Даниил Лектор - Метод
– Зачем?
– Интересно.
– У нас не принято читать чужие материалы.
– «У нас» – это где? В семье?
– В профессии, – сухо произнес прокурор.
– Буду знать, – с вызовом ответила Есеня. – Это дело мамы?
Вместо ответа прокурор убрал папку в ящик стола и запер его на ключ. А когда поднял голову, дочери в кабинете уже не было…
Закончился еще один день Есениной «стажировки». Закончился так же, как все предыдущие: Есеня весь день сидела в брошенном цеху, листала папки с делами маньяков. Успела поговорить по телефону с Женей Осмыловским, похвастаться интересной работой. Выпила несколько чашек кофе. Но вот Меглина она в этот день опять так и не увидела.
Захлопнув последнюю папку, Есеня встала, прошлась по комнате. Из угла на нее, не мигая, смотрел круглый глаз телекамеры. Есеня скорчила глазу рожу, а потом показала «фак».
Дверь в углу приоткрылась. Должно быть, Глухой собирается, как обычно, отвезти ее домой. Не скрывая раздражения, девушка резко произнесла:
– Спасибо, сегодня машину не надо! Прогуляюсь хоть, а то уже тошнит от этой комнаты! И от бутербродов с сыром, и от вашего Меглина тоже!
В этот момент дверь распахнулась. За ней стоял Меглин. Коротко взглянул на Есеню и буркнул:
– Идем.
Они вышли наружу. Меглин бросил девушке связку ключей:
– Я в туалет. В машине жди.
И ушел. Есеня свернула за угол, и… При виде машины на ее лице отразилось недоумение. Это была грязная и помятая «Волга» старой модели. А на связке, которую ей кинул Меглин, девушка обнаружила множество ключей – но брелок центрального замка отсутствовал.
Есеня с трудом подобрала ключ, открыла машину. Тут ее недоумение стало еще сильнее. В салоне царил хаос: множество смятых сигаретных пачек, каких-то бумажек, зажигалок, старых журналов… Но еще больше Есеню поразило то, что она увидела в боковом зеркале. Меглин, остановившись в нескольких метрах от машины, вытряхнул на ладонь несколько таблеток, проглотил и обильно запил какой-то жидкостью из плоской фляжки, после чего сел за руль.
– Вы что – пили? – подозрительно спросила Есеня.
Следователь не ответил. Завел мотор, и они поехали.
Есеня не могла не заметить, что ее руководитель выглядит, словно пьяный – так, будто он вот-вот заснет за рулем. Заметив ее недоверчивый взгляд, Меглин спросил:
– Что?
– Ничего, все хорошо, – поспешно ответила Есеня. А про себя пробормотала:
– Предлагали же в Питер…
Спустя какое-то время она решилась задать вопрос, который уже несколько дней вертелся у нее на языке:
– Скажите, как вы вычислили гада, который убил мою подругу?
– Очки, – коротко бросил Меглин.
– Что – очки?
– Очки у него были дорогие, – пояснил следователь. – А лицо – нет.
– Очки дорогие, лицо – нет… – повторила Есеня. – Это что, дедукция?
– На труп остальные в толпе по разу посмотрели и больше не стали – страшно, – монотонно, невыразительным голосом продолжал Меглин. – А он смотрел, глаз не отводил. Не страшно ему было, приятно.
– Ясно. И психоанализ, значит, – подытожила Есеня.
Меглин коротко взглянул на девушку и подтвердил:
– Да. Всё в глазах.
– Еще и телепатия! Круто! – произнесла Есеня с усмешкой.
Меглин снова заговорил – не глядя на девушку, негромко, словно сам с собой:
– Алексей его зовут, Алексей Журавлев. Механик и ювелир. Это он – «праздничный убийца», убивал девушек на выпускных. От него жена ушла. Любил ее, как положено, а она ушла. Почему? А потому что у него в карманах руки золотые, а копейки – медные. Получал мало. А она красивая, а это расходы. Она ему сказала: «Прости, я полюбила». Он в слезы: «Как это – полюбила?! Ах ты, сволочь!» – «Ой, Алеш, давай без скандала!» Он переживал, спать не мог. Ночью придумал, утром чертеж набросал и серьги сделал. Яд в кристаллах. Серьги надел – через день умер. Пришел, подарил. Сказал: «На память». Ну и все, жены бывшей нет. А спать все равно не может, в голове будто щекотка. А если щекотка – как спать?
А тут появился этот, вежливый. «Знаю, – говорит, – какой ты мастер; у меня нюх на таланты. А ожерелье сможешь сделать?» – «Смогу». – «Но мало ведь сделать, надо еще подарить. И так, чтоб не первую встречную, а ту, что заслужила, как жена твоя бывшая, самка продажная». – «А как узнать, которая заслужила?» – «А я подскажу. И слова, какие надо сказать, чтобы взяла, напишу на бумажке. Выучишь, и как диктор, слово в слово, потому что сам ты как дите с отставанием в развитии, в Калуге родился, батя алкаш. Но ничего, отрепетируешь, заодно в развитии нагонишь. А что очки у тебя на шурупчике и изоленте, так я куплю – и очки, и костюм». Грамотный парень, ничего не забыл…
– Вы хотите сказать, их двое было? – спросила Есеня, с трудом выудив главное из этого монолога. – Тот, кого взяли, только делал эти… изделия? Был другой, кто указывал, кому дарить и что говорить при этом? Сообщник?
– Разве кукла на пальце и палец – сообщники? – заметил на это Меглин.
– Но… почему вы его не взяли?
– А как его возьмешь? Он все делает правильно. Не сам. Чужими руками. «Ты меня не поймаешь»… Молодец…
За этим разговором Есеня не сразу заметила, что они уже выехали из Москвы. Не заметила она и другого – что после Москвы их обогнала машина Глухого и пошла впереди.
Они ехали несколько часов и наконец въехали в областной центр, расположенный южнее столицы. По дороге Меглин купил в магазине дешевый торт и бутылку вина. Поколесив по улицам, он остановил машину у старого дома и вышел. За ним, не дождавшись приглашения, вышла Есеня. Они поднялись на второй этаж, Меглин позвонил в дверь. Им открыла женщина лет шестидесяти, с красивым бледным лицом, обрамленным ухоженными седыми волосами. Увидев Меглина, она радостно воскликнула:
– Родик!
– Софья Зиновьевна, как вы? – отозвался Меглин.
Не ответив, женщина жестом пригласила их в квартиру. В коридоре к гостям подбежал миттельшнауцер, такой же старый, как его хозяйка.
– Берт жив еще? – удивился Меглин.
Женщина пояснила, обращаясь к Есене:
– Ему пятнадцать. У нас это подросток, а у собак – глубокий старик. Знаете, какая умница? Берт, сдохни!
Берт упал на пол, вытянулся и застыл. Хозяйка и Меглин при этом захохотали, Есеня кисло улыбнулась.
Прошли в гостиную. Меглин передал хозяйке торт и вино, плюхнулся в кресло и, показав на Есеню, объявил:
– Знакомьтесь, Софья Зиновьевна: Есеня, дочь моя. Похожа?
– Лоб твой, – ответила хозяйка, взглянув на девушку. – Имя красивое. Это в честь Есенина?
– Ага, – кивнул Меглин. – Есень, я тебе сто раз рассказывал: это Софья Зиновьевна, моя любимая учительница.
– Да, да, – кивнула хозяйка. – Русский язык и литература… Будем пить чай?
– Почему чай? Вино! – воскликнул Меглин. – Красное, вы же любите!
Повернувшись к Есене, Софья Зиновьевна развела руками:
– Конечно, нехорошо учительнице в этом признаваться, но мы же не в школе!
– А вы так и работаете, не надоело? – спросил Меглин.
– Конечно, надоело; конечно, работаю! – рассмеялась учительница. – Ты же знаешь, Родик, школа как цирк: раз пришел, всю жизнь под куполом. А ты что, пишешь? Так же, про спорт, или как?
– Про спорт надоело, – заявил Меглин. – Пишу про звезд. Интересно, и платят хорошо.
– Журналист, конечно, не то что учитель, – вздохнула Софья Зиновьевна. – У нас двадцать пять лет одно и то же. А у тебя один день не похож на другой, да?
– Все разные, – с важным видом кивнул Меглин.
Есеня слушала этот диалог с растущим недоумением. Дело было не только в том, что Меглин скрыл от Софьи Зиновьевны свою профессию. Было еще что-то, какая-то фальшь, которую она чувствовала, но не могла понять…
Между тем Меглин разрезал торт, откупорил вино, разлил его по бокалам. С пафосом провозгласил:
– За учителей! За вас, дорогая Софья Зиновьевна!
– Спасибо, что не забываешь, Родик! – ответила учительница. – За учеников тоже!
Видно было, что она растрогана.
Выпили. Кивнув на Есеню, Меглин произнес:
– Молодежь нынче – ну, не знаю… Мы были не такие. Настолько пустые все сейчас! Не люди, а аксессуары. И проблемы у них аксессуарные.
– Да, Родик, ты прав, – отозвалась Софья Зиновьевна.
– Вот даже Есенчик, – продолжал Меглин. – Знаете, из-за чего волнуется? Прости, но я скажу. Дескать, грудь маленькая. Мол, не модно. Скажите хоть вы ей!
Есеня пошла красными пятнами, с удивлением взглянула на следователя, но стерпела. А Софья Зиновьевна принялась объяснять:
– Девочка моя, во все времена большие груди нравились солдатам. А маленькие – поэтам! Маленькую женскую грудь ценили Гёте, Вийон, Блок… Насчет Пушкина не могу утверждать однозначно, в обществе в то время, как вы знаете, было принято почти оголять грудь, подчеркивать корсетом, но он ценил маленькие ножки, и я думаю, что и маленькую грудь тоже считал, скорее, достоинством…
