Из жизни кукол - Сунд Эрик

Кто-то совершил ужасную ошибку. Служащий надеялся, что ее еще можно исправить.

Тринадцать месяцев спустя Луве Мартинсон держал в руках письмо и спрашивал себя, чем они там, в миграционной службе, занимаются.

Какой у отца Мерси красивый почерк.

Dear Mr Love Martinsson,

I hope you are the right person to contact in my case. I do not want to bother you with a phone call and instead I choose to write a letter that you can read when you have time [67].

В социальной службе отцу Мерси указали на Луве как на ближайшее контактное лицо, так как Мерси не отправили жить в какую-нибудь семью.

Он рассказывал, что за год с небольшим дважды посетил Швецию, чтобы попросить убежища. Во второй раз он явился в стокгольмский офис Департамента по делам миграции, где ему сообщили, что его дочь, по всей вероятности, находится в Швеции.

Дожидаясь ответа на свой запрос, он увидел фотографии дочери в шведских газетах; по тому, что писали о ней журналисты, он ее не узнал.

Если написанное было правдой, то после Гамбурга, с тех пор как они расстались, в жизни Мерси творилась какая-то совершенная жуть.

Луве хотелось заорать.

Отец Мерси должен был получить статус беженца уже в свой первый приезд в Швецию.

Луве, не веря своим глазам, читал дальше.

Возникла новая бюрократическая проблема.

Недавно шведская полиция объявила отца Мерси скончавшимся, и миграционная служба ссылалась на один циркуляр. Шведские органы местной государственной власти: 2005:52, порядок действий в отношении скончавшихся.

Формально отец Мерси находился сейчас в морозильной камере перевозящего трупы самолета, летящего в нигерийский Кано, а не сидел в стокгольмском офисе миграционной службы.

Кафка, подумал Луве и перевернул страницу. Конечно, когда покойник явился просить убежища, завыли все сирены; отец Мерси писал, что в первые часы после прибытия был уверен: он попал в дурной сон. Для начала у него конфисковали паспорт, на том основании, что паспорт наверняка поддельный, потому что человек, за которого он себя выдает, мертв. Один из служащих связался с полицией, и ему сообщили о мертвеце, обнаруженном на мосту в центре Стокгольма.

Согласно отчету о вскрытии, он или погиб от холода, или задохнулся в люке для шасси, после чего выпал из этого люка и приземлился на мост, где его переехала машина. Опознать труп было в принципе невозможно, но удостоверение личности, найденное при мертвеце, совпадало с документами отца Мерси.

Причиной того, что отец Мерси написал письмо, а не приехал сам, был тот факт, что он не мог передвигаться свободно: отец Мерси сидел в Стокгольме под стражей, в ожидании высылки.

Луве отметил, что почерк стал энергичнее и более наклонным, словно отец Мерси теперь писал быстрее.

I will go back in time a bit and tell you my story, from the sad day that I lost my daughter at the bus station in St. Pauli up to the moment that I arrived in Stockholm [68].

Все началось, когда двое охранников выдворили его с автобусной остановки. Несколько недель он болтался поблизости, но найти дочь не смог, а потом его подвез до Мальмё какой-то польский дальнобойщик. В Мальмё отец Мерси запросил убежища и получил отказ.

I know that Sweden is a tolerant country, but I could not prove my homosexuality. They simply did not believe me because I also told them that I was married and had a family. They say that a lot of people that seek asylum come with lies. If I had lied about my family instead of telling the truth, maybe they would have believed me [69].

Отца Мерси должны были выслать назад, в Нигерию. Он попал на самолет, который совершил промежуточную посадку в Брюсселе. Там отцу Мерси удалось сбежать.

It was there I met him. The man I believe is the man that they found on the bridge in Stockholm. His name was Moses, from Ghana, and we were around the same age. Sometimes Europeans have trouble seeing the difference between us West Africans [70].

Отец Мерси писал, что пару дней общался с Мозесом, а однажды утром проснулся и обнаружил, что тот исчез. Потом он обнаружил, что исчез и паспорт. Отец Мерси решил, что где-то потерял его, и лишь в Стокгольме ему пришло в голову, что паспорт, вероятно, украл Мозес.

Прокантовавшись восемь месяцев в Брюсселе, отец Мерси скопил денег на новый паспорт и “подушку безопасности”, с которой можно было двигаться дальше, в Швецию. О подробностях своего путешествия он не распространялся. Вероятно, на север он добрался с каким-нибудь дальнобойщиком. На этот раз пунктом его назначения был Стокгольм.

Now I will do anything to find my daughter. She is all I have.

Please Mr. Martinsson, can you in any way help me [71]?

За окном серели в тусклом дневном свете елки, была оттепель, но мелкий дождик ночью переходил в снег.

В голове у Луве начала оформляться одна мысль. Он отложил письмо.

Приоткрытая дверь

Скутшер

Снег снова начал таять, но на проезжей части держался предательский ледок, и Кевин поворачивал осторожно. На подъезде к Эльвкарлебю у него зазвонил телефон, и Кевин подключил наушники.

Звонили из клиники в Фарсте.

– Первое – брат передает вам привет. Он приезжал, сказал, что звонил вам несколько раз, но вы не отвечали. Вероятно, это по поводу продажи дома, не хватает только вашей подписи.

Значит, брат все еще в городе, подумал Кевин.

– Ясно. Я ему перезвоню.

– С вами хочет поговорить ваша мама. У вас есть минутка?

Кевин ощутил укол вины.

– Да, конечно… Кстати, как она себя чувствует?

– Она хорошо реагирует на новый препарат. Тяжелые симптомы пошли на спад.

– Отлично. Можете передать ей трубку.

– Сейчас, только… Она попросила меня кое-что записать, чтобы не забыть, почему она захотела позвонить вам. Может, я лучше сначала прочитаю?

– Да, пожалуй.

– Вот что она сказала: Папа ударил Кевина. Папа хотел попросить прощения, но не успел. Скажите Кевину: “Прости меня”. – Медсестра откашлялась. – Если это правда – сочувствую.

– Папа никогда меня не бил, – сказал Кевин. – Ни единого раза.

– Ясно… Ну и хорошо. Передаю трубку.

Кевин поднялся на мост через Дальэльвен, и в трубке затрещало.

– Здравствуй, милый… – Голос у матери был мягче и медлительнее, чем в прошлый раз.

– Здравствуй, мама. Ты хотела что-то мне сказать. И попросила медсестру записать на бумажке.

– Бумажка? Да-да… да, вот. Вот бумажка.

У матери в голове стоял туман, она говорила тягуче-замедленно, но во всяком случае реагировала на обращенные к ней слова.

Снова тишина, секунд на десять-пятнадцать. Потом мать сказала:

– Папа хотел попросить прощения. За то, что он тебя ударил.

– Папа никогда не бил меня.

– Плохо было, – сказала мать, словно не слыша его. – Совсем плохо, когда мы еще не переехали на Стуран. Я знаю, что ему было стыдно, но такой уж человек. Он…

– Мама, он меня не бил. Ты ошибаешься, ты…

И вдруг Кевин все понял.

Он увидел перед собой брата. Не взрослого задиру, а фотографию брата маленького, из фотоальбома.

Брат с удочкой в руках стоял на мосту – наверное, где-то на Гринде.

Папа ударил его, подумал Кевин. Не меня.

Отец не бил балованного младшего, милого шалуна, который получал все, на что укажет, включая красное йойо.

Папа бил старшего.

Что еще он с ним делал?

Кевину стало жутко, и он заговорил громче:

– Папа бывал жесток с братом?

Мать не ответила. Сначала Кевин решил, что она положила трубку, но фоном звучали голоса – наверное, переговаривались медсестры. Кевин, не отдавая себе отчета, прибавил скорость и проскочил указатель с ограничением в пятьдесят километров в час на скорости в восемьдесят. Мать ответила, только когда Кевин перестал ощущать сцепление с дорогой.