Фредерик Дар - Слепые тоже видят
Он горячится еще больше и заходится кашлем как задушенный.
— Хорошо, если я не ослеп, то скажи, почему я тогда ничего не вижу, а, Толстяк? Совсем ничего. Ничегошеньки! Мы что с тобой, в полной темноте?
Его огромный зад, осторожно (как ему кажется) опущенный на край моей кровати, чуть не выпихивает меня на пол.
— Послушай, Сан-А, — говорит Берю, — послушай меня… У нас друг от друга секретов нет. Рука об руку, всегда… Без вранья! Никогда! Только правду! По-честному! Ладно, я скажу тебе: нет, мы не в темноте. Солнце даже в излишке. Это реальность, вот… Я тебе объясню. Выложу ситуацию всю, как есть, на чистоту, без вранья. Скажу тебе все! Как на духу! Чего ради скрывать? Чего брехать? Но, черт возьми, ты не ослеп! Бог мой! Что за мысли? Ты совсем не слепой, у тебя сейчас просто затык: ты просто не видишь своими глазами и не будешь видеть еще некоторое время. У тебя там, как они сказали, коровьи титьки, или нет, скорее рога… Или нет, скорее северное сияние… Нет, точно не оно… Что-то типа радуги… А, вот, шкурка от радуги! Словом, у тебя кранты с оболочкой от радуги в глазах…
— Радужной оболочкой?
— Да, точно! Как я и сказал! Ты только не волнуйся, парень! Ты, главное, надейся! И не понадобится пришивать пуговицы заместо глаз! Ты понял? Словом, это не помешает тебе видеть, значит, я бы сказал…
— Знаешь, я всегда думал, что человек, лишенный зрения, называется слепым, — говорю я срывающимся голосом.
Но тут уже и Берю не выдерживает. Он обрушивает на меня потоки слез, заливающие мою койку, как тропический ливень.
— Ну вот, все, сволочь! — рыдает Толстяк. — Вытянул из меня! Теперь ему палку для слепых подавай! Собаку-поводыря! Габаритные огни! Я сам тебе вырежу из полена деревянную плошку, будешь из нее протертый суп хлебать! О боже, боже! Начнешь ходить к церкви с протянутой рукой, побираться на паперти! Подайте Христа ради, дамы-господа! Бог вернет с процентами! Ну что в башку себе забрал этот тип? Такие дурацкие мысли в его-то возрасте! Ты же не подыхаешь, слава тебе господи, Сан-А! Ты всего лишь слепой! Да, слепой…
Тут в апофеозе комедии он начинает реветь, как безутешная вдова на кладбище. Спазмы сотрясают мою койку, будто волны утлое суденышко посреди бушующего океана. Одной рукой я легонько похлопываю его по могучему туловищу, стараясь успокоить, другой щупаю свои мертвые глаза.
Потому как они и правда мертвы, мои красивые глаза с поволокой, дорогие мои обожательницы. Угасли навсегда. Я никогда больше не увижу ваших прелестей, красоточки мои. А вы, вы больше никогда не увидите, как в моих глазах вспыхивает неотвратимый огонь желания. О, проклятье! Какой удар судьбы! Мог ли я когда-нибудь думать… Придется заново учиться жить. Осваивать новую философию. И новую психологию. Существовать на ощупь…
— Ну ладно, хватит реветь, иди к чертям, Толстяк! — бормочу я. — Если меня так долго поливать слезами, то я мигом превращусь в соленую треску.
Толстяк успокаивается, выравнивает дыхание и вновь обретает дар речи.
— Послушай, кролик, — икает он, — я не позволю тебе называть себя слепым. Никогда! Never! Jamais! Запрещаю! Давай представим, что у тебя на глазах шоры. Надо применяться к обстоятельствам! И ты идешь как мул, но ты не ослеп. Кстати сказать, один большой специалист должен подвалить с минуты на минуту. Большой знаток! Если нужно будет сделать пересадку, то я готов запросто отдать тебе один свой глаз! Бери любой — на выбор! Советую взять тот, что левый, он менее красный. Это тот, которым я зажигаю девиц! А еще, насколько я знаю нашего друга Пинюша, — готов дать башку на отсечение — он с тобой тоже поделится. Согласен, это не глаз Фрэнка Синатры, и вдобавок тебе придется каждые десять секунд его протирать, но все-таки это глаз, а не задница, верно? Правда, тут получается, что они не будут подходить по цвету и выражению. Честно говоря, у него нет моей страсти в глазах. Они бесцветные и понурые, как у камбалы. Словом, как потухшие фары… Нет, они тебе не подходят… Так, погоди… Мы сейчас еще что-нибудь придумаем. Скомбинируем… Вот, у меня прекрасная мысль! Блеск! Гениальная! Как всегда! Я тебе отдам своих оба, а один мы свистнем у Пинюша. Короче, в королевстве одноглазых ты будешь королем! А, Сан-А? Королем! С двумя умными проницательными глазами!
Я протягиваю к нему руки. Мы обнимаемся.
— Ага, что это еще такое? — прерывает наши нежности незнакомый голос.
— Кто это? — спрашиваю я.
— Твоя медсестричка, — информирует меня Берю. — Умопомрачительная женщина, брат, настоящая фемина! Если бы ты видел — упал бы! Черный цветок! А формы, кожа! Знойная! Такая птичка сразу вырвет из лап любой хандры, это уж будь спок! Вся как на шарнирах. Не больше семнадцати лет. Рот кошельком, зубы — словом, тигрица! Ты с ней быстро поладишь.
Я приветствую юную персону, представленную Толстяком с таким пылом, и, подавляя похоронные чувства, возвращаюсь к своим баранам.
— Ну хорошо, а что дальше, Толстяк?
— А что дальше?
— Ребята, груз?
— Знаешь, ты все-таки отпадный малый, в своем стиле! Тебе что, больше думать не о чем? — отвечает он, если это расценивать как ответ.
— Извините, месье, как-то не сообразил.
— Они почти все погибли, Сан-А! Кто от ран, а кто от помешательства. Те, что хотели убежать, сгинули в болоте. Некоторые, что остались живы, попали в психбольницу, и теперь их держат в палате для буйных. Связаны по рукам и ногам, бедняги! Все в смирительных рубашках — быстро не развяжешься. Орут благим матом, хоть святых выноси. Особенно если вдруг солнце начинает им лупить прямо в репу…
— Ладно, а груз?
— Камень? Сперли вместе с грузовиком.
— Как?
— А так! Увели с концами… И следов не нашли ни того ни другого.
— Не может быть!
— Значит, может, если так оно и есть.
— А как располагались машины на дороге?
— Как стояли, так и стоят: друг за другом, нос к заду. Джип, бронетранспортер, потом пустое место, где был грузовик, и еще один бронетранспортер.
— Интересно, как же они смогли на узкой дороге, проходящей по узкой дамбе, подобраться к грузовику и вытащить его из колонны, не столкнув первые две машины?
— Через пустыню, наверное, — намекает Проницательный, — а может, вертолетом?
— Такой вес? Да ты спятил…
— Короче, ни грузовика, ни алмаза больше нет.
— А кто вам сообщил?
— Пастух… Крокодилий сторож. Там ферма, где разводят крокодилов, на островах посреди болота. Ночью этот парень проснулся от страшного грохота и вспышки, как от атомной бомбы. Он подумал, что настал конец света…
— Я тоже, — признаюсь я. — Я тоже, Берю, так подумал! И знаешь, — добавляю я, трогая свои глаза, — по-моему я не очень ошибся.
— Наутро пастух сообщил, что произошло. Местные власти послали туда комиссию для расследования. Она-то вас и нашла.
— А как им удалось возвратиться, если дорога была перекрыта нашими машинами и негде развернуться?
— Ехали задним ходом, как мне сказали. У них, кажется, есть молодые водители, специально обученные езде по этой дороге. Знаешь, этим ребятам еще в детстве разворачивают шею на сто восемьдесят градусов, чтобы они могли потом водить машину задним ходом, не выворачиваясь наизнанку. Как раз наоборот, когда они едут передом, им приходится туго. Поэтому у них на каждой машине по два шофера, усек? Один, чтоб ехать вперед, другой — назад.
Толстяк прочищает глотку.
— Ты будь здоров как сколочен, друг мой! Армированный скелет и башка из иридия. Ты единственный, кто выкарабкался. Можно сказать, что ты сделан не из вареной цветной капусты, а из мореного дуба!
— Да нет, — говорю я тихо, — просто я знал, что алмаз самый крепкий материал на свете. Он был причиной свалившегося на нас катаклизма, но он же меня частично и спас.
Его Величество Берю встает с моей койки, так что сетка подпрыгивает вверх с силой в двадцать раз большей, чем вытесненная жидкость, о которой что-то говорил безвременно покинувший нас товарищ Архимед. Меня чуть не выбрасывает, как из катапульты.
— Хорошо, — заявляет Толстяк, — раз уж ты пришел в себя, я, пожалуй, пойду пожру чего-нибудь, поскольку, сам понимаешь, пока я ждал, когда ты прочухаешься, у меня маковой росинки во рту не было. Через час вернусь. Я тут приметил кое-что похожее на ресторан, в двух шагах от больницы.
Он наклоняется к моему уху и шепчет:
— А за это время исследуй опытной рукой свою шикарную сестричку, чтобы немного развеяться. На тот период, что ты будешь погружен во тьму, тебе нужно натренировать пальцы. Ты понял меня, парень?
И он уходит.
Я слышу, как он с кем-то шепчется в коридоре. Подозреваю, он дает четкие инструкции моей сестре-сиделке, поскольку почти сразу же входит она и приближается к моей кровати. Прохладная рука ложится мне на лоб, гладит лицо…
— Как вы себя чувствуете?
Инстинктивно я поворачиваю голову в ее сторону. Я делаю усилие, чтобы увидеть. Но все по-прежнему в полной, кромешной, беспросветной темноте. Такой бесконечной, как синева неба или глубина Мирового океана.
