Фридрих Незнанский - Смертельный лабиринт
— Разумеется. Именно поэтому я могу предположить, что… ну хорошо, наша Зоя, несмотря на все свои обиды и горести, была и остается человеком с двойным дном.
— Хоть мне ее и жалко, но возражать в данном случае не буду. Тут ты, возможно, прав. Вопрос в другом: как добраться до этого второго дна?
— Об этом я и буду думать, — он посмотрел на Копытина, — пока ты, Владислав, съездишь и привезешь сюда нашу красавицу. Вежливо, но настойчиво, мол, у следствия появилась крайняя необходимость сделать ряд уточнений в связи с некоторыми противоречиями, возникшими в ее показаниях. Как местный житель и патриот своего города, можешь сделать ей тайное признание, что, по твоему мнению, это уже последний допрос и москвичи, кажется, собираются уезжать, больше, похоже, им тут делать нечего. Задача ясна?
— Так точно.
— Действуй. А ты, Галя, еще останься… Поговорим о ее поведении… Что она собой представляет в человеческом плане — вообще и как красивая женщина — в частности? В чем ее уязвимые, по твоему мнению, точки?..
Зоя выглядела бы в высшей степени эффектно, если бы… Вот это самое «если» застыло в ранних морщинках возле глаз, в углубившихся складках на щеках, возле носа, в обострившихся скулах. Но она по-прежнему была красива, нет слов. А особый шик ей придавал ее антураж — песцовая дорогая шубка и такая же шапка. Вместе с черными прядями прямых и длинных волос это контрастное сочетание выглядело очень эффектно.
«Черт возьми, — думал Турецкий, вежливо помогая ей снять шубку и шапку и размещая все это на вешалке, — какого лешего требовалось еще этому „звездуну“, когда в его объятиях находилась такая дива? Нет, этих молодых, что из ранних, понять бывает трудновато. От добра, видишь ли, добра ищут!.. Фигурка — дай бог! Ну подурнела, наверное, — но самую малость и только от тяжелых переживаний. А устрой ей кайф — цены же не будет!..»
Турецкий представился ей полным своим титулом, отодвинул стул от приставного столика, предложил присесть.
— Зоя Сергеевна, — сказал он, садясь напротив нее, что предполагало меньшую официальность, и придвигая к себе папку с протоколом допроса свидетеля, — как и мои предшественники, я обязан сообщить вам прежде всего о вашем конституционном праве не свидетельствовать против самой себя и близких родственников и других правах, предусмотренных Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации, и уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний, а также отказ от них. После чего — я понимаю вашу усталость и неприятие всех наших оперативно-следственных мероприятий в отношении вас и вашей семьи — мы перейдем к уточнению ряда позиций, высказанных уже вами на предыдущих допросах. Обнаружились некоторые противоречия, скажем так, нестыковки, которые вполне могут толковаться и как простая ваша забывчивость. Вот, собственно, это меня и интересует. И надолго я вас тоже постараюсь не задержать…
Голос Турецкого звучал мягко, успокаивающе, Александр Борисович видел, как постепенно словно сползало с Зои напряжение, как она расслаблялась, даже меняя позу на более свободную. Вот уже и ногу на ногу положила, демонстрируя отличного качества коленку, — она, подобно Гале, прибыла в лучшей своей форме, никаких брюк, товар — лицом! Впечатляет.
Александр Борисович, зная уже из Галиного протокола допроса, что Зоя курит, словно машинально взял со стола раскрытую пачку своих любимых сигарет «Давыдофф» с белым двойным фильтром, так же машинально вытащил сигарету, затем, спохватившись, предложил Зое. Та чиниться не стала, взяла, благодарно кивнула и прикурила от протянутого Турецким огонька зажигалки. Поискала глазами пепельницу, Турецкий тотчас ее «нашел».
Первые вопросы у Зои беспокойства не вызвали, она отвечала достаточно спокойно и уверенно.
Наконец последовал вопрос: была ли она накануне Нового года в Москве, и если да, то чем занималась?
— Но мы уже выяснили этот вопрос! Я приезжала на похороны…
— Я спрашиваю не о них, — ласково улыбнулся Турецкий и медленно убрал улыбку с лица, отчего глаза его словно сузились и стали жесткими. — Я говорю о дне тридцать первого декабря, когда был убит Морозов. Чем вы в тот день занимались, кроме того, что… — Турецкий заглянул в один из документов, переданных ему по факсу из Москвы. — Ага, вот… Кроме того, что не раньше десяти часов утра посетили Леонида Борисовича в его квартире на улице Чичерина и покинули дом не позже одиннадцати часов. Вы выглядели очень эффектно. На вас был элегантный черный брючный костюм, длинное, того же цвета пальто и оранжевый, свисающий шарф, который запомнился свидетельнице вашего посещения. Все это, как вы понимаете, может быть легко проверено при осмотре вашего гардероба. А я уточняю этот факт потому, что в прежних своих показаниях вы утверждали, что приехали в столицу за неделю до Нового года. Вы что же, всю неделю так и прожили в Москве? У… — он снова взглянул в документ, — у своих друзей? Вы можете их назвать, чтобы следствие могло установить ваше алиби?
И снова на лице Турецкого засияла приветливая улыбка. А Зоя занервничала. Она, видимо, уже забыла о тех показаниях, которые давала Климову. Но она нашлась.
— Вы знаете… Вы же читали предыдущие мои показания… И, просто как нормальный человек, нормальный мужчина, можете понять женщину, то есть меня, на которую обрушилось убийственное заявление любимого человека? Я, во всяком случае, на это надеюсь. Да, вероятно, находясь в почти неуправляемом состоянии души, я что-то забыла. Я вообще, весь конец прошлого года, начиная с осени, с того ужасного момента… Вы меня понимаете?.. Жила как бы не в себе. Или, правильнее, в двух ипостасях — теперь я это и сама понимаю. Мысленно — в одном месте, физически — в другом. Не могу утверждать, было ли это тридцать первого или какого-то иного числа, но тогда, в тот день, я видела в последний раз, как выяснилось позже, ледяные, ненавидящие меня глаза любимого…
Турецкий поднялся и принес Зое стакан воды, пока она промокала глаза платочком, который достала из маленькой сумочки.
— Спасибо, Александр Борисович… Я сознаюсь, поэтому и к гробу подойти боялась. Не дай вам Бог когда-нибудь увидеть такие глаза… Не могу, до сих пор дрожь колотит… И как я все это вынесла?.. Ну хорошо, — словно очнулась она, — что я должна вам пояснить? Я всю правду сказала. Возможно… вполне возможно, что и была, и пыталась что-то вернуть… Идиотка… Вы еще что-то спрашивали?
У нее было не в порядке с памятью, она это демонстрировала артистично, убедительно, вызывая к себе томительную, щемящую душу жалость. Так и тянулась рука погладить ее по длиннющей гриве волос, по смуглому не от загара или макияжа, а от бесконечных страданий лицу, по бархатистым, нежным щекам. И сказать ей пронзительным шепотом: «Милая девочка, плюнь ты на всех мерзавцев! Ты — прекрасна, у тебя впереди еще столько любви, столько радости, что, если бы ты на минутку задумалась об этом, ты бы задохнулась от счастья, которое тебе еще предстоит познать!..»
Жаль, подумал Турецкий, что он не может ей искренне сказать всего этого… Язык не поворачивался. Вот только сейчас, выслушав ее «страдательный» и такой правдивый монолог, он понял, что эта красивая, умная, достойная высшего счастья девушка или женщина — без разницы — своего счастья уже не получит. Потому что она все врет. Жаль, очень жаль…
— Я не вижу, Зоя Сергеевна, необходимости напоминать вам обо всех моих вопросах. Достаточно одного. У кого из ваших друзей вы останавливались? Это самый важный для вас вопрос, потому что от этого будет напрямую зависеть ваша собственная дальнейшая судьба. Прошу это понять, — теперь уже скорбным тоном произнес Турецкий, заметив, как непроизвольно напряглись мускулы на втянутых щеках Зои. — Добавлю: это жизненно важный для вас вопрос.
— Но почему? — В глазах ее вспыхнули искорки гнева. — Почему люди, не имеющие к убийству Морозова никакого отношения, должны фигурировать там, где… не должны?! Какое они имеют отношение к уголовному делу?! Зачем трепать их фамилии?! Чем они вам-то не угодили?!
Количество восклицаний нарастало.
И Турецкий решился на резкий ход. Но сказал спокойным и даже нудным тоном:
— Потому, Зоя Сергеевна, что я не могу исключить, что именно среди этих ваших друзей есть тот, кто произвел два выстрела в Леонида Морозова из пистолета.
И замолчал, глядя теперь на нее словно бы без всякого интереса, ну как на ненужную вещь.
Ага, и вот он, козырь, сработал! У Зои началась истерика. Но ничего страшного, наполненный стакан — вот он. Носовой платочек, одуряюще пахнущий французской парфюмерией, смочен водой и положен на гладкий, без морщин, такой очаровательный лобик. На этом участливое внимание Турецкого и закончилось. Он опять сел на свой стул и, сложив руки на груди, стал ожидать, когда истерика прекратится. И так как Зое никто не помогал выйти из ее истеричного состояния, оно прошло само. А когда ее последние всхлипы затихли, а руки еще, как бы по инерции, совершали некие безвольные пассы, Александр Борисович позволил себе заметить:
