Фридрих Незнанский - Никто не хотел убивать
– Настя, в честь нашего знакомства. Три самых лучших на ваш вкус.
– Ага, а мне – сладкую вату, – повторил Игнат и повернулся к Турецкому. – Она ушла, говорите. Ведь вы хотели, кажется, что-то предложить?
– А может, по пиву? – негромко произнес Турецкий. – А то... сладкая вата, сладкая вата... Тебе уже можно.
Игнат как-то искоса взглянул на своего крестного.
– Я не пью пива. Да и вообще алкоголь не принимаю.
– С чего бы так? – искренне удивился Турецкий.
– Не понимаю этого кайфа.
Это уже была подстава, которой Александр Борисович не мог не воспользоваться:
– А какой тебе кайф больше по душе? Наркотики?
Было видно, как на какое-то мгновение Игнат стушевался, однако тут же заставил себя собраться и даже вскинул на Турецкого удивленно-обиженный взгляд.
– О чем это вы?
В его голосе чувствовалась напряженная нервозность.
– Да все о том же, – совсем буднично ответил Турецкий. Так, будто речь шла о леденцах, а не о наркотиках. – А чтобы дальше ваньку не валять, должен тебя предупредить: я сам в твоем возрасте был чемпионом в тяжелом весе по вранью, так что... – И уже почти кричащим шепотом: – На чем сидишь? Где берешь эту дрянь?
Он думал, что его Игнат, его крестник, моментально расколется и возможно даже будет умолять его ни о чем не говорить отцу, однако вышло далеко не так, как он ожидал.
– Вас что, папа прислал? – Глядя в сторону, отозвался Игнат.
– Зачем же папа? Пока это моя инициатива.
На каменном до этого лице Игната запечатлелось нечто похожее на презрительную ухмылку.
– Ну-ну, – протянул он. – Выходит, сами, по личной инициативе. Так вот, дядя Саша. Никаких наркотиков я не принимаю и никогда не принимал. Так что у вас неверная насчет меня информация. Деза, как говорят в милиции. Кому-то, видимо, срочно потребовалось опорочить сына Дмитрия Шумилова.
Он замолчал было, однако тут же добавил, презрительно усмехнувшись:
– Видимо, из-за той же «Клюквы».
– Какой еще клюквы? – поначалу даже не понял Турецкий.
– Да той самой, над которой отец так долго работал и которую у него украли.
Почти шокированный подобной наглостью, Турецкий смотрел на Игната.
Крестник! Сын Димы Шумилова и его единственная надежда и опора. Будущий студент Сорбонны... Вот и гадай теперь, где прячется добродетель.
– Ты... ты что, издеваешься надо мной? – с трудом подбирая слова, выдохнул Турецкий. – Неверная информация?.. Деза и клюква? Если уж на то пошло и ты стал таким ушлым, я устрою обыск в твоей комнате, и ты уже отправишься не в Сорбонну, а на зону, где придется посидеть годик-другой за хранение! Врубаешься, надеюсь? Или отправлю на принудительное лечение. Ты что, засранец, этого хочешь?
На его скулах вздулись желваки, стало трудно дышать, но чем больше он злился, тем спокойнее и вальяжнее становился Игнат. Теперь уже в его глазах плескалось откровенное презрение. Да еще, пожалуй, с трудом скрываемая ненависть.
– Ах да, – наконец-то выдавил он из себя, – я совершенно забыл, что вы такой большой милиционер. И устроить можете любой шмон, любой произвол.
– Щенок! – взорвался Турецкий. – И вот тебе мое условие. Или ты идешь к отцу и все ему рассказываешь, после чего кончаешь с наркотиками, или...
И замолчал, начиная понимать, что откровенные угрозы здесь не помогут.
– Что, прямо сейчас идти? – заинтересованно спросил Игнат, не дождавшись окончания фразы.
– Да, прямо сейчас!
– Но сходу решиться на такой шаг... Вы позволите мне подумать?
– Подумай!
– В таком случае я покину вас на пару минут.
– Можешь даже на пять минут.
– Спасибо, дядя Саша, – иронически расшаркался Игнат и тут же скрылся за тиром.
Почти сразу же подошла Настя с тремя брикетами сливочного пломбира в целлофановом пакете. Она была не в себе и смотрела на «дядю Сашу» полными ужаса глазами.
– Ты что, слышала наш разговор? – злясь на себя за несдержанность, мрачно спросил Турецкий.
– Я... совершенно случайно.
– И что?
– Он что... Игнат... действительно наркоман?
– А ты что, не замечала?
– Ну-у, – замялась Настя, – вроде бы что-то замечала в последнее время, но предположить, что он наркоша...
– Наркоша, мать вашу! – взорвался Турецкий. Однако тут же взял себя в руки и уже спокойнее произнес: – Он, кажется, действительно любит тебя, да, любит, и ты... ты смогла как-то повлиять на него?
– Не знаю, – замялась Настя. – Но я... я попробую.
– Уговоры, думаю, не помогут.
– Я знаю, он слишком упрямый, но я...
Она, кажется, приняла решение.
– Он действительно меня любит и не захочет расстаться. А если я сейчас уйду... Да, я уйду и не буду ему звонить. И пусть он делает выбор – либо я, либо наркотики. Передайте ему, пожалуйста, это.
И ушла, сунув в руку Турецкого целлофановый пакет с мороженым. Единственное, что успел заметить Турецкий, так это то, что на ее глазах наворачивались слезы.
Растерявшийся от столь решительного и в то же время кардинально-жестокого поступка Насти, что уже требовало определенного уважения, Александр Борисович даже не заметил, как откуда-то из-за кустов вынырнул Игнат. Взвинченно-счастливый, может быть, излишне веселый и совершенно не похожий на того Игната, который всего лишь минут пятнадцать назад ненавидящими глазами пялился на своего крестного. И не надо было заканчивать курсы криминалистов-психологов, чтобы определить истинное состояние парня.
«Щенок паршивый!» – мысленно выругался Турецкий, понимая, что его крестничек обвел маститого «важняка» Генеральной прокуратуры России вокруг пальца, как начинающего недоумка-стажера. Впрочем нынешние стажеры, хваткие да ушлые, в этих вещах разбираются, пожалуй, лучше, чем он, почивающий на лаврах седеющий маразматик.
Времечко, мать его!
– А где Настя? – спросил Игнат, заметив в руках своего дяди Саши целлофановый пакет с мороженым.
Турецкий вдруг почувствовал, как в его груди разбухает какая-то жуткая волна злости и жалости одновременно.
Сунул в руку Игната пакет и, едва сдерживая себя, чтобы только не сорваться и не накричать на парня, который, оказывается, уже данным давно вырос из детских штанишек и пошел по жизни своим собственным, но очень страшным путем, осевшим голосом произнес:
– Что, уже закинулся? Невмоготу было? Даже не мог дождаться, когда разговор закончим?
Он говорил эти слова, в общем-то, совершенно пустые и никчемные в данной обстановке, смотрел на Игната и видел, как тот превращается снова в ощетинившегося, злобного зверька.
– Ну что ж, если тебе это помогло...
Однако Игнат уже не слушал его.
– Где Настя? – повторил он, шаря глазами вокруг себя.
– Ушла.
Игнат уставился колючками глаз на Турецкого. И единственное, что в них можно было сейчас прочесть, это абсолютное непонимание всего, что происходит. Словно он вынырнул из другого мира.
– Как ушла? Куда?
Тянуть резину не имело смысла, и Турецкий как можно спокойнее произнес:
– Да, ушла твоя Настя. Правда, куда ушла, не знаю.
Игнат дернулся было в сторону кустов, и Турецкий, чтобы только успеть сказать главное, заторопился:
– Слушай меня! Настя просила передать, что не вернется к тебе до тех пор, пока ты не станешь нормальным человеком. Ты слышишь, нор-маль-ным человеком!
Он хотел было еще добавить, кому, мол, захочется связывать свою жизнь с наркоманом, но Игнат уже не слушал его. Его кулаки сжались, и было видно, что он едва сдерживает себя, чтобы не наброситься на того, кого только что уважительно называл «дядя Саша».
– Да как вы... как вы смели?!
На него было страшно смотреть, и Турецкий решительно выдвинул свой последний довод:
– У тебя двадцать четыре часа. И если ты за это время не предпримешь чего-либо кардинального, я имею в виду относительно лечения, то я сам пойду к твоему отцу.
– Да плевать я хотел на вас и на моего отца! – взвился, истерично завизжав Игнат. – А вы... ты – отвратительный мент! Мент, мент, мент! И не смей приближаться ко мне!
Его лицо, бледное до этого, покрылось красными пятнами, в уголках рта появилась пена, он выкрикнул еще что-то – резкое, злое и обидное, и, спиной отступая от Турецкого, словно боялся, что он схватит и заломает его в самый последний момент, кинулся через кусты в глубину парка.
– Вот и поговорили! – пробормотал Турецкий, растирая ладонью левую сторону груди. Даже в страшном сне ему не могло присниться подобное.
Игнат! Чтобы Игнат, его крестник...
Не в силах успокоиться, Турецкий по пути к дому купил бутылку коньяка, и уже по тому, КАК он поставил ее на журнальный столик в прихожей, Ирина Генриховна поняла, что нужного разговора не получилось, а если и «поговорили» крестный с крестником, то не так, как хотелось бы.
– Что, облом? – спросила она, забирая бутылку, чтобы отнести ее на кухню.
Турецкий пожал плечами.
– Не знаю пока что, но...
И он, устало опустившись на диванчик, рассказал о том, что произошло между ним и Игнатом в парке. Не забыл сказать и о Насте.
