Фридрих Незнанский - Большое кольцо
— Дядь Сань, это все отрадно, но что же с Ириной Генриховной? Давайте промчимся по ее возможным маршрутам?
— Денис, дорогой, не суетись, там уже катаются… Я надеюсь.
— А дядька чего говорит?
— Дядьку своего не трогай, — сухо остановил Дениса Турецкий. — У него… То есть я хотел сказать, ему… словом, сейчас недосуг.
— Не до сук? — сделал наивные глаза Грязнов-младший. — А по-моему, так он всегда… Ой, дядь Сань, извини, как-то неловко получилось… Я ж не тетю Иру имел в виду!
— Денис, тот замечательный факт, что тебе, выражаясь интеллигентным языком, отдалась дама с недвусмысленной фамилией, вовсе не дает права наглеть и подвергать сомнению дядькины поступки. Он — это он, а ты, прости за напоминание, — это всего лишь ты. Я внятно объяснил?
— Нет слов, дядь Сань. Я всегда восхищался вашей проницательностью и… и красноречием. Что и возможным своим детям завещаю.
— Уже от Белочки, что ли? — небрежно поинтересовался Турецкий.
Денис только обреченно махнул рукой.
— У меня интуиция… — продолжил Турецкий. — И она подсказывает, что в ближайшие минуты должно быть известие. Сделай еще кофе. И давай немного помолчим. Мне подумать надо…
Денис поднялся, чтобы пойти к кофеварке, и тут же заверещал мобильник Турецкого. Денис суеверно замер в шаге. А Турецкий внимательно посмотрел на трубку и погрозил ей пальцем. Потом вздохнул и поднес к уху.
— Александр Борисович, Орехов беспокоит, нашли машинку-то!
— Где? — бледнея и поднимаясь, выдохнул Турецкий.
— Напротив Савеловского. Но пустая. Припаркована грамотно. Но… никого нет. Может, супруга к вокзалу за чем-нибудь вышла? Не знаю, там сейчас ищут. Я велел ничего не трогать. Подъедешь?
— Уже еду. Спасибо, Игорь, век не забуду.
— Ни пуха… тебе…
3
Ирина, кажется, задремала-таки. Трудно, неудобно, спину ломит, руки-ноги болят, будто бежала сто верст без передышки. И она не заметила, как в этой странной камере появился посторонний. Просто открыла глаза, услышав скрип стула, на который опустилось грузное тело, и посмотрела, щурясь даже и от такого тусклого освещения.
Перед ней, слегка развалившись на таком же, как у нее, стуле сидел средних лет мужчина. Седой ежик на голове, очки в золотой оправе. Серьезные и внимательные глаза. Он был без верхней одежды — в хорошем костюме в полоску. Нога на ногу, покачивал модным ботинком.
Она молча смотрела. Не торопился начинать разговор и он. Похоже, что-то непонятное его даже забавляло. Ирина зябко повела плечами. Ну да, ведь меховая накидка так и осталась в машине. Там было тепло, а эту накидку с хвостиками голубых норок — подарок супруга, надо носить на плечах, а не отирать о спинку сиденья.
Ирина удивилась, что никакого страха в настоящий момент не испытывает, впрочем, интереса к происходящему — тоже. А этот? Пришел, сидит, смотрит. Наверно, объяснит что-то.
Видно, так и не дождавшись от нее никакой реакции — поди, рассчитывал на крики, возмущение, размахивание кулаками, — незнакомец усмехнулся и заговорил.
— Завидую вам, Ирина Генриховна… — подождал, она молчала. — Выдержке вашей, терпению. Молодец, честное слово.
— Да? — не спросила, а скорее констатировала она.
— Вы спрашиваете? В каком смысле?
— В прямом. Откуда у вас, например, может быть честное слово? Абсурд. — И она спокойно положила подбородок на руки, скрещенные на спинке стула.
— Вы глубоко ошибаетесь, уважаемая, — холодно ответил незнакомец.
— Не думаю. Мужчины, имеющие право на честное слово, если они действительно мужчины, а не просто по заведенному обычаю носят брюки, так себя не ведут. Увы… — она вздохнула.
— Беспредметный разговор, — вздохнул и он.
— Когда я наконец смогу покинуть это помещение? — без всякого вызова спросила Ирина.
— В ближайшие пятнадцать минут.
— О! Надо понимать, что будут предварительные условия? И они, скорее всего, будут касаться не столько меня, сколько того, чем занимается мой муж?
— Вы поражаете меня, — усмехнулся мужчина. — И не подозревал, что вы такая умница.
— Так не тяните, выкладывайте. Обещать я вам все равно ничего не смогу. Да и не хочу. Но выслушаю.
— Повторяю, честное слово… — он словно поперхнулся, — извините, знай я о вашем характере чуточку раньше, ей-богу, так устроит?..
Ирина кивнула.
— Ей-богу, не стал бы организовывать преследование, всю эту дурацкую суету, а просто подошел бы и… поговорил. Что называется, по душам. Не вызывая у вас никакого протеста. Но ничего уже не поделаешь, что сделано, то сделано. Да и поволноваться… кое-кому совсем не лишне, да-да, я знаю, о чем говорю. Так побеседуем?
— Валяйте. Только желательно недолго, а то я здесь совсем окоченела. В этой сырости…
— К сожалению, не могу в настоящий момент предложить условий лучше… Не хотелось бы, чтобы вам самой стало известно место вашего нахождения. Так что давайте поговорим здесь, а потом вас довезут прямо до вашей машины, оставленной, если не ошибаюсь, у Савеловского вокзала?
— Напротив.
— Хорошо… Ирина Генриховна, позвольте задать вам несколько неожиданный вопрос? Кто вы по профессии?
— Вряд ли вам будет интересно. Я закончила консерваторию по классу фортепьяно. Концертировала, аккомпанировала известным певцам и артистам, иногда делаю это и сейчас, но больше занимаюсь преподаванием в музыкальном училище. Воспитываю дочь. Кормлю ужином супруга. Достаточно?
— Более чем, — с непонятным пониманием вздохнул незнакомец и ладонью погладил свой седой ежик. — Я все, понимаете ли, размышлял, как бы получше морально подготовить вас к принятию того решения, которое я собираюсь сейчас продиктовать.
— О как! Полагаете, удастся?
— Знаете, зачем спросил о вашей профессии? Чтобы проверить, как у вас с памятью. Хорошая или… не очень. Дело в том, что мне чрезвычайно важно одно обстоятельство. Я попрошу, предложу, прикажу — как вам будет угодно понимать — запомнить мои слова и в точности, как говорится, не прибавляя и не убавляя ни запятой, передать вашему супругу — Александру Борисовичу. Фамилия которого, как и ваша, естественно, вовсе не вызывает у меня никакой ухмылки непонимания. Догадываетесь, о чем я?
— Надо полагать, о ком? О хамоватом менте?
Незнакомец рассмеялся:
— В самую точку! Но, уверяю вас, он не заканчивал ни консерватории по классу фортепьяно, ни юридического факультета Московского государственного университета.
— Это не предмет ни оправдания, ни гордости.
— Но вот как вам Александр Борисович разрешает произносить слово «мент», этого я не понимаю.
— Очень просто. Мы привыкли называть вещи своими именами. Не людей, а вещи. Разницу чувствуете? Например, Слава Грязнов может позволить назвать сам себя ментом, ни чуточки не унижаясь при этом. Но лично у меня никогда бы и язык не повернулся. А тот, о ком речь, он мент и есть, ментяра поганый, оборотень, уголовник в украденной форме. Это не горячность, это мое убеждение.
— Превосходно, — сухо заметил незнакомец.
— Между прочим, хочу добавить к тому, с чего мы начали эту… беседу. Мужчина — помните? — он первым делом представляется даме, не заставляя ее думать про себя: «Вроде на вид человек приличный, а на самом деле — козел козлом».
— Ну и язычок у вас, однако, — хмыкнул мужчина.
— С молодежью работаю, у них-то поострее будет!
— Дай бог, дай бог… Дмитрий Сергеевич, с вашего разрешения. Так вот, уважаемая Ирина Генриховна, что я хотел… давайте все же так: предложить вам передать своему мужу… Он-то как относится к музыке?
— Это важно?
— Хотелось бы знать.
— Мне не нужно прикладывать усилий, чтобы затащить его на хороший концерт в консерваторию, скажем. Но это совсем не означает, что он немедленно и без остатка погружается в музыку. Чаще продолжает размышлять о своих служебных проблемах. Но ведет себя вполне пристойно, мне за него не стыдно.
— Превосходная характеристика! — засмеялся вдруг Дмитрий Сергеевич. — Лучше, пожалуй, не скажешь. Так вот… — он стал снова серьезным, и взгляд сделался жестким и даже злым. — Передайте ему дословно одну короткую фразу: «Самая лучшая музыка — это тишина».
— Что, и все? И он, вы полагаете, поймет, о чем речь? — спросить-то Ирина спросила, но вдруг почувствовала, как ледяным холодом окатило живот, и это страшное ощущение стало подниматься выше, к груди. Стоило немалого труда сдержать себя. Что уж, разве совсем она полная дура? Непонятно, о чем речь? Ирина едва сдерживала себя, чтобы… не разрыдаться, так вдруг стало все вокруг отвратительно…
Но Дмитрий Сергеевич ничего этого, похоже, не заметил. Полутьма здесь все-таки, неуютно, да просто противно.
— Он обязательно поймет, — сказал Дмитрий Сергеевич, поднялся и снова спросил: — Так передадите?
