Николай Леонов - Пять минут до расплаты
Гуров с удивлением услышал, что Тимофей Зеленский исполнял должность помощника депутата Зеленского-старшего. Правда, если Дмитрий был штатным сотрудником аппарата, Тимофей довольствовался скромной приставкой «добровольный» и денежное вознаграждение за свой труд не получал. Однако физиономия штатного помощника при сообщении сего факта вид имела весьма кислый, а в голосе звучали скептические нотки.
Воскресный синдром недовольства начальством помог Гурову услышать от молодого человека толстые намеки на тонкие и, естественно, не афишируемые стороны жизни и деятельности думских народных избранников. Дела эти, в принципе, великими тайнами ни для кого не являлись, хотя в приличном обществе говорить о них открыто было не принято. Лев Иванович без труда догадался, что речь идет о лоббировании необходимых законопроектов. Кому необходимых? Очень часто – не народу российскому и не одноименному государству… Ходил даже слух, что на Старой площади имеется некий неофициальный прейскурант с указанием перечня законодательных услуг и их стоимости. Но разве можно верить слухам?..
С буквально мальчишеской обидой помощник Дима сообщил, что как до утра строчить доклады, готовить записки и поправки, так всегда он… А вот лишь возникает вопрос переговоров о продвижении нужного закона, так в дело сразу вступает этот «доброволец».
– Вернее сказать – вступал… – несколько задумчиво завершил жалобы на жизнь Дмитрий.
Похоже, что трагическая кончина добровольного помощника Тима Зеленского нежданно открыла перед официальным некие перспективы. И, судя по неустоявшимся еще морщинкам, собравшимся на лбу, эта мысль молодому человеку пришла в голову только сейчас и очень даже заинтересовала его.
Гуров договорился с Дмитрием, что он сам сообщит Зеленскому-старшему о завтрашнем обыске и что ему, вместо выполнения обязанностей помощника депутата, придется поработать понятым. У Льва Ивановича не было ни малейшего желания по любому поводу звонить господину депутату и испрашивать всемилостивейшего разрешения на любой чих. Помощник ушел с нахмуренным челом. Похоже, крепко запала ему перспектива освоения освободившейся и, видимо, довольно хлебной вакансии переговорщика при дворе вице-спикера.
Сам Гуров также задумался над приоткрывшейся ему страничкой трудовой деятельности Тимофея Зеленского, ранее проходившего в протоколах сценаристом и режиссером TV. К тандему телевизионных должностей прибавилась еще одна неброская, но весьма значимая: добровольный помощник думского депутата, специализирующийся на лоббировании. В обеих сферах крутились немалые суммы и, вполне естественно, могли возникнуть некие конфликты из-за влияния на денежные потоки. Однако предположение, что убийство Тима произошло на почве телевизионных или думских разборок, к сердцу Льву Ивановичу как-то не ложилось.
И совсем не потому, что они не могли быть. Могли! Вот только произошедшее преступление по форме и по следующим за ним событиям и шагам убийцы, скорее, напоминало банальный гоп-стоп с дальнейшей экспроприацией дензнаков из банкомата и домашнего сейфа. И еще «наган» этот дурацкий и временной промежуток между выстрелами…
Для разборок в высоких политических и телевизионных кругах подобные топорные методы не очень годились. Хотя, как знать… Принадлежность к бомонду или политтусовке совсем не определяет культуру совершения преступления. Так что ни от одной из версий отказываться было нельзя. Вот только никаких достойных предположений на ум Гурову не приходило. Лишь копились и копились факты и улики, которые не открывали ничего, а только собирались в бессмысленный ком.
Гуров взглянул на часы и удрученно покачал головой. На премьеру спектакля, где сегодня играла Мария, он безнадежно опаздывал.
Лев Иванович достал мобильник и набрал номер. Несколько звонков прошло вхолостую – телефон абонента был занят. Наконец в трубке послышался голос Веселова. Капитан доложил, что машину Зеленского еще не обнаружили, а на телевидении, в студии, где шла его программа «Корень жизни», сегодня, увы, выходной.
Крячко закончил опечатывать двери и, любуясь на свою работу, платком оттирал руки. Гуров еще раз глянул на часы и определил, что минут примерно сорок у него в запасе имеется. А следовательно, есть время поучаствовать в опросе жителей подъезда, а не взваливать эту задачу на плечи одного Стаса.
Отправив Станислава на верхний шестой этаж, чтобы тот шел сверху вниз, сам отправился на первый. На каждой лестничной площадке располагалось всего по две квартиры. В сравнении с архитектурой более поздних периодов соцреализма такая компоновка казалась несколько непривычной. Однако размеры уже обследованной жилплощади Зеленского подтверждали, что большего числа квартир на этаже поместиться и не могло. Этот факт радовал сыщика.
Первый этаж был пройден безрезультатно. В одной квартире на звонки Гурова никто не откликнулся. Дверь второй открыла томная блондинка неопределенного возраста в бигудях и ярком атласном халате с драконами. Любезно и загадочно улыбаясь представительному мужчине, она сообщила, что ничего не видела и вообще не знает, о ком идет речь, потому что живет здесь совсем недавно. Может, когда-то и встречала его в подъезде, но внимания не обращала, потому как ни Зеленский, ни остальные соседи по дому ее совершенно не интересуют. При этом она старательно строила глазки Гурову. Когда же он, не ответив взаимностью, поблагодарил за столь содержательный ответ и двинулся дальше, приятная во всех отношениях дама пробормотала в спину что-то типа «А пошел ты…» и громко захлопнула дверь.
На звонок в квартире на втором этаже долгое время никто не реагировал. Однако Гуров уходить не спешил. Ему запомнились кроткие глаза старушки, встретившиеся с его глазами, когда они собирались войти в дом. Прошло не меньше минуты, пока за дверью не послышалось слабое шевеление и стуки открываемой внутренней двери. Негромкий голос спросил:
– Кто там?
– Здравствуйте, я полковник Гуров из милиции. Можно вам задать несколько вопросов?
– Вообще-то, я никому не открываю, – после небольшой паузы ответил голос из-за двери. – Мои дети не разрешают мне это делать… Но, вероятно, именно вас я видела с Танечкой у подъезда. Думаю, что вы меня не обманываете и действительно являетесь работником милиции. Надеюсь к тому же, что у вас есть документы, удостоверяющие ваши полномочия. Думаю, Маша не станет меня сильно ругать.
Кто такая Маша, Гуров мог только догадываться. Вероятно, это была дочь, которая не разрешала открывать пожилой женщине дверь. С Танечкой было попроще. Похоже, собеседница хорошо знала домработницу Зеленского.
Замки неспешно прощелкали, и дверь отошла на ширину цепочки, ее удерживающей. Гуров достал удостоверение, открыл и поднес поближе к глазам старушки, осторожно выглянувшей в щелку меж косяком и дверью где-то на уровне его пояса.
– Гуров Лев Иванович, полковник… – водрузив на нос очки, почти по слогам прочитала она. – Прошу вас, проходите, господин полковник. Кажется, слово «товарищ» из обихода уже вышло. Маша, правда, говорила, что сейчас могут подделать любое удостоверение, однако вашему я верю. Точнее, даже не этому грозному документу, а, наверное, вам лично. Ваше лицо… Оно располагает.
Признание престарелой дамы по поводу своего лица Гуров принял с чувством глубокого удовлетворения, как говорил последний генсек, но без излишней гордости. Оперу приходится нередко перевоплощаться и надевать другие – более приятные, а иногда и совсем неприятные маски. Но сейчас он не играл, поэтому слова по поводу лица, которое располагает, можно было посчитать за комплимент. Хотя, если честно, Лев Иванович давно знал, что его облик и обхождение производят неизгладимое впечатление на женщин возраста старше пятидесяти, нередко именуемого бальзаковским.
Войдя, Гуров понял, почему ему пришлось опускать так низко свое удостоверение. Старушка сидела в кресле-каталке, с которой с трудом справлялась. Она попросила Льва Ивановича закрыть двери и, упираясь в колеса тоненькими сухонькими руками, стала разворачивать громоздкий аппарат в прихожей. Гуров поспешил ей на помощь и по указанию хозяйки повез кресло в столовую.
Квартира, в которую его пригласили, была точной копией квартиры Зеленского. Отличие состояло в том, что она не блистала слащавым лоском евроремонта, а несла на себе печать той эпохи, в которой жили люди, чьи имена были высечены на табличках на фасаде этого дома.
Тяжелые шторы, скрывающие двери и окна, обои с потускневшей и едва различимой позолотой, потемневшая мебель и лепные, в паутине трещин, потолки навевали грусть. И без сомнения, в гостиной стоит такой же старый роскошный рояль, как и в квартире двумя этажами выше, а дубовый паркет неровно стерт у самого порога. Возникало ощущение, что ты очутился в чужом и незнакомом мире, где никогда не жил, но почему-то помнишь его. Будто сознание на уровне клеток записало ту эпоху в память и сейчас, накладывая матрицы неясного прошлого на потертое настоящее, ищет совпадения и никак их не находит.
