Виктор Пронин - Банда 7
Сразу за магазинчиком начиналась небольшая рощица, и, убедившись, что никто не идет за ним следом, Худолей направился туда. Оглянувшись по сторонам, он вынул мобильник и набрал номер, который вручил ему накануне Шаланда.
Часы показывали пять минут первого.
— Да! Слушаю! — услышал он в трубке, едва прозвенел первый звонок.
— Света? — недоверчиво спросил Худолей.
— Валя, это ты?
— Да, меня все так зовут.
— Тебе передали мой телефон?
— Нет, только пообещали.
— Валя, послушай... У меня очень мало времени. Несколько минут. Ты где?
— На полпути в Монте-Карло. А ты? Где ты?
— Не знаю. Где-то в горах. Мы ехали по трассе, а потом от Лаго Маджоре свернули влево, в горы. Какое-то ущелье, вилла с красной крышей.
— Тут все виллы с красными крышами. У тебя все в порядке?
— Да, ко мне тут хорошо относятся... Это совсем не то, что ты думаешь. Ко мне в самом деле хорошо относятся. Сама не знаю почему.
— И не догадываешься?
— Может быть, готовят для чего-то...
— Или для кого-то?
— Валя, это скорее всего. Я просто не решилась сказать... Что мне делать, Валя?
— Бросай все, бери такси и дуй в аэропорт. Ближайший в Римини.
— У меня нет денег, нет документов, они изъяли паспорт!
— Других причин нет?
— Есть и другие причины, но сейчас нет времени о них говорить, понимаешь, я сейчас одна в комнате, вот-вот кто-то войдет.
— Запиши номер моего мобильника, позвони когда сможешь! Ты слышишь?
— Диктуй! — Услышав срывающийся голос Светы, Худолей только теперь поверил, что у нее действительно нет возможности поговорить более подробно. Он продиктовал номер, заставил Свету повторить и, только убедившись, что она записала все правильно, решился задать главный вопрос: — Почему ты сбежала, Света?
— Я не могла иначе! Это убийство... Понимаешь, Надя Шевчук... Она всех достала... Все, Валя! Позвони ровно через сутки! Завтра в это время!
— И ты звони! Я еще неделю в Италии!
— Поняла! Пока!
Связь оборвалась.
Худолей повертел в руке мобильник, не глядя сунул его в карман, обессиленно сел на бетонный столбик, установленный для каких-то непонятных надобностей. Единственно, что ему удалось узнать, — это то, что Света жива.
И все.
Больше никакой ясности не наступило.
Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.
— Пошли, там Аркаша уже все приготовил... Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел — взревел от восторга!
— Не хочется, Паша!
— А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель... Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?
— Помню.
— Так вот, это вино дает точно такой хмель — как первый раз в жизни!
— Надо же...
— Со Светой поговорил?
— Да.
— Что она сказала?
— Что жива и прекрасно себя чувствует.
— Это же здорово! — обрадовался Пафнутьев. — Пошли! — И он потащил Худолея в придорожный ресторанчик, к сдвинутым столам, за которыми уже сидела почти вся седьмая банда. — Кстати, и Сысцов с нами. Представляешь? Сам напросился. Не сидеть же ему за одним столом с Пияшевым! Шкурой чую — грядут события! Не забывай про фотоаппарат. — Пафнутьев говорил много, напористо, стараясь отвлечь Худолея от воспоминаний о разговоре со Светой. — Мы уже с тобой выяснили — Пияшев держит Сысцова на крючке. Ты слышал, он хочет пятьдесят один процент! Знаешь, что это такое? Ты врубился?
— Нет.
— Он хочет у Сысцова оттяпать фирму! У Сысцова! Оттяпать! Бедный, бедный Пияшев! Он обречен! Понимаешь, он обречен!
— На смерть? — вяло спросил Худолей.
— Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал — это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон — просто веревочка... Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов — это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.
— А что он должен был пощупать? — Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.
— Бивни! — заорал ему в ухо Пафнутьев. — А не то, что ты подумал. — Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов — это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.
— Пошли, — покорно согласился Худолей.
Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.
— Павел Николаевич, — обратился он к Пафнутьеву. — Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?
— Иван Иванович! — по-дурацки заорал Пафнутьев. — Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! — Он показал на стул во главе сдвоенного стола. — Только я отлучусь на минутку... Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился... Вчера ему было плохо, очень плохо... Надо вытаскивать мужика из небытия!
Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.
— Господа, — произнес он с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, — выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте...
— Не только на этой планете, — уныло добавил Худолей.
— Прекрасное дополнение! — согласился Сысцов. — Как говорят на Кавказе, алаверды!
Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.
— А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! — громко заявил Халандовский. — Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.
— А как пьют профессионалы? — с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. — Подскажите.
— Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так... Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.
— Неплохо сказано, — согласился Сысцов. — Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, — и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.
Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!
Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку... Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»
— Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? — спросил Сысцов.
— Ничуть!
— Не скучаете?
— В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.
— Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, — негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.
— Даже так? — удивился Пафнутьев.
— Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс — это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.
— Но человек — это венец природы, — заметил Шаланда.
— Кто это сказал? — спросил Сысцов.
— Не помню, но такие слова есть.
— Это сказал человек, — Сысцов горестно покачал головой. — О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом... Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?
— Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! — рассмеялся Пафнутьев.
— Для кого?
— Для природы! — воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. — Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает — это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх — это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.
— Это все настолько очевидно, что в мыслях нет никакой необходимости.
— Что-то, я смотрю, настроение у тебя, Иван, сегодня не слишком боевое, — заметил Халандовский.
— Напротив! — быстро возразил Сысцов.
— Тогда вперед! Без страха и сомнений! — Халандовский высоко поднял свой бокал.
— Прекрасные слова, — улыбнулся наконец Сысцов. — И вовремя сказанные. Заметьте — пью с открытыми глазами.
