Фридрих Незнанский - Финиш для чемпионов
— Да ничего подобного! Да я…
— «Да ты», Максимушка, уймись, — строго порекомендовал ему Грязнов. — После сочинского дела не узнать тебя. Раньше стучал себе по клавиатуре или тихо там в системном блоке ковырялся, никого не трогал, а сейчас… Бэтмен какой-то!
Макс самодовольно ухмыльнулся в замусоренную крошками бороду: дело «Хостинского комплекса», в процессе которого скромный компьютерщик по необходимости превратился в законспирированного агента и даже захватил сестру главаря организованной преступной группировки в заложницы,[1] резко подняло его самоуважение. Поначалу Денис Грязнов счел это полезным, теперь начинал волноваться.
— Как раз тебя, Макс, я вижу одной из главных фигур предстоящей операции.
— За кем следить?
— Ни за кем!
— У-у-у…
— Насколько я помню, ты у нас в агентстве главный кошмар компьютерных сетей? Ну вот, значит, тебе счастье подвалило. Твоя ближайшая задача состоит в том, чтобы установить имена спортсменов, которые в настоящее время списаны в тираж и могут иметь зуб на нынешнее спортивное руководство. Ну и… не только имена, а все такое прочее: чем дышат, чем занимаются, возможный компромат… Короче, не мне тебя учить. Все понял?
— По-онял, — разочарованно протрубил Макс, отлезая на второй план вместе с пакетом сухариков. Полагая свое присутствие на совещании излишним, он с обычной бесцеремонностью вывалил в коридор, по которому долго еще разносились гулкие обиженные шлепки его подошв сорок шестого размера. Переждав Максовы шаги командора, Денис продолжил:
— Но главный компьютерщик прав, без слежки здесь не обойдется… Филипп Кузьмич, тут мы тебя задействуем. Ты у нас, как человек опытный, возьмешь под контроль лайнеровских девочек-«художниц». Особенно есть у них такая молодая, но приобретающая известность пигалица по имени Надежда Кораблина, так ей особенное внимание уделите. Собрала целый букет наград на последних Всемирных юношеских играх, на клубном чемпионате мира в Нью-Йорке, теперь вот на следующую олимпиаду нацеливается…
— Это всегда пожалуйста. — Филипп Кузьмич так расцвел, словно сообщение о Надежде Кораблиной воскресило его пострадавший от столкновения со спиртным организм. — Люблю вести наружное наблюдение за женским полом. Такого иногда насмотришься… А какая из себя эта Кораблина, чернявая или белявая? Ты мне, Денис, сразу фотку покажи, чтоб подготовить. А то, не ровен час, увижу и влюблюсь.
Памятуя, что Агеева хлебом не корми, дай похохмить, а так-то он — ценный работник, Денис не стал обращать внимания на его шуточки, но и не прервал. Попросту, не реагируя на хохмящего подчиненного, продолжал давать инструкции:
— Алексея Петровича Кротова мы бросим на участок пострадавших клиентов лаборатории «Дельта». Опросите их как следует, выясните, что за люди брали у них анализы, как выглядели, какие удостоверения предъявляли. Потом, при установлении подозреваемых агентов «Дельты», займетесь слежкой конкретно за ними. Та же участь ожидает Колю Щербака. А вот Голованов у нас будет работать в тесной связке с Максом.
— За компьютером, что ли, рядом с ним сидеть? — Массивное головановское тело всколыхнулось от удивления. — Что бы я понимал в этой его программистской цифири?
— В программировании с FIDO и Интернетом в придачу никому больше понимать и не требуется: хватит с нас и одного такого чудовища, как Макс. А вот отследить кой-кого из тех разобиженных спортивных старичков, сведения о которых добудет нам Макс, — это дело другое, я полагаю?
6
Над Москвой скапливались тучи. Ветер раздувал кроны деревьев, гнал по тротуару въедливую пыль, залетающую в глаза: от его дуновений не спасал даже синий стеклянный купол над автобусной остановкой. Надя Кораблина зажмурилась, часто заморгала темно-русыми ресницами, дернула вверх «молнию» черной куртки. Похолодало незначительно — до восемнадцати градусов, и если бы не тренировки, не стала бы она напяливать среди лета куртку, да еще поддевать под нее тонкий, но плотный пуловер. Но Надя — с печальной ответственностью человека, привыкшего неотступно следить за своим физическим состоянием, что характерно для спортсменов и тяжелобольных, — знала, что после тренировки она всегда выходит разгоряченная: вспотеешь — и готово. Простудишься, начнешь чихать, кашлять и пропустишь тренировку. Простужаться Наде ни в коем случае нельзя… А, по большому счету, что ей можно? За что ни схватишься, все запрещено огромным страшным дядькой с железным именем Режим, который машет палкой и повторяет как заведенный: «Того нельзя, этого нельзя…» Засидеться за полночь с книгой или у телевизора нельзя. Пойти на день рождения к подруге нельзя — да и смысла нет, все равно придется ограничиваться минеральной, без газа, водичкой и с завистью коситься на гостей и виновницу торжества, поглощающих почем зря вкусные и жутко калорийные блюда. Нельзя даже тайком от тренера чуток мороженого перехватить. Надя вот позавчера попробовала, проявила слабость — и настала расплата. Как же сегодня влетело за лишний вес! Алла рассвирепела, будто выпущенная из клетки тигрица…
Автобус все не шел и не шел. А народ на остановке скапливался. Если Наде удастся победить на ближайшей олимпиаде («когда удастся», — честолюбиво подкорректировала она свою мысль), первым делом она купит машину: скромную, но надежную иномарку. Думала, что за предыдущие победы получит достаточные суммы, но все эти деньги ушли на ремонт квартиры, где она проживает с папой и мамой, и на операцию хворающей на протяжении десяти лет бабушке. А машина необходима! Чтобы не переминаться с ноги на ногу на остановке автобуса, увозящего человеческое стадо в унылые белоблочные тундры спальных районов, не тереться о чужие бока. Автобус вечно набит, а место никто не уступит. Еще и сгонят, если присядешь. Как же, ведь Надя молодая, а в транспорте одним старушкам сидеть разрешается! Кто бы знал, что у нее все тело саднит похуже, чем у этих горластых пенсионерок. Кто бы, такой добрый и мудрый, уловил ее боль…
Что такое боль — с этим вопросом Надя Кораблина к своим пятнадцати годам успела основательно разобраться. Боль — никогда не одна и та же, есть масса болей. Одни сильнее, другие потише. Одни терпеливо позволяют с ними сосуществовать, другие заставляют стискивать зубы, третьи вытягивают жилы, а есть еще такая боль, которая застит глаза тьмой и не дает с собой справиться, и ты, человек, превращаешься всего лишь в придаток боли. Их много. Но они поддаются классификации. Их надо четко, строго разделить на три категории, чтобы не дать себя одолеть и знать, с каким разрядом боли как справляться.
Есть боль, которая вступает в свои права, когда получишь травму на соревновании или на тренировке. Такое случается постоянно, можно сказать — закономерно. И это самая нестрашная боль — ну, вроде как нормальная. Растяжения мышц, подвывих суставов… Это как у солдата-пехотинца в бою: все равно не останешься целым, скажи спасибо, если ранение не очень тяжелое. А то ведь случается (у гимнасток, не у солдат, хотя у солдат, наверное, то же самое), что в первую минуту, неудачно упав, думаешь: «А, пустяки», — а потом не можешь дохромать в раздевалку. Ну после, как водится, врачи, и гипс, и тягостная нудная разработка пострадавшей части тела, и переживания из-за вынужденного бездействия, из-за того, что, пока на койке валяешься, все приобретенные тренировками достижения растеряешь, и старания как-нибудь обмануть бдительность медиков, чтобы побыстрее встать на ноги и побежать в гимнастический зал. И если даже оказывается, что врачи были правы и недолеченные травмы беспокоят дольше и хуже, чем долеченные, — все равно это боль, которую можно перенести.
Боль номер два причиняет иные, с виду незаметные, но на деле мучительные страдания. Это когда, например, вот как сегодня, на глазах у всех тебя с презрительной усмешкой обзывают коровой и гиппопотамом, спрашивают, до каких размеров Кораблина собирается толстеть — килограммов до восьмидесяти? Или когда во время выступления, едва почувствуешь, что близка к победе: движения твои безупречно отточены, судьи готовят таблички с высшим баллом, публика на твоей стороне — и вдруг из-за досадного сбоя в элементе все летит в тартарары, а на пьедестал почета восходит соперница… В таких случаях главное — не расплакаться. То есть можно ночью, совершенно одной, вдоволь поливать слезами подушку, но на людях плакать категорически нельзя. Когда тебя отчитывают, перечисляя все твои действительные и мнимые недостатки, надо сохранять серьезный и слегка виноватый вид; поздравляя соперницу, необходимо улыбаться — той самой ослепительной улыбкой, которую заготовила для собственной победы. На душе скребут сотни злых черных кошек, а ты актерствуешь — разве это не боль?
Но самое страшное — боль номер три, которая объединяет в себе душевную и физическую составляющие. Когда стараешься (очень, очень стараешься) достигнуть желанной вершины, через нытье и рези в мышцах, через отчаянное детское «не могу» — и понимаешь, что ничего не получается. Думаешь, это все — предел, барьер, который не перескочить. Из такого состояния иногда выводит тренер и, несмотря на то, что на тренера частенько злишься, а иногда ненавидишь ее, несмотря на то, как жестоко она гнет и растягивает твои недостаточно гибкие руки и ноги, в такие моменты не испытываешь к ней ничего, кроме всепоглощающей благодарности и истошной любви — так любят хозяев маленькие беспомощные животные. А когда не выводит… Возникает альтернатива: справляться самой — или бросать художественную гимнастику. Разочка два — два с половиной Надя пыталась осуществить второй вариант и окончательно выяснила, что гимнастику ни за что не бросит! Весь мир за пределами спорта чужой для нее. Ведь это такая сладкая отрава: раз попробовал — хочется еще, и еще, и еще… Но как же справиться с собой? Как прыгнуть выше головы?
