Луиза Пенни - Смертельный холод
– Идем. – Гамаш бросился перед Бовуаром по лестнице. – За мной. – Он недоуменно оглянулся на Бовуара, который немного помедлил, прежде чем войти в темное, узкое пространство.
Такие лестницы строились для маленьких людей, живших сто лет назад, для плохо питавшихся квебекских фермеров, а не для упитанных полицейских, какие работали в полиции сегодняшнего Квебека. По такой лестнице можно было разве что ползти. Гамаш сорвал с себя каску, и Бовуар последовал его примеру, с облегчением освободившись от этого обременительного снаряжения. Старший инспектор поспешил вверх по узкой лестнице, цепляясь курткой за стены. Впереди было темным-темно, и лучи их фонариков обшаривали закрытую дверцу люка. Сердце Бовуара колотилось, дышал он часто и неглубоко. Кажется, дым становится гуще? Да, становится. Бовуар был уверен, что чувствует пламя, догоняющее его. Он повернулся, посмотрел назад, но увидел только темноту. Это было немалым утешением. «Пожалуйста, Господи, дай нам выйти отсюда живыми». Даже если огонь охватил весь второй этаж, это было лучше, чем оказаться заживо замурованными на узенькой лестничке.
Гамаш надавил плечом на дверцу – и ничего не случилось.
Он надавил еще сильнее, но дверца не подалась.
Бовуар посмотрел туда, откуда они пришли. Снизу под дверь проникал дым. А дверца наверху была заперта.
– Дайте-ка я. – Он попытался протиснуться мимо Гамаша, хотя там и лист бумаги нельзя было просунуть. – Попробуйте топором, – сказал он срывающимся голосом.
У него пощипывало кожу, дыхание стало учащенным. Голова закружилась, и он подумал, что может потерять сознание.
– Нам нужно выбираться отсюда! – сказал он, ударяя по стене кулаком.
Эта лестница ухватила его за горло. Он уже почти не мог дышать. Они оказались в ловушке.
– Жан Ги, – позвал Гамаш.
Он всем телом налегал на дверцу люка, прижимаясь к ней щекой. Он не мог двинуться ни вперед, ни назад, не мог успокоить Жана Ги, который начал впадать в панику.
– Сильнее, давите сильнее! – прокричал Бовуар с истерическими нотками в голосе. – Господи, дым поднимается сюда!
Гамаш чувствовал, как Бовуар напирает на него снизу в попытке хоть немного отодвинуться от ползущих вверх дыма и пламени.
Бовуар знал, что им суждено здесь погибнуть. Стены сужались вокруг него, темные и глухие, они ослепляли, душили.
– Жан Ги, прекрати! – прокричал Гамаш.
– Она не стоит того! Бога ради, уходим отсюда! – Он кричал и дергал Гамаша за руку, тащил его вниз, в темноту. – Она этого не стоит! Нам нужно выбираться отсюда!
– Прекрати! – приказал Гамаш. Он повернулся, насколько ему позволяло узкое пространство, и в лицо ему ударил ослепляющий свет фонарика в руке Бовуара. – Слушай меня. Ты слушаешь? – прорычал Гамаш.
Безумное дергание прекратилось. Лестница заполнялась дымом. Гамаш понимал, что времени почти не остается. Он напряг зрение, чтобы увидеть лицо за лучом фонаря.
– Кого ты любишь, Жан Ги?
Бовуар подумал, что у него галлюцинации. Неужели шеф собирается цитировать ему поэзию? Он не хотел умереть с жуткими словами Рут Зардо в ушах.
– Что?
– Думай о ком-нибудь, кого ты любишь.
Гамаш говорил ровным, требовательным голосом.
«Я люблю вас». Эта мысль тут же пришла в голову Бовуару. Потом он подумал о жене, о матери. Но первым был Арман Гамаш.
Бовуар представил себе, как Гамаш сгорает в этом доме, придавленный бревнами, призывая его на помощь. Внезапно узкая лестница перестала казаться такой уж узкой, тьма – такой уж угрожающей.
«Рейн-Мари», – снова и снова думал Гамаш, он думал о жене с того самого момента, как вошел в этот горящий дом. Не ради агента Иветт Николь. Не ради Сола Петрова. Ради Рейн-Мари. Мысль о том, что он должен спасти ее, прогнала все соображения о собственной безопасности. Важно было найти ее – все остальное не имело значения. Николь превратилась в Рейн-Мари, а страх – в силу духа.
Он толкал и толкал дверцу люка плечом. Он уже начал кашлять от дыма, закашлялся и Бовуар.
– Она подалась! – прокричал он Бовуару и удвоил усилия.
Теперь он понял, что, вероятно, на эту дверцу поставили какой-то предмет мебели. Судя по тяжести – холодильник.
На долю секунды он подался назад, собрался. Молча посмотрел на дверцу, закрыл глаза. А когда открыл, все свою силу вложил в удар плечом. Дверца подалась настолько, что в щель уже можно было просунуть топор. Используя его как рычаг, Гамаш приподнял дверцу, и тут на него хлынула волна дыма. Он уткнулся лицом в плечо, чтобы дышать через одежду. Потом услышал и почувствовал, как предмет мебели, блокировавший дверцу, упал на пол – и дверца распахнулась полностью.
– Николь! – взревел он.
В легкие ему попал дым, и он закашлялся, очищая горло. Он почти ничего не видел, но луч фонарика помог ему определить, что это маленькая спальня. Рядом с дверцей люка стоял комод. Следом за Гамашем наверх вылез Бовуар и сразу же понял, что дым здесь гуще, чем на лестнице. Времени у них почти не оставалось.
Бовуар слышал, как приближается огонь, чувствовал его жар. За считаные секунды он перенесся из обжигающего холода в беснующийся огонь, а ведь бабушка предвещала ему гореть в огне.
– Николь! Петров! – прокричали они.
Прислушались и перешли в коридор, где пожар захватывал все новые и новые территории. Пламя поднималось по стенам и лизало потолок, потом сжималось, словно чтобы вдохнуть воздуха. Гамаш, пригибаясь, быстро двинулся по коридору подальше от огня, заглянул в следующую комнату, споткнулся обо что-то на пороге.
– Я здесь. – Николь поднялась на колени и обхватила ноги Гамаша. – Спасибо. Спасибо. – Она словно пыталась залезть ему под кожу. – Я стою того. Правда. Простите меня.
Она цеплялась за него, как будто боялась утонуть, если отпустит.
– А Петров? Слушайте меня, где Петров?
Она отрицательно покачала головой.
– Ладно. Возьмите это. – Он передал ей свой фонарик. – Бовуар, ты первый.
Бовуар развернулся, и все трое, пригибаясь, побежали назад по коридору в направлении пламени и дыма. Нырнув в маленькую спальню, Бовуар чуть не свалился в открытую дверцу в погреб. Там было жарко. Он посветил фонариком вниз и увидел море огня и дыма.
– Там не пройти! – прокричал он.
Рев приближался. Был совсем рядом. Гамаш подошел к окну и разбил его локтем.
– Вон он! – услышал он голос Рут. – Наверху! Скорее лестницу!
Через несколько секунд в окне появилось лицо Билли Уильямса. И скоро все трое поспешили прочь от горящего здания. Гамаш повернулся и увидел дом, поглощенный ярко-оранжевым пламенем, и дым, который вместе с Солом Петровым устремлялся в небеса.
Глава тридцать вторая
На следующее утро они проснулись поздно и увидели за окном день-сказку. Кольцо холода разомкнулось, и пошел снег, он лежал толстым слоем на машинах, крышах, людях, неторопливо бредущих по своим делам. Из своего окна Гамаш увидел Питера Морроу у птичьей кормушки, в которую он засыпал зерно. Не успел он уйти, как появились синички в черных шапочках и голубые сойки, а за ними – голодные белки и бурундуки. Билли Уильямс расчищал каток – действие в лучшем случае бессмысленное, так как снег наметало сразу же. Эмили Лонгпре выгуливала Анри. Неторопливо выгуливала. Все в этот день, казалось, жили замедленно. «Странно, – думал Гамаш, принимая душ и надевая вельветовые брюки, водолазку и теплый пуловер, – деревня, кажется, гораздо больше потрясена смертью неизвестного фотографа, чем убийством Си-Си».
Было десять утра. В гостиницу они вернулись в половине седьмого. Гамаш долго принимал горячую ванну, стараясь ни о чем не думать. Но одна фраза все время вертелась в его мозгу.
«Я стою того. Правда, – сказала Николь, брызгая слюной и цепляясь за него. – Я стою того».
Неизвестно почему эти слова заставили его задуматься.
Жан Ги Бовуар, возбужденный, отправился в кровать, приняв наскоро душ. У него было такое ощущение, будто он участвовал в состязаниях по триатлону и занял первое место. Ему пришла в голову мысль: а не то ли самое чувствуют игроки в кёрлинг? Физически он был на пределе. Замерз, устал. Но внутри у него все пело.
Они потеряли Петрова, но вошли в горящее здание и спасли Николь.
Рут Зардо приняла душ, уселась за пластиковый стол в своей кухне и, попивая виски, принялась писать стихи.
И вот вопрос хороший:
на смертном ложе ты лежишь,
лишь час тебе осталось жить,
и выбор твой совсем не сложен:
кого давно простить ты должен?
Иветт Николь отправилась прямо в постель – грязная, провонявшая, изможденная, но чувства ее не соответствовали физическому состоянию. Она лежала в кровати, в тепле и безопасности.
