Фридрих Незнанский - Направленный взрыв
— Ну как у нас работа, получается? Не слишком трудно?
— Нет, я хочу в туалет, — сказал я, понизив голос.
— Хорошо, я провожу.
Полетаев сказал контролеру, что не следует беспокоиться, меня сводит в туалет он сам.
Контролер пожал плечами и согласно кивнул, вновь углубившись в чтение.
В туалете я чрезвычайно долго снимал штаны. Я молчал, ожидая, что первым заговорит этот улыбчивый.
— Есть какие-то улучшения? Видимо, что-то приснилось? — спросил Полетаев.
— Может быть, есть, а может, и нет, — неопределенно ответил я.
— Я не совсем понимаю вас.
— Я тоже, товарищ врач.
— Что не понимаете?
— Вы обещали помочь, зачем вам это? Я больной, ненормальный. Ваше дело меня лечить, а не помогать мне.
— Верно, вот я и помогаю — не лечить… Ты можешь на меня положиться, Сергей Сергеевич. Мы оба с тобой находимся в не слишком-то приятном месте, и я кое-что о тебе знаю…
— И что же ты знаешь?
— То, что ты не Иванов.
— Верно, — подтвердил я.
— А кто ты, ты можешь мне сказать?
— Зачем? Чтобы ты снова сделал меня дураком? Федя, кажется, так тебя зовут?
— Да, Федор. И я вовсе не делал тебя дураком, как раз наоборот.
И пока я натягивал штаны, Полетаев мне изложил то, как он подменил препарат в кабинете Кузьмина. У меня не осталось ни малейшего сомнения в правдивости его слов.
— Я — старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Александр Турецкий. Не ожидал, парень?
Полетаев действительно никак не ожидал такого признания. Он быстро заморгал, приходя в себя, потом выдохнул:
— Ну и дела здесь у нас творятся, следователь!
— Не у нас, а у вас, — поправил я его.
— Однако долго мы уже сидим на горшке, пора возвращаться, — сказал он.
Мы молча направились обратно в пошивочную мастерскую.
Полетаев пообещал, что ночью, когда контролеры будут дремать, а он будет на дежурстве, он придет в мою одиночку.
Полетаев не соврал.
9. Ненависть
Я услышал звук открываемой двери уже где-то после полуночи. Естественно, я не спал, не мог уснуть.
Вот ведь как получилось. Я сам предлагал Меркулову устроить провокацию, чтобы вызвать ответную реакцию тех, кто приказал убить Татьяну Холод. А вместо ожидаемого результата я угодил в раскрытую пасть мышеловки, которая, казалось, только и ждала меня. Что Ваганову нужно от меня? Неужели он предполагает меня купить? Не могу поверить, что он настолько глуп. Ваганов хочет уничтожить меня? Тогда почему не сделал этого раньше, в Германии? Определенно я ему нужен, но зачем?! Хотя не станем торопить события, пока я нужен этому зарвавшемуся вояке, я могу не беспокоиться за собственную жизнь.
В палату осторожно вошел Полетаев в офицерской форме лейтенанта медицины, на плечи был накинут белый, не слишком свежий халат.
— Ну что, держишься? — прошептал Полетаев.
Я встал с кровати и, подойдя к нему почти вплотную, заглянул в его светлые глаза.
— Давай, валяй, Федор. Ты выкладываешь, где я и что со мной тут вытворяют. А я расскажу, как я здесь оказался и откуда прибыл.
Федор Полетаев быстрым шепотом, временами задыхаясь от волнения, поведал мне все, что знал про Ильинское: не забыл о Кошкине и о генерале Ваганове. О том, что здесь содержится Вася Найденов, который работает на Ваганова, и о том, что повергло меня в небольшой шок, — здесь полковник Васин! Тоже, как я, без памяти, но теперь, после того как ему не была введена повторная инъекция № 9, наверное все вспомнивший.
Я недоумевал, почему Ваганов оставил в живых полковника Васина, да и меня тоже? Ваганов говорил, что я могу ему пригодиться, неужели он на меня еще рассчитывает, этот самонадеянный, всесильный заместитель командующего? Выходило, что так.
— А Юрий Королев без сознания лежит, как говорится, медицина здесь бессильна. Скоро наступит кома и конец, — говорил Полетаев.
Страшная жалость навалилась мне на грудь. Ведь эти ребята, Васин с Королевым, которые и стали причиной, косвенной, правда, гибели Татьяны Холод, — теперь словно как родные мне!
Я живо вспомнил все прочитанное в записках полковника Васина… Вот уж не думал, где придется встретиться, вот уж не предполагал, что с человеком с фоторобота мы окажемся в одном сумасшедшем заведении!
Но факты, как говорится, — упрямая вещь.
— Раз ты такая большая птица, если ты действительно старший следователь, то теперь мне не страшно. Мы с тобой прикроем эту лавочку, что устроили здесь Кузьмин с Вагановым, ведь так? — улыбался, шепча мне почти в ухо, Полетаев.
Я согласно кивал, не совсем еще понимая, какие шаги следует предпринять в первую очередь. Ясно, нужно постараться вырваться отсюда самому, вытащить Васина и этого изобретателя Найденова; вытащить из комы умирающего Юрку Королева — это уже дело медицины.
Но по поводу Королева Полетаев сказал, что даже если его отправить в Смоленск, в областную больницу, — а в Смоленск его никто не отправит, так как возникнет вопрос, где у Королева недостающие органы, — то все равно бесполезно, его перитонит уже слишком запущен. Видимо, положение бывшего предателя родины было действительно безнадежным.
— Однако, Саша, мне пора. У нас ведь контролеры обязаны докладывать начальнику охраны и главврачу о всяких странных вещах. А я уже слишком долго гуляю по своему отделению, находясь у тебя. Рябой может поинтересоваться, просто из любопытства, не трахаюсь ли я в женском отделении и не соблазнил ли кого из медсестер. Так что пора отправляться. Завтра меня не жди, сам сообрази, что тебе делать. Но будь осторожен, следователь! А послезавтра я снова буду дежурить, подменю Кошкина…
На мои просьбы о том, чтобы Полетаев позвонил в Москву, он ответил отказом, это бесполезно.
Ильинское связано с городской телефонной станцией через коммутатор на военном аэродроме. Полетаев уверен, что все разговоры прослушиваются военными, а дать телеграмму в Москву — так в селе Ильинское уже лет десять как нет почты; ехать же до ближайшего райцентра — это нужно отпрашиваться у Кузьмина. Но Федор пообещал, что съездит и даст телеграмму через несколько дней.
Мы коротко простились, и Полетаев, едва слышно прикрыв дверь, вышел от меня и заскрипел закрываемым замком.
На следующий день с содроганием сердца я шел по коридору, сопровождаемый конвоем, предчувствуя, что окажусь у Кузьмина. И предчувствие, как говорится, не обмануло.
— Ну здравствуйте, Сергей Сергеевич, рад вас видеть, — распростер свои объятия навстречу мне Кузьмин. — Как наше самочувствие? Как трудотерапия, не слишком устаете?
— Нет, — пробормотал я. — Только ничего не помню. Лекарства ваши плохие.
— Не все сразу, голубчик, не все сразу, — поцокал языком главврач.
— Вы что, меня опять будете колоть, чтобы память восстановить?
— Нет, инъекцию мы делали недавно. Я хочу попробовать новое средство.
У меня в животе все ухнуло вниз:
— Какое средство?
— Ну знаете, вам неплохо бы взбодриться. Я хочу, чтобы вы немного повеселели, обрели радость жизни, несмотря на потерю памяти, встряхнулись, одним словом! Может быть, у вас даже появится некоторая агрессивность, но это будет временный эффект, — улыбался розовощекий Кузьмин.
— Появится агрессивность? Она что, улучшает память?
— Нет, то есть да, одним словом, так для вас будет лучше, подставляйте свою руку.
Кузьмин вытащил из сейфа не бутылочку со злополучным номером, а коробку с маленькими ампулами и стал наполнять шприц. Я понимал, что бежать бесполезно, так как за мной стоит пресловутый Рябой — невысокого роста мужик со следами оспы на лице. А с ним еще один, с вечно красным носом контролер-санитар по кличке Лимон, у которого все лицо, кроме носа, было бледно-желтым.
Я внимательно следил за Кузьминым. Наполнив шприц, он машинально почесал пальцем свое левое веко.
«Что он почесал веко, свидетельствует о лжи, — размышлял я, вспоминая свои познания в психологии, которые когда-то мне вдалбливали в институте, и познания эти не раз помогали мне вести допросы. — Этот маленький жест нам достался из детства. Дети, солгав, прикрывают рот ладошками, а мы просто касаемся щеки или носа, переносицы или в некоторых случаях затылка. А то, что этот тип коснулся века, а не лба, говорит, что он лжет долго и профессионально, его жест слишком утончен…»
Размышления о физиономистике были прерваны введенной в вену иглой.
Кузьмин, по-прежнему растягивая рот в плотоядной улыбке, впрыснул мне какую-то розовую гадость. Он хитренько поглядывал на меня, а я внезапно начал злиться на него, но какой-то страшной, необычной для меня злостью.
Когда инъекция была сделана, я был уже готов убить моего мучителя. Но пока сдерживался.
«Значит, опять эксперимент надо мной, кажется, несмотря на свой жест, он сейчас не солгал и накачал меня чем-то мгновенно вызывающим бешеную ярость», — думал я, шумно втягивая носом воздух и с таким же шумом выдыхая, словно разъяренный бык во время корриды.
