Ольга Лаврова - Мафия
Оба счастливы, заново открывают для себя окружающее и радуются всему.
Валентинов на «рабочем месте»: на людной вечерней улице у газетного стенда. К нему бочком протирается девушка, сует деньги, Валентинов что-то ей объясняет. Девушка отходит, приседает возле телефонной будки, завязывая шнурки кроссовок, и одновременно выуживает из-под будки небольшой пакетик.
Ее поглощает толпа, Валентинов провожает взглядом спешащую фигурку и вдруг видит Ардабьева. Радость преображает его усталое равнодушное лицо. Бросив свой пост, он кидается за Ардабьевым.
Тот смотрит на остановившего его человека сначала с недоумением, потом с испугом. Неужели это старый друг?
— Володька! Не узнал? Плохо выгляжу, да? Димка Валентинов! — и долго трясет протянутую руку. — Освободился!.. Встретились!.. Володька!
Прохожим они мешают, и Валентинов тянет Ардабьева к стенду.
— Как я рад, Володька!
— Я тоже, — неискренне выдавливает Ардабьев.
— Мы с ребятами сколько тебя добром поминали, что нас не потянул!
— За что же? Вас я… угощал только.
— Да скажи ты, что мы покупали какой химикат или чем тебе помогали, — и амба, через соучастие та же статья! — Без перехода Валентинов впадает в уныние: — А ребята скололись. Женю весной схоронили, Колю недавно.
Все это из прошлой жизни, которую Ардабьев отринул и с удовольствием позабыл бы вовсе, однако известие о друзьях все же болезненно. Он собирается что-то произнести, но Валентинов уже снова радуется:
— Выглядишь ты на тысячу долларов! Как с курорта!
— Да… побыл на свежем воздухе.
Вопрос задан для приличия, по облику Валентинова без того ясно, что к чему. Но он хватается за возможность излить душу.
— Володя, милый, говорить больно! Я же был умный человек, три языка знал, хотел кем-то стать… Володя, я теперь подонок. Связался с блатными. Я у них грязь, тряпка для ног… Да, старик, я подонок. Уличный торговец, работаю за дозу для себя. Продал десять, одиннадцатая моя. Чтоб отключиться. Володя, я раб у них, раб! Встаю в полчетвертого. Три будильника. Тося ушла. Черт с ней… Видеть себя не могу, зеркало завесил. А ведь я моложе тебя!.. Володя, пойми, я в четыре утра должен все расфасовать и, пока нет людей, растыкать по норкам. При себе держать нельзя. Какое время было, когда ты сам делал! Ты мне лучший друг, Володя! Я тебе по гроб благодарен!..
Последние фразы слышат подошедшие парни — высокий и коротышка, — грабившие пенсионера. Дергают Валентинова за рукав:
— Отец, ларек работает?
— Давайте, давайте.
У парней в руках большой потертый кошелек. Вместе с деньгами в нем лежат стариковские очки в металлической оправе. Их парни выбрасывают, Валентинову отдают требуемую сумму.
— Под урной и за той водосточной трубой, — сообщает он, где взять пакетики с наркотиком.
— Видал? — говорит Ардабьеву. — С чужими кошельками приходят. При себе товар держать нельзя, эти ограбят. А то милиция застукает. Надо прятать. Рассую, рассую, потом вздремну — и опять сюда дежурить. Продал — бежишь отдать деньги… С вечера забалдеешь, чтоб забыться, в полчетвертого три будильника… Тося ушла… Весь день на ногах, как бездомная собака… А способности были, три языка… — Валентинов приостанавливается: его осеняет: — Володя, ты один можешь спасти! Пяток солидных людей подберу, сам буду разносить. Себе да им — раз плюнуть. Как заживем!
Ардабьев отшатывается:
— Я это дело отрезал. Все!
— Ну?! Я просто… преклоняюсь! — Валентинов рад за друга, но со своего плана не сбит. — Ты молодец! Ты, только мне помоги, а? А то околеваю!
Ардабьев вырывает свой рукав из пальцев Валентинова и уходит.
Тот смотрит ему вслед и потом жестом словно стирает с лица надежду.
Парни, зарядившись и повеселев, возвращаются к Валентинову.
— Отец, — говорит коротышка. — Не боишься, что кто-нибудь выследит, куда прячешь?
— Какое умное дерьмо! — глумится в ответ Валентинов. — Против умников средство есть: на десять захоронок две с крысиным ядом. Один я знаю, где что. Валяй выслеживай, нарвешься. Страшная смерть. Боли адские и судороги!
Валентинов изображает мучительные конвульсии.
Туча-тучей приходит Ардабьев домой, молча ложится на диван.
Из кухни на стук двери появляется Вероника. Ардабьев не открывает глаз и не шевелится, хотя слышит ее шаги. Вероника присаживается у него в ногах, испытующе смотрит на мужа. Наконец он разлепляет губы.
— Кажется, я никогда не найду работу…
— Пока это нормально — в твоем случае. Ну-ка вставай! Скажи «Добрый вечер», сними ботинки, мой руки и ужинать!
Ардабьев поднимается, но заразиться бодростью жены ему не удается. «Добрый вечер» звучит грустно, а в передней он переобувается понуро.
— Володя, чем сегодня хуже, чем вчера?
— Валентинова встретил. Помнишь Димку?
Она помнит:
— Который с гитарой. И что?
— Торгует наркотиками… — Жена изменяется в лице, и он добавляет торопливо: — Нет-нет, случайно встретились! На него страшно смотреть.
— Ты испугался, что можешь снова?..
— Лучше покончу с собой!
— Да, — соглашается она медленно. — Тогда это будет лучше.
Телетайп печатает:
«Отдел по борьбе с наркотиками Управления уголовного розыска Казахстана ориентирует ГУВД Москвы о предполагаемом привозе партии анаши и гашиша гражданином Есимгалиевым — он же Умаров, он же Иванов — 18-20-го сего месяца. По имеющимся данным, он намерен воспользоваться прежними каналами сбыта».
Кабинет Знаменского. Томин с Пал Палычем живо обсуждают сообщение. В кабинет заходят Сажин с Курковым.
— Есимгалиев и так далее — поставщик дяди Миши. А прошлый раз продал Снегиреву, — говорит Томин. — И мы не сумели их взять при передаче товара.
— Потому что они не встречались, Паша. Там был фокус с багажной квитанцией!
— Помню. Но вторично нам этого не простят. Что у вас по Снегиреву? — обращается Пал Палыч к Куркову.
— Пока ничего нового.
— Ведь я поручил его вам.
— Да, но потом подключили к нападению на аптеку. Я там днюю и ночую в райуправлении.
— Покажите мне счастливого следователя, который ведет одно дело! Надо уметь параллелить.
Выговор Куркову не нравится, задевает самолюбие.
— Дядя Миша объявлялся? — Вопрос уже к Томину.
— Нет.
— Значит, все-таки его тогда спугнули! Что же это получается, Саша, Есимгалиев везет либо ему, либо Снегиреву, а вы обоих упустили из виду!
— Паша, мы занимались Мордой!
— Саша-Паша, Паша-Саша, друг друга, конечно, можно уговорить…
Звонит городской телефон.
— Знаменский… Где задержали?.. Экспресс-анализ?.. Лады, везите, только без меня не допрашивайте.
Кладет трубку.
— Вот шевелятся люди — и результат.
— Мы тоже шевелимся, — протестует Томин, — Морда оказался очень интересной фигурой.
— Можно одно соображение? — подает голос Курков.
Стук в дверь, входит майор:
— Пал Палыч, генерал просит срочно обзорную справку по нашей бригаде. Взгляните, пожалуйста.
Знаменский просматривает документ на двух страничках. Около одного из пунктов ставит отметку.
— Это исключите, там есть расхождения в показаниях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
— Слушаем соображение, — обращается Пал Палыч к Куркову.
— Скорее, даже ощущение… — начинает тот.
— Соображение про ощущение, — хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
— Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейские планы!
— Ишь! — сердито изумляется Томин. — Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная облава? «На всех перекрестках поставить турникеты»?
— А ваше мнение? — любопытствует Пал Палыч у Сажина.
— Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
— Паша, никакого уважения к нашим сединам!
Телефонный звонок.
— Знаменский… Ясно. Через пять минут освобождаюсь.
— И что считаете нужным делать? — спрашивает он Куркова.
— Научиться думать с опережением. А то, когда обвинительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
— С опережением — это прекрасно. Но пока не проворонить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! — оборачивается Пал Палым к Томину.
— Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего — голова забинтована, руки на перевязи.
