Виктор Пронин - Банда 2
И наконец не выдержал.
— Начальник! — закричал Амон. — Что происходит? Убери от меня этого человека! Сколько можно фотографировать?!
— В газетах напечатаем, по телевизору покажем, — усмехнулся Пафнутьев. — Пусть все знают, какой ты красивый, какой ты гордый, — последние слова Пафнутьев произнес с явным акцентом.
— Нехорошо шутишь, начальник.
— Как умею, — Пафнутьев сделал знак Худолею и, выйдя вслед за ним в коридор, вручил ему фотографию Цыбизовой. — Вложишь в блокнот Амону. Пакет с его вещами должен быть опечатан, понял? При Амоне вскроешь, чтобы было впечатление неприкосновенности его вещей, дескать, никто к ним даже не притрагивался.
— Ты что, отпустить его хочешь?
— Анцышка требует.
— Пошли его подальше.
— Послал. Не понимает.
— Что мне делать?
— Снимай. Побольше снимай. Кто бы ни появился в кабинете, по какому бы вопросу ни зашел, — снимай. И еще — отпечатки пальцев сними с него по полной программе! Понял? Отпечатки всех его двадцати пальцев должны быть в деле.
— Ну ты, Паша, даешь! Скажи еще, чтоб с двадцать первого пальца тоже отпечаток снять!
— Если сможешь — давай. Не возражаю. Амону это понравится.
— Ну ты даешь, — смешался Худолей и даже, кажется, покраснел, что бывало с ним чрезвычайно редко. Он вернулся в кабинет Дубовика минут через десять, торжественно неся на вытянутых руках тощеватый целлофановый пакет с вещами, отобранными у Амона при задержании в ресторане. Чувствуя на себе общее внимание, Худолей прошел к свободному столику, не торопясь уселся за него, водрузил в самый центр пакет. Амон наблюдал за ним внимательно и подозрительно. Взяв из стола ножницы, Худолей срезал верх пакета и все содержимое вытряхнул на стол.
— Пиши расписку, что все получил, — Дубовик положил перед Амоном чистый лист бумаги.
— А что писать, начальник? — Амон растерялся. Видно, не часто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.
— Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей ты житель... Сегодня получил изъятые у меня вещи... Так, ставь двоеточие... Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подал из-за пачки сигарет.
" Обижаешь, начальник. — Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. — Я тебе целый блок подарю, если хочешь.
— Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!
Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему. Он подсел к телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания: «Не может быть!» «А ты?», «А он?» «Ну и что? А дальше...», «Ну ты даешь...» Амон вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.
— Пачка сигарет «Мальборо»... — диктовал Дубовик, вертя перед глазами ярким коробком. Початая... Пиши — початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили... Пиши-пиши. Идем дальше.. — Зажигалка... Одноразовая... Газовая..
Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.
— Продолжим, — сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.
— Начальник, я уже не могу, — взмолился Амон. — Нету сил...
— Найдутся, — спокойно ответил Дубовик. — Пиши... Кошелек... Кожаный, на молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?
— Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.
— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом тот вскипает гневно и оскорбление. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки...
— Не пью, начальник!
— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.
Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.
— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.
— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.
— А чего со мной случится?
— Мало ли... Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки... Пиши... Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок. — Без подписи, — небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.
Пафнутьев замер над телефоном, искоса наблюдая за Амоном. А тот, бросив взгляд на фотографию, чуть задержался на ней, чуть сморщил лоб, недоуменно вскинул брови, но не возмутился, покорно записал о фотографии в расписку.
— Есть? — спросил Дубовик, вчитываясь в записи блокнота и уже этим заставляя Амона нервничать. — Блокнот, импортный. Обложка кожаная, черного цвета, с кармашками... С записями телефонов... Интересные тут у тебя телефоны, друзья у тебя интересные, — проговорил Дубовик, раздумчиво листая страницы и этим опять отвлек Амона от фотографии.
— Какие есть, — пробормотал Амон недовольно.
— Что ты там написал, ну-ка? Так, девушку упомянул, блокнот тоже есть... Молодец. Умница. Писателем будешь. Ставь дату, расписывайся... Не здесь, ниже, вот здесь, — Дубовик ткнул красноватым пальцем в нужное место на расписке.
Но тут опять внимание Амона привлек Худолей. Закончив свои хлопоты с отпечатками пальцев, он подошел к столу, на котором горкой лежали вещи Амона, и несколько раз сфотографировал их. Причем, снимал, наводя резкость по фотографии, чтобы портрет был легко узнаваем. Потом молча подтащил Амона к столу, усадил его и, пока тот соображал, что происходит, успел еще несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон, и его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худо-лей отошел в сторону, словно санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги возятся.
" Закончив, наконец, свой разговор, подошел к столу и Пафнутьев. Взял снимок, повертел перед глазами Амона.
— Жена?
— Любовница, — с вызовом ответил Амон.
— Красивая женщина.
— С другими не знаемся.
— Это хорошо, — кивнул Пафнутьев, отходя к окну. Поднявшись на цыпочки открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины, но было и жесткое указание Анцыферова отпустить его. Как понимать, Павел Николаевич? — спросил он себя. — Все повязаны? Но Сысцов... Ему-то зачем ввязываться в это мокрое дело? Как он оказался в этой компании? А может Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган... Колова он так не испугается. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо. Значит, Павел Николаевич, можешь сделать вывод... Кто-то еще есть между Сысцовым и Амоном. Кто-то есть... Темная фигура, темная лошадка, темная личность. И человек этот достаточно могущественный, если Сысцов не может отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить...
— Давно с Байрамовым знаком? — неожиданно спросил Пафнутьев у Амона, резко повернувшись к нему от окна.
— Встречались, — неопределенно протянул тот, но мелькнула, все-таки мелькнула в его глазах горделивая искорка — вот, мол, с какими людьми знаемся.
— За что он тебя любит? — продолжал Пафнутьев задавать вопросы, для которых у него не было никаких оснований, но которые ему просто хотелось задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона — тот держался, когда вопросы выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных Амон терялся и он отвечал на них... Скажем так — неосторожно.
— За что можно любить хорошего человека, — улыбнулся Амон.
— А ты его за что любишь?
— Я где-то слышал, начальник, такие умные слова... Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины... Сама по себе.
— Хорошие слова, — кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжить допрос.
— Так, — тяжело перетасовывал свои несуразные мысли Пафнутьев. — Допустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства... И что же? Я отстранен Сначала фактически, а потом и юридически. Как говорится, гуляй Вася. Игра пошла крутая и терпеть меня здесь никто не будет. А Амона... Его отпустят и без меня. Если же я выполняю указание Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет сомнений в моей преданности общему делу, все счастливы. Мы паримся в баньке, поднимаем тосты и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но как же мне не хочется его отпускать, как же не хочется, если бы кто только знал! — почти вслух простонал Пафнутьев.
