Хокан Нессер - Человек без собаки
Похороны назначены на три часа. После кладбища — поминальный кофе в общине, потом семейный обед в отеле — только семья, никаких приглашенных… но она точно знала, где-то в этой бесконечной цепи секунд, минут, людей, часов и невыносимых мыслей… она сорвется. Рано или поздно. Это было неизбежно… как летняя гроза в тот жаркий июльский день на озере Тисарен в Нерке, где она провела, пожалуй, самое лучшее лето своего детства.
Тисарен? Нерке? Откуда выплыло это воспоминание?
Смешно, подумала она. Зенит моей жизни пришелся на детские годы. Сколько мне было тогда? Одиннадцать? Двенадцать? А вся остальная жизнь — наклонная плоскость… так, наверное, у всех. Наверное, расставание с детством и есть собственно смерть.
Опять эти ненормальные мысли. Собственно смерть? Она повторила это определение вслух — оно показалось ей странным. Наверное, все из-за таблеток. Вместо того чтобы вызвать «приятную сонливость», они открыли все шлюзы в душе, шлюзы, которые полагалось бы держать закрытыми.
Днем надо принять еще две. Так предписал старый шведский врач, последние сорок лет своей жизни живущий в Торремолиносе. Он напоминал ей то ли Грегори Пека, то ли Гэри Гранта — она всегда путала этих великих кинозвезд. Но пока таблетки не помогали… и у нее не было никакой уверенности, что вторая доза подействует.
Теперь Карл-Эрик был недоволен, что ему не удавалось поймать первую программу радио.
Надо сделать вот что, решила она, — надо удвоить дозу. Будь что будет — все лучше, чем сорваться и испортить всем грустно-торжественное настроение.
Но, конечно, лучшим решением был бы лось. Мгновенная тьма в лобовом стекле, мощный удар… и тут же начнет разворачиваться непроницаемая штора вечности и забвения. Умереть по дороге на похороны расчлененных останков сына — любая мать может только мечтать об этом, об этом стоит вознести молитву Богу, в которого она не верила.
У молодого портье в гостинице волосы и галстук были одинакового бледно-морковного цвета. Его лицо показалось ей знакомым — наверное, кто-то из бывших учеников. Бывшие ученики попадались ей повсюду. Она мысленно поинтересовалась, что он сделал раньше — сначала покрасил волосы и подобрал под их цвет галстук или, наоборот, купил галстук и покрасил волосы.
В самолете ей попался журнал, где было написано, что семь из десяти мужчин хоть раз в жизни пробовали красить волосы. Неужели правда?
— Позвольте принести вам свои соболезнования, — сказал молодой человек. Это прозвучало, как фраза из довоенного фильма… об этом можно было только мечтать: все происходящее — всего лишь старый фильм, и в любой момент можно встать и выйти из зала. Sorry, I have to leave…
Она ничего не ответила. Карл-Эрик прятался за ее спиной, делая вид, что занят с чемоданом. Должно быть, ему не хотелось вступать в разговоры. Может быть, это был не ее, а его ученик, и она впервые подумала, что Карлу-Эрику так же скверно, как и ей самой. Иначе он ни за что не позволил бы ей решать вопросы с заселением.
— Только одна ночь?
— Да.
— Вы знаете, у вас будет та же комната.
— Что?
— Та же комната, где жила Кристина с семьей в декабре, — объяснил портье и неуверенно улыбнулся.
— Вот как?
Скорее всего, учился с Кристиной, подумала Розмари. Но выглядит очень молодо. Кристине ведь уже тридцать два.
— Я как раз работал в рождественскую неделю… жуткая история. Если вам что-то надо…
Он, очевидно, пытался подобрать слова, но ничего подходящего на ум не пришло, поэтому он просто протянул ей бланки заселения.
— Жизнь — не танцы, — сказала Розмари. — Значит, вы знаете Кристину и Якоба?
— Нет, мужа не знаю. Видел мельком, когда он приехал ночью.
— Приехал ночью?
— Совершенно неожиданно. В три часа утра. А уехали они — еще восьми не было.
О чем он говорит? — недоумевала Розмари, пытаясь понять, что должна написать в бланке.
Портье увидел ее растерянность и показал на две клетки. Только имя и подпись, пожалуйста.
— Мы с Кристиной учились в одном классе. А она еще не приехала?
Вот оно что… Да, конечно, Кристина и Якоб наверняка остановятся в том же отеле «Чимлинге». И Эбба с семьей… с остатками семьи. Вдруг она, наверное в сотый раз за сегодня, с болью вспомнила, что у них уже нет дома на Альведерсгатан. То время, то горе, тот раковый нарост остался в прошлом; теперь семья соберется в отеле «Чимлинге». Это показалось ей правильным. Временное решение, временное жилье… Такое же временное и бесчеловечное, как и сама жизнь.
Или смерть. Если я простою здесь еще десять секунд, то разрыдаюсь, подумала она и умоляюще протянула руку за ключом. Или начну кричать. Или камнем упаду на пол.
— Все правильно. Номер сто двенадцатый, на втором этаже. Еще раз — сочувствую вашим печальным обстоятельствам.
Опять тот же фильм.
— Благодарю вас.
— Если что-то нужно, скажите — мы к вашим услугам.
Он пододвинул ей конверт с двумя магнитными карточками. Да, конечно, вспомнила она. Ключи ушли в прошлое.
Карл-Эрик уже стоял у лифта с чемоданами. Четыре таблетки. Первое, что я должна сделать, — выпить четыре таблетки. Потом хотя бы час поспать.
Олле Римборг, внезапно вспомнила она фамилию морковного портье.
У озера Хорнборга Кристина остановилась на парковке. Ее тошнило. Рвота уже вошла в привычку. Над плоским, пустынным пейзажем курилась тонкая — уже почти осенняя — дымка. Но солнце палило вовсю. Липкая, влажная жара. И туман этот только от влажности. Августовская испепеляющая жара… Нечего удивляться, я беременна. Беременных часто рвет и тошнит. Так и объясню, если кто-то спросит.
До похорон оставалось три часа, а дорога займет не больше часа. Конечно, надо появиться в церкви немного раньше. Ну хорошо, без пятнадцати… без десяти. Приедет она слишком рано — могут быть непредвиденные сцены. Кристина заготовила необходимые слова и то и дело повторяла их, словно заучивая.
Нет, очень сожалею, Якоб приехать не смог. История с этой американской компанией… речь идет о многих миллионах крон.
Нет, мне не хотелось тащить Кельвина в машине.
Да, я должна уехать как можно скорей.
Дорогой Роберт, один Бог знает, сколько ночей я не сплю. Почему, Роберт, почему?
Нет, мамочка, я просто-напросто не в силах оставаться. Это все так ужасно…
Похоже на тексты, которые она писала для сериалов. И ни секунды наедине с Эббой. Запомни: ни секунды. И ни с кем другим. Используй общее горе, сказал ей Якоб, если уж ты считаешь необходимым туда поехать. Но только не сорвись. Что бы ты там ни делала, не сорвись.
Она поняла.
Роберт мой брат, ответила она. Роберт был моим братом.
И опять это притворное сочувствие в глазах. Да, я знаю. Знаю, что Хенрик твой племянник. Знаю, как крепки семейные узы в вашей семье. Но мне же не нужно напоминать тебе, в какой ситуации…
Нет, не нужно. Уж о чем о чем, а о ситуации ей напоминать было не нужно.
— А если я умру, — спросила она его в середине января, когда улеглись первые волны отчаяния, — если я умру, ты им расскажешь?
Ему потребовалось не больше двух секунд на размышление.
— Мы будем жить, пока не умрем естественной смертью, Кристина, ты и я, — объяснил он чуть ли не дружелюбно. — Если что-то случится, я им обязательно расскажу.
Ее опять вырвало. На этот раз чистой желчью. Рвота была болезненной. Она наклонилась над ржавой крышкой мусорного контейнера, вытерла холодный пот и подумала, что она ему верит. Такой уж ты есть, Якоб Александр Вильниус… и спасения в этом мире мне не найти.
Она посмотрела на часы. Десять минут второго. Она забралась в машину, откинулась на сиденье и зажмурилась.
Кристофер Грундт в своей пятнадцатилетней жизни был на похоронах всего один раз. Почти ровно год назад повесился мальчик из параллельного класса, и вся школа сидела в церкви и всхлипывала. Все знали, что Бенни Бьюрлинга травили с первого класса, а сейчас он вдруг стал чуть ли не героем.
Возлюбленные Богом рано покидают этот мир, провозгласил ректор Ховелиус, и Кристофер тогда подумал, что если Бог существует, то это как раз и есть Его главная обязанность: любить тех, кого никто не любит.
Он сидел на каменной церковной скамье и думал, что это настоящая, правильная мысль, Истина с большой буквы, и в ней можно найти определенное утешение.
И сейчас, сидя на не менее жесткой церковной скамье в Чимлинге перед стоящим на возвышении закрытым гробом, где лежали разрубленные на куски останки его дяди Роберта, Кристофер пытался вызвать в себе то же чувство. Возлюбленные Богом рано покидают этот мир.
Но у него ничего не получалось. Он, конечно, был уверен, что Роберта за всю его тридцатипятилетнюю жизнь никто особенно не любил, но сильно сомневался, что и по ту сторону его ждут с распростертыми объятиями. Бенни Бьюрлинг был жертвой, это ему, конечно, зачтется, а Роберт? Кем был Роберт? Просто придурок? Лузер? Лично ему Роберт никакого вреда не причинил, но если вдребезги пьяный парень онанирует перед телекамерой на всю страну, а потом его разделывают на куски… вряд ли это там засчитывают как достижение. Кристофер помнил, что в ту ночь, когда Роберт исчез, он вызывал у него симпатию… прикольный мужик, показалось ему тогда.
