Юрий Козлов - Кайнокъ
— Вы уверены, что нам не придется их искать?
— С ними Яшка Липатов. Он хорошо в горах ориентируется. Лучше меня.
— Но с Яшки какой спрос?
Крутой поворот. Шаг, второй… Рукавом фуфайки осторожно прикоснулся к нижней саднящей губе. На рукаве осталось темное пятно.
— Вы ранены, Корней Павлович?
— Чепуха.
— Но у вас кровь.
— Стыдно сказать, не то что показать. Продолжайте.
— Что продолжать, Корней Павлович… Ходили и нигде ни следочка. Надо допросить этих. Может, им известно.
— Допросим.
Поворот кругом. Как вокруг ножки циркуля.
— До войны, товарищ лейтенант, был у нас случай… Заблудилась в горах девушка… Лиза Варюхина, как сейчас помню… Неделю ее искали всем миром. А она сама объявилась. В другом районе.
«Ударцев тоже по довоенной схеме упал», — подумал Пирогов, промакивая рукавом кровь.
На возвышенной площадке против входа в пещеру сидел, удобно развалясь, Павел, успокаивал плачущую от переживаний Варвару и тихонько баюкал «куклу», ушибленную в схватке с атаманом. Только втроем, с помощью Брюсова, одолели его. Крепкий мужик, хотя и разменял шестой десяток, судя по залысинам, по морщинам на роже, по дряблой шее.
Покровские дружинники, как сраженные, лежали на пологом склоне площадки. Приходили в себя после пережитого напряжения. Старший — ничком, носом вниз, подложив под лоб согнутую калачом руку. Младший — на спине, прижимая к груди атамановский маузер, первый боевой трофей, который Пирогов разрешил подержать в руках.
Прошел час такого оцепенения. Солнце стало опускаться за Пурчеклу. С заходом его целые тучи гнуса вылетели на холодок. Хоть руками разгребай.
Пирогов унял наконец кровь из разбитой губы, ополоснул ее из речки, вернулся в пещеру. Скомандовал:
— Всем подъем!.. Козазаев, Пестова, Саблина и вы… Да, вы! — Он не знал фамилии молодого дружинника. — Вы вчетвером остаетесь присмотреть за этими… Саблина, перевяжите раненых… При малейшей попытке — стрелять.
— Кто такое право дал? — раздалось из бандитской связки.
Пирогов даже вздрогнул: право!.. Не забыли… Вспомнили…
Петух клюнул и сразу вспомнили… Право!.. А по какому праву Михаила?.. По какому праву стахановца Пустовойтова?..
Выждав, когда улягутся чувства, Пирогов остановился над связкой.
— Кто-то о правах упомянул?
— Я повторюсь. — Напрягшись, как змея во время линьки, атаман попытался сесть, но смог только облокотиться. На шее его от уха к ключице краснел широкий рубец от ногтя, под глазом налился радужный блянш. Тоже красавец! Продолговатое лицо его было насмешливо-спокойно. Даже самоуверенно. Матовые зрачки глядели не мигая, как глазок маузера. — Не имеете права. Вы — власть, — продолжал он. — Вы — государственная власть и обязаны придерживаться своих законов.
— Законов? — вспылил Пирогов. — Вы рассчитываете, что есть закон, который убережет вас от кары? Пустые надежды.
— Не хвались едучи на рать.
— Эта часть дела позади.
— Как знать. — Нехорошо дернул уголком рта — усмехнулся многозначительно. — Не спешн коза, все волки твои будут.
— Насчет волков верно заметили, — оборвал Пирогов. — Вам ли не знать, что спокон веку вне закона ходит волк… Так что напрасно беспокоитесь о моей нравственности… Одно подозрительное движение — и вы будете расстреляны на месте. — Повернулся к Козазаеву: — Павел, смотри в оба.
Павел кивнул, оттолкнулся здоровой рукой от земли, приблизился. Лицо его было сухо, не оставляло сомнения, что он с большой точностью выполнит приказ.
— Чср-рт из мутной воды, — натужно прохрипел раненый в ногу, с ненавистью глядя ему в глаза. Это был тот самый всадник, который на восходе раскрыл засаду.
— Но ты, — предупредил Козазаев. — Я тебе не милиционер, про законы толковать не стану. Сделаю дырку во лбу и отправлю к чертям сковороду лизать.
Атаман изогнулся, ткнул дружка коленом: не дразни гусей… Он по-прежнему оставался насмешливо-спокоен, будто знал слово, по которому событие дня должно размотаться в обратную сторону. Но эта вот непроходящая насмешливость не к месту и выдала его смятение.
«Мандражит, — подумал Пирогов. — Мандражит, но не хочет признаться… Еще утром оглядывал он со сна окрестности и не думал, что к вечеру закончится его власть. Такое сразу не уяснишь, не примешь… Кто ж ты был? — снова подумал Пирогов, всматриваясь в надменно-насмешливое лицо атамана. — Почему ты здесь оказался?»
Поднятый командой и привлеченный разговором подошел покровский дружинник, немолодой резервист, оглядел со стороны раненого, заглянул в одну физиономию, в другую и вдруг побледнел, попятился за спину Пирогова.
— Товарищ командир, этот… Этот — Туз… А этот — сам…
— Кто? Что?
— Этот же… Сам! Сам, говорю. Этот — Туз, а этот…
— Говорите толком.
— Васька, — понизил голос до шепота. — Васька ж Князь. Этот вот и есть Васька Князь. А этот — евонный дружок, Червовый Туз.
Пирогов ушам не поверил. Уж не снится ли?
— Не обознались?
— Я ж его как облупленного знаю. В двадцать седьмом на заработках у него был. Месяц жил… И потом встречались. Когда он в горах баловал… Разов пять. Он на деревню налетал, Смердова все искал… Народ собирал… Красовался, красюк…
Атаман шевельнулся, снова пытаясь сесть. Сказал угрожающе:
— Покажись-ка, говорливый.
Дружинник попятился. «Крепко запомнился в этих местах Васька, если, повязанный, холоду нагоняет, — отмстил Корней Павлович. — Но не путает ли чего товарищ?.. Годы прошли. Да и какие чертики в глазах не мельтешат после опасной драки…» Уточнил, оглянувшись на дружинника:
— Вы совершенно уверены?
— Он самый и есть, — сказал покровец, еще отступая от бандитской связки.
«Самый, самый, самый», — дятлом застучало в голове не поймешь что: радость ли от удачи нежданной, тревога ли — рыбка-то золотая, ну как порвет снасть? Если верить рассказам, уходил Князь из завязанных мешков, из-под пули неминучей, чуть не из могилы поднимался. «Дьявол его по воздуху носит, под водой плавит, сквозь камень просачивает», — говорили старики и хоть не верили в дьявола, других объяснений не находили. — «Как же это?.. Самый… — думал Пирогов. — Сколько лет!.. Сколько ужасов! Крови!.. Неуловимый, дерзкий и вот… Нет-нет! Невероятно… Невероятно! В управлении посчитают, что нас переконтузило всех или еще что-то в этом роде… Князь! Самый Васька Князь! Фантастика похлеще „Затерянного мира“ английского писателя Конан Дойля…»
Он внимательно присмотрелся к атаману: высок ростом, ладно сложен. Голова, как у совы, посажена прямо и, кажется, вращается только по сторонам. Что ж, если верить очевидцам, Князь любил покрасоваться, держался высокомерно, важно. Любил он и порассуждать. На угрозы был щедр, но при этом не впадал в истерики, как его ватага. Он был выше исполнительской суеты, и именно тем страшен, что мнил о себе как о судьбе, неотвратимой и безгрешной.
— Вы действительно Азаров? — спросил Пирогов у атамана.
— Знавал и такого, — отозвался тот, немного помедлив.
— У меня к вам вопрос. Слух, что вы уходили за границу — правда или…
— По саже хоть гладь, хоть бей — все черно.
— Это не разговор. В тридцать пятом, тридцать седьмом вы здесь находились?
Такая постановка озадачила атамана. Не повесят ли на него чьи-то «художества» в эти годы? Подумав, он приотпустил удила:
— Где взошла сосна, там и красна.
— Значит, вы вернулись? Я правильно понял? Вернулись в сентябре прошлого года?
— Это второй вопрос, — усмехнулся атаман.
— Вы не ответили на первый.
— Ты ж не духовный отец, а и не мой последний конец.
— Тут я вам ничего сказать не могу… Так в сентябре?
— Экий репей! Ей-богу!.. Ну в сентябре. Какая тебе разница?
— Принципиальная. В сентябре отравилась ваша сожительница. С чего бы-то?
Князь прищурился. Льдинки вспыхнули голубым огоньком, но сразу и погасли, подернулись холодком. И Пирогов понял, что душа атаманова тоже похолодела: что еще известно о нем? Что?
Рядом заворочался Туз. Плюнул. Густая слюна повисла на подбородке.
— Пшел, тухлый мент, кислая твоя шерсть! — И разразился непечатным рассольником.
Пирогов презрительно посмотрел на его корчи, напомнил Павлу, чтоб не спускал глаз с арестованных, отошел неторопливо.
«Нет, все это непостижимо… Почему неуловимый Князь уступил без боя? Даже формального сопротивления не оказал. Девчат не принимал всерьез? И потому позволил себе расслабиться? И то, если подумать, могли он ожидать такой прыти от женской милиции? И в голове не держал… А может, не привык он к обороне? Не готов к ней? Не готов, будучи долгое время нападающей стороной… Или от долгого сидения в горах перестал ориентироваться в обстановке, не заметил, как выросли люди, недавно замиравшие перед ним… Не без того… Да и шайка… Шайка не та! Один Туз из близких остался. Остальные поддужные — сброд. Поди, дезертиры и прочая уголовная шушваль. Злые толпой на одного и жидкие на расправу… А ведь между ними нет Сахарова! Нет, это совершенно ясно. Где ж он? В другой компании? Но едва ли на такой площади уживутся два волка… Сахаров ушел далеко… Или притаился в стороне… Этот хитер. Ловок. Этот не распустил бы слюни…»
