Стеклянные крылья - Энгберг Катрине

– Очень может быть. Но это правда.

Она стала убирать со стола.

– Нужно быть верным себе. Особенно мужчине, Йеппе. – Улыбнувшись, она забрала его тарелку – казалось, она радуется тому, что они снова играют прежние роли. – То, что ты унаследовал мою чуткость, вовсе не значит, что ты слабый. Многие женщины неправильно понимают такие вещи.

Йеппе улыбнулся матери. Впервые за долгое время он не злился на нее и не старался поскорее уйти.

– А дети? Ты с ними знакомился?

Йеппе скептично нахмурился.

– Сначала надо подготовиться.

– Разве ты не сказал, что она женщина всей твоей жизни?

– Ну да…

– Так чего ты ждешь? – Она ткнула в него пальцем, держа в руке тряпку. – С любовью как с рыбой, Йеппе. Брать надо всю тушку целиком.

Сначала она просто лежала, глядя на все затуманенным взглядом, и пыталась понять, где находится. Время от времени она теряла сознание. Мир словно стал нечетким и далеким, такого с ней раньше не было. Ее закутали в вату, плотную и шероховатую. Боль отсутствовала – либо ей дали большую дозу обезболивающего, либо она умерла.

– Анетта?

Голос ласковый и решительный – не очень-то ангельский. Анетта с трудом открыла глаза и увидела рядом с кроватью улыбающуюся медсестру.

– Вы очнулись, как хорошо! Крепко вам досталось. Мы очень за вас переживали.

– Где моя семья?

– Ваш муж пошел погулять с дочкой. Она немножко переутомилась. Они с минуты на минуту вернутся. – Медсестра помолчала. – У вашего мужа была тяжелая ночь. Он очень… расстроен.

Расстроен. Естественно, расстроен. Нервничает и беспокоится, а еще порядком разозлился. Она бы сама злилась.

Медсестра измерила Анетте давление и температуру и провела рукой по ее лбу. Она выжила. Одолела темноту и боль, у нее все получилось. Они со Свенном вместе состарятся, как и договаривались, она снова увидит дочь, увидит, как она взрослеет, растет и хорошеет. Все остальное вообще не важно.

– Все хорошо?

– Да-да, ничего такого, просто…

Анетта поняла, что к ней еще не вернулась способность выражать свои мысли.

– Найду вашего мужа и скажу, что вы пришли в себя. Он обрадуется.

Анетта улыбнулась медсестре в знак благодарности и снова закрыла глаза, вымотанная недолгим разговором.

Услышав плач младенца, она бросила взгляд на дверь. В палату вошел Свенн – глаза блестели, на руках он держал младенца. «Моя семья, – подумала Анетта. – Моя семья из-за меня плачет».

Она протянула руки к Свенну, и он аккуратно передал ей дочь. От девочки пахло молоком, и она тут же начала искать грудь Анетты.

– Уверена, что ее можно кормить грудью? Тебя ведь накачали обезболивающим.

Он старался не смотреть ей в глаза.

– Думаю, все будет хорошо. Если в молоко что-то и попадет, то совсем крохи.

Анетта расстегнула больничную рубашку и приложила дочь к груди. Та тут же начала сосать с закрытыми глазами и непроизвольно махала ручками. Сердце Анетты трепетало от облечения.

Крошечный человечек. Моя любимая дочка.

– Говорят, анализы у тебя хорошие. Если повезет, завтра будешь дома.

Свенн стоял у окна, засунув руки в карманы, и наблюдал за чайками.

Анетта села в постели.

– Ты как, справляешься? Ну, с ребенком?

Он не ответил.

– А может, твоя мама…

Анетта умолкла. Свенну не нужна помощь, он и сам прекрасно справится. Может, даже она ему больше не нужна. Может, она перешла границу, испытывая его терпение. Она посмотрела на девочку, которую держала на руках. Она нанесла рану. И эта рана, возможно, не заживет. Она солгала, и ложь проделала дыру в их браке. Анетте казалось, что у нее в груди разбилось сердце, словно хрустальный бокал, упавший на пол. Она подняла руку и осторожно, чтобы не потревожить дочь, вытерла нос рукавом. Пошепталась с ней:

– Что бы ни случилось, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Что бы ни случилось.

– Ты что-то сказала?

Человек, стоявший к ней спиной у окна, говорил холодно и отстраненно.

Она набрала воздуха в грудь. Неужели так трудно признаться, что она совершила ошибку?

– Прости, милый. Я прекрасно знаю, что я дура. И мне действительно жаль.

Не так уж и ужасно, стоит только начать. Анетта слышала, что охрипла и говорит невнятно.

– Это больше никогда не повторится.

– Что именно?

– Э, ты о чем?

Свенн обернулся и посмотрел на нее. Тоскливо.

– Что больше никогда не повторится? Что ты врешь о том, куда едешь? Что ты убегаешь от нашего ребенка? Что ты рискуешь жизнью ради расследования, к которому никакого отношения не имеешь? Я просто хочу понять, что из этого не повторится, а с чем я еще столкнусь.

Они со Свенном вместе почти двадцать пять лет, и Анетта никогда его таким не видела. Безразличным, будто он ее больше не любит. Он ведь никогда не злится, а она в любой момент могла заставить его улыбнуться – достаточно пошутить или поцеловать. Но не сейчас.

– Я многое могу простить, Анетта, но дело больше не во мне. И даже не в тебе, если уж на то пошло. Дело в ней. – Он показал на их дочь. – У нас ребенок родился. Ты ведешь себя так, будто не осознаешь, что это значит.

Анетта не знала, что сказать. И даже если бы знала, все равно была не в состоянии произнести ни слова – ей сдавило горло.

– Что ты собираешь делать? В будущем? Сбежишь с ее крестин, потому что тебе скучно? В ее первый школьный день? Ты такой матерью хочешь быть?

Мать, которой она хочет быть? Анетта закрыла глаза, чтобы не видеть отчаяния во взгляде Свенна. Как она могла решить, какой матерью хочет быть, если она вообще не чувствовала, что она мать?

– Ты одна гонялась за преступником и оказалась очень близка, – он показал пальцами, насколько именно, – к смерти! Больше у тебя подобной свободы нет, Анетта. Теперь у тебя есть ребенок, который от тебя зависит. Ты уже не можешь так рисковать!

Она решила попробовать оправдаться. Объяснить. Она откашлялась и неуверенно заговорила, едва узнавая собственный голос.

– Я уже не знаю, кто я.

– Никто не знает, Анетта.

Свенн поморщился. Его слова – словно удар ножа.

– На нас только что сбросили бомбу. Думаешь, я знаю, кто я? Я только ноги переставляю.

– Но с виду ты такой спокойный и счастливый.

– Только ты не спрашиваешь, каково мне, потому что занята всем тем, от чего тебе самой придется отказаться! Разумеется, мне кажется, что сейчас нам тяжело. Так в этой жизни всегда и бывает, когда что-то действительно имеет цену. Но ведь это не навсегда. Она научится спать и со временем будет становиться все более и более самостоятельной.

Анетта знала, что он прав. А еще у него есть право злиться.

– Просто я скучаю… Прости меня, Свенн. Ты прав. Во всем.

Она заметила по его плечам, что он обмяк.

– Все вернется, Анетта. Ты ничего не потеряешь, ни саму себя, ни работу; это ведь только начало, пусть немного сумбурное, но мы освоимся.

– Как думаешь, остальным так же тяжело?

Она попыталась выдавить улыбку.

– Да мне вообще все равно.

Он чуть улыбнулся ей в ответ, по-прежнему сдержанно.

Анетта смотрела на мужа и вдруг снова почувствовала, как она его любит.

– Тебе идет, когда ты не соглашаешься.

Он рассмеялся.

– А тебе идет извиняться!

Захныкал ребенок. Свенн осторожно взял ее на руки, поцеловал и снова отдал Анетте.

– Вряд ли же она снова проголодалась?

Анетта стала осторожно укачивать дочь – та успокоилась у нее на руках. Сейчас она походила на крошечного марципанового человечка, на идеальное создание, которое кряхтит и дышит. Может, родительская любовь – это оно и есть, подумала Анетта. Одно мгновение, потом следующее, а потом следующее.

– Думаю, ты прав. – Анетта погладила крошечную макушку, покрытую мягкими волосиками, и улыбнулась. – Мы назовем ее Гудрун – в честь моей матери.

Глава 27

Копенгаген – спящее растение, которое живет за счет тусклого солнечного света, падающего на листья. Он способен закрыться в те периоды, когда темно, сыро, ветрено, в Скандинавии это бо́льшая часть года. Но когда города все-таки касаются солнечные лучи, он раскрывается и цветет – зрелище сколь неожиданное, столь и завораживающее.