Фридрих Незнанский - Последний маршал
Хозяева разорились только на один сотовый телефон, да и то потому, что так им самим удобнее ловить Лапшина, где бы он в этот момент ни находился, в лесу или в сортире. А вот как Эдику контролировать своих легионеров — на это хозяевам было глубоко наплевать.
На данном этапе в подчинении у Лапшина находилось двое. Люську он в этот список не вносил. Магаданшу он знал как самое себя, знал ее мужа, с которым еще лет семь назад вместе сидел, и уважал Магаданшу по максимуму, насколько вообще мог уважать Евино отродье. Баб, считал Эдик, можно использовать только по прямому назначению.
В подчиненных ходили сопляк-кореец, которого Эдик выводил в люди, и Волоха — с ним Эдик работал давно. Он не любил новых людей вокруг себя. Но в последнее время Волоха начал Эдика раздражать: слишком стал самостоятельным.
Эдику недавно перевалило за сорок, и хотя он чувствовал себя в расцвете, все-таки не мог не замечать, что ему в затылок уже дышат, наступают на пятки подросшие молодые бычки в черных кожаных куртках. Лапшину с ностальгией вспоминалось его поколение. А эти, нынешние, того и гляди тебя сметут с корабля истории в гнилую яму два на полтора.
Глядя, как Цой, сосредоточенно уставившись в пространство над Клязьмой, утрамбовывает пятками плешь во дворе, сопит и делает плавные пассы руками в сторону невидимого врага, Эдик плюнул про себя. Здоровенный лоб, а предел мечтаний — черный «БМВ» последней модели и две блондинки зараз. Двадцать три года, а уже пушка на боку. А когда сам Эдик впервые заимел свою пушку? Подумать страшно, ведь обходился же одной собственной головой да руками. Но, взявшись за воспитание Цоя, он видел, что Цой — малек по натуре был, есть и будет и в акулу ему никогда не вырасти. Оставляя такого малька у себя за спиной, Эдик, по крайней мере, мог жить спокойно, не опасаясь, что его сожрут. Этот не сожрет, думал он, фантазии не хватит.
— Эй, Малек! — окликнул корейца Эдик.
Цой услышал и повернулся к Лапшину, сопя и раздувая ноздри, лоснясь от пота, словно бронзовый.
— Кончай мелькать. Подымись на шоссе, погляди: не едут?
— А Безрукий не может посмотреть?
— Я тебе сказал! — нахмурился Эдик.
Малек не стал спорить, ополоснулся под железным рукомойником, прибитым к доске парника, и, не вытираясь, влез в спортивную куртку, привычным жестом засучив рукава выше локтей.
С шоссе на въезде в поселок открывался обзор километров на пять вокруг. Шоссе плавно спускалось с горочки и там, внизу, катилось серыми асфальтовыми волнами. Подъезжающий к дачам автомобиль то взмывал на гребень волны, то исчезал в низинке и был виден как на ладони. Но сейчас дорога была пуста, над размякшим от жары асфальтом колыхалось марево.
Лапшин со своими бандитами жил на даче у Божьего одуванчика по прозвищу Безрукий. Мужичонка и вправду был сухоруким, правый рукав его френча болтался как пустой, и из рукава выглядывала не кисть, а серая воронья грабка со скрюченными пальцами. Безрукий устраивал Эдика по всем параметрам: одинокий, малообщительный, не в свое дело не лезет, ходит себе как тень. А не устраивал Эдика только один факт: Безрукий был идиотом. То есть не клиническим шизоидом с отвисшей слюнявой хлеборезкой, а просто придурком по жизни: он держал в доме кошачий питомник. Любой кретин, подобравший на улице хворого, вшивого, с гниющими глазами кота в лишаях, мог привезти его к Безрукому, и идиот с умилением принимался выхаживать паскудного паразита. Иногда кошек привозила из Москвы засушенная мумия с нарисованными тушью жирными бровями. Телефон мумии печатался в рекламных газетах в рубрике «Животные» под слезливой просьбой не выбрасывать мохнатых друзей на помойку, а звонить прямо по этому номеру. Желающих находилось выше крыши. Изредка, правда, попадались и желающие усыновить четвероногого сиротку-подкидыша, но те разбирали самых красивых, с признаками хоть мало-мальской породы на усатых физиономиях. Большинство же питомцев Безрукого отличалось плебейской внешностью. Брать их никто не хотел, в лучшем случае помогали деньгами и кормом. Так что по всему дому и по двору шлялись денно и нощно раздобревшие, сытые ублюдки. Они чувствовали себя здесь хозяевами, разбегаться и не думали, а, наоборот, плодились и размножались. Кошачье племя дополняли уродливые дворняги, всученные когда-то доверчивым ослам под видом щенков колли и овчарки. Когда хозяева прочухались, кого купили, то выперли щенков ногой под зад, и постепенно все они оказались у Безрукого.
Лапшин до знакомства с Безруким относился к животным лояльно, но, переночевав одну ночь на даче, на другой же день поклялся собственноручно кастрировать самых горластых тварей и утопить в Клязьме мешок-другой пискливого молодняка. Но идиот грудью встал на их защиту, и Эдик понял, что, если он тронет хоть одну тварь пальцем, придется им всем сваливать отсюда и искать новое пристанище. А времени на это не было. Да и место — удобнее не придумать: до Москвы двадцать километров, а затеряться здесь — как иголке в стогу сена. Это же не деревня, где все друг друга знают, это — старые дачи, сто раз перепроданные из рук в руки. Соседи тут не знают друг друга даже в лицо. Так что пришлось заткнуть свое мнение в одно место и терпеть.
Малек спустился с горочки. Эдик по лицу его понял, что машины с Волохой и Люськой-Магадан не видно, но все-таки крикнул:
— Ну что? Едут?
— Не видно! Нет еще!
— Стой там и смотри. Увидишь — беги ко мне, понял?
Кореец вяло согласился — удовольствие ему торчать столбом на жаре.
— Кыца-кыца-кыца! — заунывно звал Безрукий. — Сидор! Сидор! — кланялся он каждому кусту.
Эдик улыбнулся: ищи, ищи своего рыжего паскудника, не найдешь. Валяется сейчас твой Сидор со свернутой шеей в болоте возле Клязьмы и только зеленые мухи над ним жужжат. А царапался, гаденыш, как — рука вспухла и чешется.
Лапшин машинально почесал подсохшие царапины и посмотрел на часы. Двадцать минут четвертого.
«А если хозяин сейчас позвонит?.. — мелькнула неприятная мысль. — Явится Волоха — убью».
В Медведкове их на каждом перекрестке тормозили светофоры. Приходилось останавливаться и париться в духоте. От асфальта несло горячим воздухом, как от печки. Волоха зубами скрипел от злости, но поделать ничего не мог. Магаданша и так уж выкручивала «Волгу» как могла, показывая чудеса вождения.
Голова уснувшей чувихи все еще лежала у него на коленях. Рука ее безжизненно свесилась. Волоха поправил руку, переложив ее на колени, но, когда машина тронулась с места, рука снова соскользнула и повисла, качаясь. Только не хватает, чтобы на спящую женщину обратил внимание гаишник. И на пьяную она, к сожалению, не похожа: культурная с виду баба, молодая, одета хорошо. Замужем — золотое обручальное кольцо на пальце, а поверх кольца — перстень с крупным зеленым камнем. А пальцы-то какие длиннющие! Волоха даже сравнил их мысленно, покосившись сначала на свои руки, сцепленные в замок на коленях, а потом на руки Магаданши, небрежно лежащие на баранке. Пальцы у Люськи были от рождения расплющены на концах, а на безымянном еле заметно синела плохо выведенная татуировка овального перстня с двумя чайками. У этой — как ее? Зеркаловой? — пальцы на концах тонкие и как-то сами собой переходят в длинные ногти, хоть и коротко стриженные. И почему-то эти ногти блестели, хотя она их не накрасила.
За Челобитьевом они попали в пробку. Двухрядное шоссе забили дальнобойные грузовики-контейнеры, идущие из Москвы на Ярославль и Вологду. Затертые между ними, как клопы, легковушки пытались маневрировать, выезжали на встречную полосу, вклинивались в просвет между идущими впереди машинами. Минут десять Магаданша двигалась тем же макаром, пока машины не перекрыли и встречную полосу и не образовалась бестолковая, сигналящая и матерящаяся пробка.
Магаданша обернулась и критически осмотрела спящую Татьяну.
— Ну-ка поправь ее, — кивнула она Волохе. — Закинь ей ноги на сиденье да сумку сними. Еще начнут докапываться менты. Надолго застряли.
Проклятая пробка нагнала на этот участок дороги свору гаишников, они шныряли между машинами, как живчики, разгоняя затор.
Волоха, как куклу, перевернул спящую, уложил поперек сиденья и даже приобнял рукой, чтобы не свалилась, когда машина дернется. Ему было нестерпимо жарко и хотелось пить. Надетая под рубашку прямо на голое тело кожаная портупея неприятно натирала плечи. Он чувствовал, как под рубашкой струйками стекают капли пота.
— Жара, — выдохнул он.
— Ага, — флегматично ответила Люська, закидывая руки за голову. Ее футболка под мышками почернела от пота и кисло воняла. — Ну чего уставился? — сказала она, имея в виду пожилого гаишника, стоявшего впереди и уже несколько раз с любопытством присматривавшегося к их машине.
Гаишник отвернулся, потопал взад-вперед по своим делам, махая жезлом, потом вдруг развернулся и пошел прямо на них.
