Йорген Брекке - Царствие благодати
Синсакер сбросил скорость. Они приближались к фьорду. Домик Йенса Дала мог оказаться за любым поворотом. Ему не хотелось влететь на двор на всех парах — вдруг Дал окажется у себя.
— Такие убийцы часто бывают первоклассными актерами. — По тону Фелиции стало понятно: она знает, о чем говорит.
Синсакер задался вопросом, опирается ли она на теорию или на личный опыт, и понадеялся, что все-таки на первое.
— Грубо говоря, они могут изобразить на своем лице любую эмоцию. Большую часть своей жизни социопат имитирует нормальные чувства. Но только имитирует; сам он ничего подобного не испытывает. Преподаватель, который когда-то читал мне курс о серийных убийцах, называл это маской полноценности. И эта маска у многих столь убедительна, что обманывается даже полиция. Известны случаи, когда серийного убийцу привлекали к расследованию одиночного убийства, допрашивали и отпускали, хотя против него были серьезные улики. И только после того как социопат оказывался связан с несколькими убийствами, его разоблачали. Йенс Дал не единственный маньяк, у которого есть жена и дети. Семья часто является частью декорации, необходимой для их маскарада, но бывает и так, что родственники тоже становятся жертвами. Социопат непредсказуем, это человек без тормозов. Из фильмов и телесериалов мы знаем: он следует определенному плану, у него есть строгий ритуал, он оставляет на месте преступления своего рода автограф. Но это лишь наполовину правда. Никакой индивидуальности в привычном смысле слова у социопата нет. Он подстраивается под ситуацию. Ему ничего не стоит приспособиться. Достаточно посмотреть, что с такими людьми происходит в тюрьме. Многие из них являются образцовыми заключенными, как будто в жизни мухи не обидели.
Она говорила всю дорогу. Это стало какой-то теоретической подготовкой для них обоих, как будто эти сведения могли помочь справиться с тем, что они найдут в доме Йенса Дала, если их подозрения оправдаются. Синсакер нажал на тормоз. Пока Фелиция читала ему лекцию, они проехали рощицу и обогнули утес, каменистая осыпь которого тянулась до самого берега, где превращалась в пляжную гальку. За прибрежной галькой раскинулся луг. На лугу стоял дом. На вид он казался не очень старым. Простой формы, прямоугольник в плане, один этаж и двускатная крыша; стены покрыты морилкой. На дорогу выходило только одно маленькое окошко. Изнутри его занавесили темной шторой. С берега в море выступал причал. На волнах покачивалась пришвартованная лодка. В длину она не достигала и пятнадцати футов, так что мотор казался непропорционально большим. Синсакер и Стоун понимали друг друга без слов. У следователя было нехорошее предчувствие, что скоро им предстоит своими глазами увидеть то, чего они еще не знают о нравах и обычаях маньяков-социопатов.
— Думаешь, он здесь? — спросила Фелиция.
— Вряд ли. Не вижу его машины, а лодка, должно быть, осталась с тех пор, как он наведывался сюда в выходные. В понедельник утром он приехал домой на машине.
— И как мы войдем?
— Надеюсь, мы сможем что-нибудь разглядеть через окно. У нас в стране есть одно понятие — «разумное обоснование». Думаю, у вас есть то же самое.
Фелиция кивнула.
— Будем входить, только если заметим что-нибудь незаконное. В противном случае позвоним местному начальнику полиции и сделаем все по закону, ордер на обыск и все остальное. Если увидим какие-нибудь признаки присутствия Дала в доме или поблизости, сразу убираемся отсюда. Некоторые вещи и у нас в стране не делаются без оружия.
Он вернулся к машине, достал монтировку, которую позаимствовал из «ниссана» Сильвии Фрейд, перед тем как покинуть Эстрот. Одно его плечо уже побывало с ней в тесном контакте.
— На случай, если ситуация этого потребует, — пояснил он. Они припарковали машину у дороги и последний отрезок пути до дома проделали пешком. Синсакер шел впереди, сжимая монтировку в правой руке. Сквозь штору на уличном окне разглядеть ничего не удалось. Поэтому они зашли с другой стороны. Там оказалась дверь и еще два окошка, тоже очень маленькие. Не было даже намека, что проектировщик хотел подарить обитателям дома чудесный вид на вход во фьорд. Оба окна изнутри закрывали непроницаемые шторы. Но маленькое смотровое окошко в двери занавесить забыли.
Синсакер осторожно подкрался к двери и заглянул внутрь. Увиденное заставило его схватиться за живот. Ему пришлось нагнуться, чтобы перевести дыхание. Он услышал, как Фелиция у него за спиной что-то сказала, но слов не разобрал. Выпрямившись, он снова заглянул в окошко. Входная дверь вела прямо в жилую комнату. Две двери в противоположной стене могли служить входом в две маленькие спальни. В большой комнате архитектор решил обойтись без потолка, поэтому обнажились балки и скаты крыши. Свет шел от включенного торшера. Синсакер ясно видел всю комнату. Грубый стол, даже не стол, а скорее рабочий прилавок без стульев, простые нары и книжные полки, занимавшие одну из стен, да еще кресло в углу — вот и вся мебель. Но никакая мебель на свете не смогла бы отвлечь взгляд Синсакера от того, что свисало со средней балки. На веревке покачивался привязанный за ноги труп человека в коричневых штанах из корда. С туловища от пояса до шеи сняли всю кожу. Но голова в этот раз еще оставалась на месте. Синсакер узнал курчавые волосы Йуна Ваттена.
Наверное, он должен был отступить сразу, как только толкнул дверь и обнаружил ее незапертой. Вместо этого он вошел внутрь и подошел к покойнику. И только тогда понял, перед ним еще не покойник. Ваттен зашевелился. Синсакер видел, как по очереди напрягаются и расслабляются обнаженные мышцы, пока рука Ваттена медленно-медленно поднималась, чтобы указать на него. Было ли в этом жесте обвинение? Отовсюду сочилась кровь. Она каплями выступала на поверхность, стекала по телу к рукам или к шее. Затем струйки бежали уже по коже, по лицу и впитывались черно-красными волосами. Тяжелые капли отрывались от слипшихся прядей и падали на пол, где уже натекла большая красная лужа. Однако сильных кровотечений следователь не заметил. Ни один из крупных сосудов не разорвался. Там, где у горла заканчивалась кожа, Синсакер увидел артерию, которая вздувалась и опадала, по-прежнему качая неуклонно убывающую кровь.
Ваттен расслабил руку, и она снова безвольно повисла. Губы его шевелились. Он что-то шептал, а Синсакер не мог его расслышать. Взгляд помутневших глаз, несомненно, был направлен на полицейского. Синсакер подошел к нему вплотную и опустился на корточки, их лица оказались друг против друга. Он старался смотреть только на лицо, на котором еще оставалась кожа. Осторожно положил руку Ваттену на затылок. Почувствовал тепло и пот.
— Я прошу у вас прощения. — Собственные слова показались Синсакеру пустыми.
— Это его вина, не ваша, — прошептал Ваттен. В горле у него хлюпало. Но Синсакер сидел так близко, что все-таки его расслышал. Ваттен долго и громко откашливался, прежде чем продолжить.
— Пообещайте мне одну вещь. Не превращайте его в мифическое чудовище. Не дайте ему стать… знаменитостью. Он просто опустошенный человек. И все… Не стоящий… чтобы про него снимали фильмы или писали… книги. А нам просто не повезло… его встретить.
Он говорил медленно, с большими передышками, будто после каждой точки начинался новый марафон.
— Вам — это вам с Гунн Бритой?
— Нам с Хеддой и Эдвардом.
— Ваша семья — это тоже он? — Синсакер хотя и спросил, но уже не сомневался. Теперь он понял, что не давало ему покоя в деле Ваттена. Почему ему было так не по себе. Йун Ваттен, несмотря на все противоречия и нестыковки в показаниях, являлся одним из самых правдивых людей, которых он когда-либо встречал. Ему не повезло оказаться под подозрением из-за череды невероятных случайностей. И все-таки где-то в глубине души Синсакер всегда ему верил. Синсакер хотел ему об этом сказать, но Ваттен его опередил.
— Пообещайте мне еще одну вещь, — сказал он.
— Какую?
Последнее желание Ваттена было неожиданным, но по-своему очень осмысленным.
— Позаботьтесь о моем… велосипеде. Это… подарок Хедды, а я дал ему… развалиться.
Слабая, мимолетная улыбка скользнула по его губам. Затем он закашлялся. В уголке рта у него появилась струйка крови и побежала по носу. Теперь он висел совсем неподвижно.
Синсакер хотел что-нибудь ему сказать. Но что? Что поверил его убийце, а не ему? Станет ли Йуну от этого легче? Синсакер сомневался и потому сидел так же тихо, как Ваттен, и просто смотрел ему в лицо. В глазах Ваттена постепенно угасали последние проблески сознания. Он перестал дышать. Мельчайшие, почти незаметные движения, которые отличают живого, но полностью расслабившегося человека от мертвого, наконец совершенно прекратились.
У себя за спиной Синсакер чувствовал дыхание Фелиции.
