Уильям Лэндей - Мишн-Флэтс
– Я приказал ему показать руки. Почему он не захотел показать руки? Я велел ему показать руки!
Я не вижу крови.
Однако старик больше не дышит.
Керт наклоняется, переворачивает священника на спину и начинает делать искусственное дыхание.
– Черт бы вас побрал! Черт бы вас побрал! – повторяет он каждый раз, отрываясь от рта старика и давя на его грудь.
– Ах ты Господи! – причитает Гиттенс. – Ах ты Господи!
Вбегает старая женщина. Она с визгом бросается на бездыханное тело.
Керт орет:
– Уберите бабу!
Двое ее оттаскивают.
Она стонет и, заламывая руки, смотрит, как Керт снова и снова вдувает жизнь в рот ее мужу. Без результата.
«Скорой помощи» нет и нет. Да и не могут они за пять минут приехать. Это Мишн-Флэтс. Здесь ничего быстро не делается. Даже «скорая помощь» здесь медленная.
Керт, раскрасневшийся, с выпученными глазами, продолжает делать искусственное дыхание.
В какой-то момент Келли просто оттаскивает его от трупа.
Все кончено.
Позже я узнаю – старенького священника звали Эйврил Уолкер.
Он был уже на пенсии, но продолжал совершать по воскресеньям службы в церкви Кэлвери Пентекостал на Мишн-авеню.
Постоянный защитник Брекстона был мертв. Хотя при штурме не получил ни единой царапины.
Причина смерти: инфаркт.
Или, как раньше говорили, разрыв сердца.
42
Нашкодившими детьми выглядели те девять-десять полицейских и спецназовцев, которые присутствовали при кончине священника.
Они и ошибку свою понимали, и то, что за нее придется кому-то заплатить.
Гиттенс сообщил по радио в участок о произошедшей трагедии.
Новость разлетелась по округе почти мгновенно. Когда мы выходили из дома, перед ним стояла плотная толпа – человек сто, не меньше. Приехали телевизионщики, нацелили на нас камеры и засыпали каждого вопросами.
Словом, пошло-поехало...
Вопросы были у всех, не только у журналистов. Вопросы у прокурора, у начальства спецназа.
Правда, что полицейские убили преподобного Уолкера?
На основе каких данных вы полагали, что Брекстон находится в доме номер сто одиннадцать на Олбанс-роуд?
Нужен ли был срочный арест в этом деле, арест любой ценой?
Насколько безупречна юридическая база ордера на арест?
Как действовала полиция – предварительно постучав в дверь или вломившись сразу, без предупреждения?
Кто произвел выстрел и почему?
Были и вопросы лично ко мне. Если от журналистов я сумел ускользнуть, то допроса в прокуратуре избежать не удалось.
Вопросы были крайне неприятные.
Почему вы, шериф Трумэн из Версаля, штат Мэн, принимали участие в аресте преступника в Бостоне?
Бостонские полицейские принуждали вас к каким-либо действиям, которые вы считали неправильными или неблаговидными?
Зачем вы так активно вмещались в это дело? Что-то кому-то хотели доказать?
И так далее, и так далее.
Я старался взвешивать каждое слово.
Нет, никто никакого давления на меня не оказывал и ни к чему меня не принуждал.
Да, мы предварительно постучались. («Хотя могли, черт возьми, и дольше подождать, прежде чем использовать таран!» – это добавлено про себя, и очень сердито.)
Да, я уверен, что все формальности были соблюдены и мы действовали правильно.
Я несколько раз нескольким людям повторил эти полуправды. Потом начал огрызаться: я это уже говорил тому-то и тому-то, это есть в протоколе того-то и того-то.
Один «доброхот» из прокуратуры заверил меня: не бойтесь, рассказывайте честно – не вас мы намерены вые... и высушить за это прискорбное событие.
Совершенно ясно: кого-то они все же намерены вые... и высушить, дабы умиротворить публику, возмущенную смертью Уолкера – негра! старика! священника!
И что бы они мне сейчас ни пели, в итоге самым лучшим кандидатом для вышеуказанной процедуры является человек со стороны – лох из зачуханного Версаля, штат Мэн.
Поэтому, отвечая, я взвешивал не только каждое слово, каждый слог взвешивал!
Один вопрос меня внутренне очень смутил: «Если бы представилась возможность повторить рейд, вы бы сделали то же самое и в той же последовательности?» То есть окольным путем меня спрашивали: ощущаете ли вы свою вину или вину кого-нибудь другого?
Разумеется, я ответил, как положено: я сделал бы то же самое и в той же последовательности и считаю, что другие действовали безупречно. Виновата нелепая случайность.
Однако про себя я думал иначе.
В том, что произошло, виноват убийца Данцигера!
Из-за него рейд, из-за него умер священник, из-за него эти вопросы, из-за него в полиции полетит чья-то голова...
Я вдруг нутром понял, как был прав Данцигер, говоря Кэролайн Келли: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение всю эту безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку, И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке».
Когда сумбурная тягомотина с допросами закончилась, я, совершенно измотанный, поплелся в гостиницу. Упал на постель и мгновенно заснул – как в черный омут провалился.
* * *Посреди ночи я вдруг ощутил, что я в комнате не один, и проснулся. Или проснулся – и ощутил, что я в комнате не один.
Так или иначе, я услышал знакомый шорох открываемой кобуры.
Кто-то открыл мою кобуру. Кто-то вынул мой пистолет.
Я только-только хотел приподняться, как в лоб уперлось что-то твердое и прижало мою голову к подушке.
Я открыл глаза. Прямо передо мной чужая рука. За ней огромный мужской силуэт.
– А я тебе доверял, срань поганая! – прозвучал тихий спокойный голос Брекстона из дальнего конца комнаты.
Стоя боком у окна и сложив руки на груди, Брекстон смотрел на улицу.
Я прошептал:
– Не надо, не надо!
Потом громче:
– Не стреляйте!
Дуло пистолета по-прежнему упиралось мне в лоб.
– Я думал, мы с тобой друзья, – сказал Брекстон.
– Друзья, – поспешил заверить я. – Конечно, мы друзья.
– Значит, вот как ты с друзьями поступаешь? Убил преподобного Уолкера. Вы, копы поганые, убили невинного прекрасного старика. За что?
– Мы его не убивали. У него случился инфаркт. Он умер сам по себе. Мы к нему и не прикоснулись.
– Ворвались в квартиру... Банда психов! Там была девочка. Ты ее видел?
– Да.
– Где она?
– Кто-то сразу схватил ее и вынес из квартиры.
– Это моя дочь.
Дуло пистолета переместилось на мой правый висок. Очевидно, приятелю Брекстона так было удобнее. Диалог затягивался.
– Я попробую найти ее, – сказал я. – Да, я попробую вернуть девочку тебе.
Брекстон презрительно фыркнул.
– Как зовут твою дочь? – спросил я, лихорадочно цепляясь за возможность выйти живым из этой ситуации.
– Темэрра.
– Куда мне ее доставить?
– Ее бабушке. Я тебе адрес напишу.
– Хорошо, я постараюсь.
– Ты уж очень постарайся!
Брекстон помолчал, затем сказал своему приятелю:
– Дай ему подняться. Только ты, собаченыш, не делай резких движений.
Верзила с пистолетом отошел от кровати на пару шагов.
Я медленно сел.
Брекстон по-прежнему в той же позе стоял у окна. Его косичка чернела на фоне неба.
Я потянулся за штанами. Верзила грозно поднял пистолет.
– Эй-эй! – тихо запротестовал я. – Дайте мне хоть штаны надеть!
Верзила снял со стула мои джинсы, обыскал их и швырнул мне.
– Спасибо.
Брекстон резко повернулся.
– Да, видок у тебя из окна неплохой.
– Жаль только времени у меня не было им насладиться.
– Времени у тебя и теперь не будет. Моя дочка должна быть у бабушки сегодня к вечеру, не позже. Приют или другая какая ерунда – это исключено. Так что вся ответственность на тебе.
– Возможно, ее уже отвезли к бабушке. Зачем полицейским четырехлетняя девочка? Только обуза.
– Ей шесть. И у бабушки ее нет.
– Хорошо, я сделаю все возможное.
– Как насчет Фазуло и Рауля? Ты выяснил, что я тебе велел?
– Как я мог выяснить? Смеешься?! Ничего я не выяснил.
– Чем же ты занимался все это время?
Натянув джинсы, я почувствовал себя увереннее и мог взглянуть Брекстону прямо в лицо.
– Чем я занимался? Да тебя искал! Вся бостонская полиция на ушах, тебя ищут! У них ордер на твой арест.
– С какой стати меня арестовывать? Я ничего не сделал.
– Ордер в связи с убийством Данцигера. У них есть свидетель против тебя. Якобы ты ему признался.
– Кто?
– Это я сказать не имею права.
– Стало быть, ты один из них. Послушай, собаченыш, я не знаю, что полиция затевает, но я не убивал прокурора. И никому никаких признаний по этому поводу не делал. Тебе скармливают дерьмо. Где улики?
– Улики есть, Харолд. И свидетель – важнейшая улика.
– Опять они родили свидетеля! Что, снова Рауль? Ты его видел, этого свидетеля?
– Да, видел.
– И он непридуманный?
