Фридрих Незнанский - Кровная месть
— Он что, поддерживал с ними отношения? — спросил я.
— Это и надо проверить, — сказал Сережа. Я махнул рукой.
— Проверяй. По солнечногорскому делу анализ провел? Тут он засиял.
— Все, Александр Борисович. Преступник уже арестован, дает показания.
Это был для меня сюрприз — ребята без меня раскрыли одно из наших параллельных дел, не отходя от своего компьютера.
— Подробности потом, — сказал я, кивая на Собко. — У меня важное дело. Но я восхищен!»
Он ушел, и я предложил Леонарду Терентьевичу присесть. Старик внимательно за мной наблюдал, и у меня было неприятное ощущение, будто я нахожусь в рентгеновском кабинете.
Я позвонил на квартиру Меркулова и застал там его дочь Лиду.
— Лидочка, детка, — сказал я, — мне срочно и смертельно нужен Костя.
— Саша, ты же знаешь, он замотался со своими делами, — пожаловалась мне в ответ Лида. — Третий день торчит где-то на Урале и каждый вечер звонит с обещаниями вернуться в ближайшие дни.
— На Урале, — повторил я. — Ну ладно. Когда вечером он позвонит, скажи ему, что все самое интересное происходит все-таки в Москве.
Я положил трубку и тяжело вздохнул.
— Секретная командировка, — сказал я. — Будет в ближайшие дни.
Собко усмехнулся и покачал головой.
— И с каких пор выезды заместителя генерального прокурора стали обставляться такой секретностью?
— Он там вовсе не как заместитель генерального, — возразил я. — Он там как член президентской комиссии по наведению порядка в стране любыми средствами.
— Вот как? — чуть удивился Собко. — Так, значит, он тоже в этом участвует?
— В чем — в этом? — переспросил я.
— В этой глупой затее с провокациями против «Народной воли».
Конечно, любой нормально мыслящий человек мог и сам вычислить эту комиссию по сообщениям в печати, но я почему-то обиделся за Костю.
— А что вы об этом знаете? — спросил я с вызовом.
— Я знаю об этом больше, чем сообщается в прессе, — сказал Собко. — Вы забываете, что я работаю в аналитическом отделе Верховного Совета. Ничего глупее они и придумать не могли, мне досадно, что Константин Дмитриевич оказался замешан в этой суете.
Мне тоже было досадно, но признаваться в этом я не собирался.
— Кто знает, — сказал я, — может, и до вас не все доходит. Во всяком случае, вся эта работа начата с вашей подачи, Леонард Терентьевич.
Он посопел, сдерживая свое негодование.
— Я говорил вам о «Народной воле» вовсе не для этого.
— В прессе принято другое наименование этой организации, — заметил я. — Суд Народной Совести.
Он вздохнул.
— Первоначальный проект носил название «Народная воля», а появление этого самого Суда — это демагогическая выдумка нового поколения.
Я выдержал паузу, чтобы предельно уважить его откровенность.
— Леонард Терентьевич, — сказал я, — вы понимаете, что только что вы признали себя участником противоправительственного заговора.
Он посмотрел на меня все еще в нерешительности.
— Но вы действительно являетесь доверенным лицом Константина Дмитриевича?
— Смотря в чем, — сказал я. — Он полностью доверяет мне в выборе напитков, но приготовление, скажем, бараньих ребрышек на углях он не доверит никому. Вы знали эту сторону его личной жизни?
— Я говорю с вами совершенно серьезно, — сказал Собко. — Я действительно был деятельным участником проекта «Народная воля», с некоторых пор меня отставили, но пришел я не для того, чтобы жаловаться на жизнь.
— Буду серьезен и я, — сказал я. — Я занят именно вашей «Народной волей», и Костя, как вы правильно догадались, тоже. Когда-то вы позволили себе лишь слегка намекнуть на существование подобной организации, но теперь нам нужен серьезный материал, Леонард Терентьевич.
— Я слишком стар для того, чтобы становиться осведомителем, — сказал Собко. — И дело это начиналось с благословения самых высоких лиц государства. Беда в том, что во главе движения оказались недостойные люди, и все перевернулось.
— И что же вы можете нам рассказать? — спросил я.
— Не знаю, могу ли, — сказал он. — В той, предыдущей нашей беседе я дал вам ключ, но вы не воспользовались им. Затеяли какие-то провокации, от которых движение только укрепляется.
— Это не наша идея, — сказал я. — Костя только хотел обратить на это внимание государственных мужей, а они затеяли эти игры. Что вы хотите от интеллектуалов? А какой ключ вы давали нам тогда?
— Я назвал вам имя Синюхина, — напомнил Собко. — Он был своего рода генеральным конструктором проекта.
— Но он умер!
— И вы не удосужились шагнуть дальше! А как он умер, почему и кому была выгодна его смерть — на другой день после путча.
— Если вы подталкивали нас к расследованию его смерти, то это было сделано очень деликатно, — сказал я. — А потом, время уже ушло. Никакая эксгумация уже не поможет.
— Вот именно, — сказал он. — Я и не помышлял об эксгумации. Я полагал, что вы хотя бы изучите сферу его деятельности. У него была работа, значит, были и сотрудники.
— Для расследования, Леонард Терентьевич, нужен состав преступления в действиях подозреваемых, — сказал я со вздохом.
— Так ведь его убили!
— А почему вы сразу не подняли шум?
Он перевел дух, потом ткнул пальцем в мой графин. Я налил ему стакан воды, и он запил какую-то таблетку.
— Сердце? — спросил я с сочувствием.
— Неважно, — отмахнулся он. — Если бы вы проявили старание, то вышли бы на его ближайшего помощника Феликса Захаровича Даниленко. Этот человек знал о «Народной воле» больше, чем кто-либо другой.
Я уловил прошедшее время в описании заслуг вышеуказанного лица и потому спросил:
— Мы опоздали?
— Увы. Даже я узнал об этом только недавно. Он умер.
— Когда?
— Об этом вы можете узнать и сами, — буркнул Собко. — Но я убежден, что его убили. Можете вы по моему заявлению возбудить дело?
— Это надо обсудить с генеральным прокурором, — осторожно сказал я.
— Его убили именно потому, что из команды мечтателей и утопистов «Народная воля» превратилась в сборище карьеристов и негодяев. Он был последним, кто мешал им повернуть все по-своему.
Я почесал нос и сказал:
— История учит нас осторожно относиться к мечтателям и утопистам.
— Поверьте, — сказал Собко, — это были лучшие люди прежней системы.
— Но, Леонард Терентьевич! — воскликнул я. — Террор омерзителен в любых руках!..
— Террор — это только средство пробуждения народной воли, — сказал он мечтательно. — Стихия народной глубинной инициативы могла бы стать энергией созидания нового общества. Вы можете говорить что угодно, но мы верили в наш народ. А те, кто пришли, верят уже в другие ценности.
— Вы можете назвать какие-нибудь имена? — спросил я. Он покачал головой.
— Я их просто не знаю. Только предупреждаю, не считайте их бандой недобитых партийных функционеров. Там есть всякие, это да, но среди прочих могут оказаться и люди нынешней власти. Учтите это.
— Не понял, — сказал я. — Зачем им устраивать заговор против самих себя?
— Потому что речь идет не о видимых инструментах власти, — горячо ответил мне Собко. — Речь идет о власти тайной. Или, может, вы из тех, кто верит в демократию? — Он посмотрел на меня с насмешкой.
— До сих пор мне казалось, что эта форма правления меня устраивает, — сказал я уклончиво. — Но ваши слова заставляют меня задуматься.
На самом деле я понял одно, старик дал нам ниточку к Суду НС, и ею надо срочно воспользоваться. Его политические сентенции меня уже не волновали, и я думал лишь о том, как спровадить старика без обид. Он еще попросил воды, но уже не запивал лекарство, а просто выпил, после чего, к моей радости, стал подниматься.
— Во всяком случае, — произнес он на прощанье, — передайте мои слова Константину Дмитриевичу.
— Я и сам попробую предпринять какие-то шаги, — пообещал я. — Могу я пользоваться вашей информацией со ссылкой на ваше имя?
Он важно кивнул.
— Я их не боюсь, — сказал он, — но если со мною произойдет несчастный случай или приступ эпилепсии, то знайте — это их работа.
Он ушел, а я срочно метнулся к Пархоменко с предложением о возбуждении уголовного дела и проведении эксгумации трупа Феликса Захаровича Даниленко. Основание — заявление гражданина Собко. Превентивно подозрительный к моим инициативам Пархоменко долго изучал поданный мною рапорт и вынес из этого документа, что я вышел на дело, никак не связанное с Бэби.
— Наконец-то вы начали работать по-настоящему, — буркнул он, имея в виду и наши подмосковные успехи.
Я позвонил в МУР, разыскивая Грязнова, и, узнав, что он на какой-то операции, велел передать ему, что срочно его разыскиваю. Потом я направился к членам своей пока не расформированной бригады и провел с ними кратенькое производственное совещание, мобилизовав их всеми силами налечь на установление данных в отношении Феликса Захаровича Даниленко. Некоторое время после этого я был занят другим делом, ко мне на допрос привели одного из подмосковных убийц, и я провел его на образцово-показательном уровне, добившись от подследственного целого ряда важных признаний. Впрочем, большой моей заслуги в этом не было, потому что убийца уже совсем размяк и ради содействия следствию был готов на все.
