свое.
И постепенно само ограбление, которое он так ловко провернул, позабылось, подернулось дымкой времени, страхи ушли, а суть происшедшего измельчилась в вопросах Следователя, в бесконечном уточнении подробностей, в долгой череде дней, не приносящих ничего нового. И нет удивительного в том, что в предсмертный час перед мысленным взором бедного Квардакова возник именно Анфертьев, как человек неподкупной порядочности и высокой гражданской совестливости.
Дотошный читатель, однако, призадумается: а почему бы Борису Борисовичу не подарить машину Свете? Ведь, судя по некоторым скромным намекам Автора, он относился к кассиру далеко не равнодушно, и только его недоступная должность мешала Квардакову вести себя более раскованно и целеустремленно по отношению к Луниной. Знали, знали же о подавленных вздохах Квардакова и он сам, и, конечно, Света, она о них догадалась раньше самого Бориса Борисовича, знал и Анфертьев, относясь к ним со смешанным чувством ревности и снисходительности. Более всего умиляли Анфертьева томные взгляды узко поставленных глаз Квардакова – в них столько было любовной тоски и неги! И вздохи его умиляли, и новые несуразные галстуки, и даже кисточки, которыми Квардаков украсил окна своей машины, чтобы сделать ее более привлекательной для Светы.
Так почему же в таком случае «Жигули» не достались кассиру? При нынешнем повальном стремлении к обладанию автомобилями такой вопрос никому не покажется праздным.
Мелькнула у Квардакова мысль подарить машину Свете, мелькнула. Но, поразмыслив, он отказался от этой затеи. И правильно сделал. Подарок от человека, запятнавшего себя грязными делами, от человека, который повесился в тюрьме… Нет, дорогие товарищи, такой подарок мог пагубно отразиться на чести и достоинстве девушки. Едва только в смятенном мозгу Квардакова пронеслись слова «машина висельника», он тут же отказался от своего намерения. Анфертьеву же положено быть менее чувствительным к подобным нравственным тонкостям.
Было еще одно соображение. Хотя задержанным оказался один Квардаков, не снимались подозрения и со Светы. Она кассир, у нее ключи, во время знаменитого обеда она несколько раз отлучалась, якобы прогуливалась. Поэтому Следователь не обделял и ее своим вниманием. А теперь представьте, что Квардаков дарит ей свою машину, – подозрения только усугубятся. Значит, решат многие, между ними действительно был сговор! «Просто так невинным девушкам не дарят в наше время машины», – скажет испорченный жизнью обыватель. И будет прав.
И Борис Борисович Квардаков отказался от мысли подарить машину Свете. Он отписал ей магнитофон и приложения к журналу «Огонек», которые сумел как-то выбить, опять же злоупотребляя служебным положением. Вряд ли стоит осуждать его, поскольку подписаться в наше время на приличное издание можно лишь злоупотребив положением, деньгами, знакомством с театральным кассиром, с уборщицей поликлиники, с банщиком, официантом. Что делать, злоупотребляем старыми заслугами, орденами отцов, юными секретаршами, собственным происхождением, произношением и подписываемся, подписываемся, подписываемся! Но не будем каяться и посыпать голову пеплом. Что ни говори, а из своих скромных доходов мы оплачиваем полиграфическую промышленность крупнейшей державы мира, а потом, вовсе не исключено, что как-нибудь тихим одиноким вечером мы возьмем да и раскроем новенький, похрустывающий, попахивающий волнующим запахом клея и коленкора томик, возьмем да и прочтем страничку-другую, чего не бывает…
Когда Анфертьев получил очередную повестку от Следователя, его охватило состояние покорной безнадежности. Он еще не знал о трагическом происшествии в тюремной камере и поэтому лишь хмыкнул, прочитав приглашение.
– Что-то, я смотрю, не остывает у Следователя интерес к твоей особе, – сказала Наталья Михайловна. – Что ему от тебя нужно? – спросила она, не дождавшись ответа.
– Черт его знает, – вяло ответил Вадим Кузьмич, заталкивая руку в рукав плаща. Пиджак на нем сбился комом, плащ оказался перекошенным, но Анфертьев не замечал этого.
– Вадим! – произнесла Наталья Михайловна ошарашенно. – Да ты небрит!
– Думаешь, Следователь это заметит?
– Тебе мало, что заметила я?
– Если бы я взялся исправлять все недостатки, которые ты во мне видишь… У меня бы ни на что другое не осталось времени.
– А зачем тебе еще на что-то время? По-моему, самое достойное занятие для мужчины – исправлять недостатки, замеченные женщиной. Учти, Анфертьев, я вижу далеко не все, я ко многому привыкла, со многим смирилась. Свежий взгляд рассмотрит куда больше, он будет безжалостнее и потому справедливее.
– Ты полагаешь, что безжалостность и справедливость…
– Да! – ответила Наталья Михайловна уже из прихожей. – Да! – повторила она с лестничной площадки. – Да! – донесся ее голос с улицы.
Анфертьев отвел Таньку в сад, вернулся домой, медленно разделся, бросив в кресло плащ, пиджак, рубашку. Он хотел бросить в эту кучу и галстук, но с удивлением обнаружил, что на нем нет галстука. Анфертьев озадачился, пригорюнился. Надо же, подумал он, похоже, со мной что-то происходит…
– Так нельзя, с этим надо бороться, – проговорил он подвернувшиеся слова и отправился бриться. А через полчаса поймал себя на том, что сидит на краю ванны, уставившись в махровое полотенце производства Китайской Народной Республики. На полотенце были изображены диковинные птицы с длинными хвостами, но от многократной стирки хвосты поблекли, повылезли и птицы стали похожи на обыкновенных кур.
С трудом поднявшись, Анфертьев заставил себя побриться, надел голубую рубашку, постоял перед дверцей шкафа, выбирая галстук. Безошибочно взял темно-синий, гладкий и, остановившись перед зеркалом, неприязненно осмотрел себя.
– Да, старик, – сказал он вслух, – что-то, я смотрю, большие деньги если и повлияли на тебя, то далеко не в лучшую сторону. Хиреешь, старик. И что-то не торопишься вынести с завода эту паршивую папку с мешком внутри, не торопишься…
Он попытался понять почему. Страшно? Нет, теперь это можно сделать спокойно, вынести в фотосумке, можно каждый день брать по пачке, по две, по три… Нет. Он даже заметил за собой нежелание смотреть на дверь архива. Иногда накатывалось желание, чтобы в квартире сделали обыск и убедились в его честности, хотелось, чтобы за ним следили, записывали бы все его покупки и чтобы каждый раз убеждались: он не тратит ни копейки сверх того, что зарабатывает. Он стал брать билеты в автобусе, чего раньше избегал. Как-то продавщица дала ему лишнее яйцо, и Анфертьев с гордостью за самого себя это яйцо ей вернул. Как-то его охватила полнейшая уверенность в том, что за ним следят, и он начал вести себя подчеркнуто раскованно, показывая невидимым наблюдателям свою беззаботность. И даже то, что он не торопился брать мешок из архива, наполняло его надеждой, что все происшедшее еще может обернуться шуткой и он еще подумает, он еще решит, как ему поступить.
– Присаживайтесь, Анфертьев, – сказал Следователь, когда Вадим Кузьмич вошел в кабинет. – Что нового?
– Что у меня может быть нового… Сделал витрину передовиков производства, альбом для треста – история становления нашего завода. Подчуфарин сына в армию провожал, нужно было отснять пару пленок… Вот и все.
– Небогато, – вздохнул Следователь. – У нас тут события куда серьезнее… Борис Борисович Квардаков прошлой ночью покончил с собой.
– Не понял, – с трудом произнес Анфертьев, боясь поверить в услышанное.
– Да-да, – кивнул Следователь. – Так и есть.
– Квардаков умер? – выдохнул Анфертьев, ощутив вдруг тошноту и слабость.
– Повесился.
– Но ведь в камере люди!
– Он сделал это ночью, когда все спали. И потом, Вадим Кузьмич, камера – это не место, где царит атмосфера дружбы и взаимопомощи.
– И ничего нельзя изменить? Ничего нельзя сделать?
– Что сделать… Похоронить надо.
– Но почему он… почему он так поступил?
– Помните, я сказал ему, что будет суд… А он ответил, что суда не будет. Теперь вы понимаете, что он имел в виду? Предстоящий суд почему-то произвел на него очень сильное впечатление… Странно. Человек, решившийся на подобное преступление… не должен вешаться. Он уже через многое перешагнул, и ему в общем-то плевать, что о нем подумают, увидят ли в президиуме или на скамье подсудимых… А тут вдруг болезненно обостренная порядочность. Грабители так не поступают. Что вы думаете обо всем этом, Вадим Кузьмич?
– Что думаю… Похоже, я был прав, не веря в виновность Бориса Борисовича. Теперь и вы со мной соглашаетесь.
– Соглашаюсь, – кивнул Следователь, не сводя взгляда с Анфертьева. – Но ваша настойчивость или, скажем, упрямство… обрели другой смысл. То, что ваша правота подтвердилась столь неожиданно, необратимо и столь убедительно… меня настораживает.
