Фридрих Незнанский - Золотой архипелаг
И все же явление ружья, которое Кейт посчитала нужным держать под рукой, детей впечатлило. Они почувствовали себя так, будто угодили в приключенческий фильм, где все очень опасно, но и здорово, где гибнут все, кроме главных героев, а значит, можно особенно не переживать. Похоже, им даже хотелось попасть в какую-то опасную ситуацию, чтобы благополучно выкарабкаться оттуда. И, может быть, пострелять, — не прочитав Чехова, они знали, что, если ружье висит на сцене, оно обязано выстрелить.
Кейт ничуть не волновало ружье, с которым она умела обращаться и, случись что, не промахнулась бы. Ее больше заботила участь мужа. К тому, что Ричард вернется в Горки Ленинские уже за полночь, она была готова. Но к тому, что он вообще не приедет, подготовиться не смогла. Детей уложила строго в девять (правда, еще не меньше часа они шептались и ворочались), а сама в волнении не могла сомкнуть глаз часов до трех ночи. То ей мерещилось, что Ричарда убили вблизи колхоза, как ту заезжую женщину-адвоката, и надо срочно идти отыскивать его труп (а вдруг он еще жив и его можно спасти?); то она думала, что в Москве люди Акулова могли его подловить, подстроить ему какой-нибудь подлый трюк, ловушку… А временами освежала прохладной водой обнадеживающая мысль, что ничего страшного не случилось, Ричард благополучно добрался до областной прокуратуры и сейчас дает показания сотрудникам правоохранительных органов, которые не спят ни днем ни ночью.
Жизнь, как всегда, оказалась причудливее всех предположений. Одно из них, по крайней мере, не совпало с действительностью: Ричард Смит выбрался из Горок Ленинских благополучно, никто не покушался на его убийство. А вот две другие версии относительно того, что с ним происходило в Москве, перемешались в самых невероятных пропорциях…
Март в России — зимний месяц. Об этом рассуждал сам с собой Ричард Смит на протяжении всего пути от Горок Ленинских до Москвы. Путь оказался на удивление однообразным: пока едешь, взгляд не встречает ничего, кроме снежных заносов, переплескивающихся на шоссе, а пока идешь, ноги то вязнут, то скользят. Полноценная весна начинается в апреле, а сейчас все еще властвует непомерно растянутая зима… В размышлениях, нужно ли еще и русский ноябрь относить к зимним месяцам, Ричард не заметил, как въехал в столицу государства Российского. Несмотря на то что наведывался он сюда часто — и по делам, и ради крупных покупок, и в музеи с детьми, — Москва каждый раз его чем-нибудь да удивляла. То приятно, то неприятно. В прошлый раз удивление Ричарда Смита вызвала толпа пассажиров электричек, злобно атакующих турникеты, которые почему-то не хотели выпускать их с платформ… Ричард вздохнул и понадеялся, что на этот раз удивление будет приятным. Должны ведь они как-то чередоваться!
Вокзал сквозь завесу морозной пыльцы, точно сквозь слезы, лучился отражавшимися в рельсах фонарями, как голубоватыми, так и отсвечивающими в желтизну. Небо над Москвой было уже черным, ночным, как и предвещала Кейт, но время выдалось совсем не позднее. Повсюду кипела жизнь: из киосков доносилась страстная сербско-цыганская плясовая музыка, украшенная монотонными вокализами на турецкий лад, пахло шашлыками, чудом избежавшими внимания санитарной инспекции. Поглощаемый чревом метро вместе с другими прибывшими, Ричард сообразил, что, пожалуй, в Мособлпрокуратуре (варварское слово, выговорить которое он затруднялся даже мысленно) не у всех кончился рабочий день, и при старании он успеет переговорить… может быть, с самим областным прокурором! Это соображение побудило его поэнергичнее зашевелиться, ввинчиваясь в затор толпы перед эскалатором. Кто-то взвизгнул, кто-то пробурчал что-то недовольное, но в целом толпа не была настроена против Ричарда, и Ричарду удалось пробиться на эскалатор в числе первых. На достигнутом он не остановился, а пошел быстрым шагом по движущимся ступенькам вниз. Ричард спешил. От того, чтобы бежать по эскалатору, его удерживало лишь непобедимое английское законопослушание.
В головном вагоне поезда, идущего в нужную сторону, оказалось почти пусто: весь народ сгрудился в средних вагонах. А здесь, в первом, ехали только Ричард, стайка девчонок, так расписанных косметикой, словно они были индейцами и только что вышли на тропу войны, пожилые супруги в почти одинаковых серых пальто и с одинаковыми тростями, гражданин лет пятидесяти в желтой фасонной дубленке и коричневой шляпе. А еще — худой высокий парень, одетый в черное, с непокрытой, несмотря на мороз, головой. А еще — в вагоне ехал портфель. Ехал отдельно, на крайнем сиденье, с таким начальственным видом, будто сам себе владелец. Никакого другого владельца, по крайней мере, вокруг не отмечалось. Портфель был с виду дорогой, из необыкновенной кожи, светло-желтой, украшенной благородным узором, и бока его оттопыривались так приманчиво, словно с трудом сдерживали напор просящихся наружу богатств.
Ричард обратил внимание на портфель не сразу, будучи погружен в раздумья, с чего начать при разговоре в Мособлпрокуратуре. А вот гражданин в дубленке моментально засек его (портфель, а не Ричарда) опытным глазом. Такая вещь — и без присмотра! Нет, гражданин не накинулся на портфель хищным коршуном. Он постепенно, как бы вследствие вагонной качки, но гораздо быстрей, продвигался к сиденью, оккупированному вожделенным предметом. Когда расстояние сократилось до минимума, носитель шляпы и дубленки постарался изобразить мнимо невинный вид: дескать, портфельчик-то мой, товарищи драгоценные, вот только я, когда входил в вагон, забросил его подальше, для тренировки меткости, зато теперь-то мы объединимся с портфелюгой моим дорогим… И когда игра, казалось бы, удалась, когда осталось протянуть руку и взять, на весь вагон разнесся голос Ричарда:
— Нельзя!
Гражданин в шляпе и дубленке подскочил таким образом, который нельзя было объяснить резким торможением поезда при остановке, тем более что остановки никакой пока не было. От мнимой невинности не осталось и следа: на лице под закругленными полями шляпы отразилось, что человек отлично понял, к кому это «нельзя» относится, и отлично знает, что его чуть было не совершенный поступок полностью подпадает под категорию «нельзя».
— Нельзя трогать чужой предметы, — как можно убедительнее произнес Ричард. — Это может быть террористический портфель… террористический акт. Трогал — взрыв! Надо звать милиция.
Кстати подоспела и остановка. На станции вошло несколько человек, но все они, вместе с уже присутствовавшими, компактно сжались, оставив вокруг Ричарда, гражданина в дубленке и портфеля свободное пространство — заколдованный круг. Внутри круга развивался диалог на повышенных тонах. Гражданин в дубленке возмущался тем, что его приняли за вора, чем злостно извратили его благие намерения, но при этом почему-то удерживал Ричарда, порывающегося нажать кнопку связи на стене. Ричард был меньше ростом и худее, однако сельскохозяйственный труд развил его мускулы, поэтому в борьбе он одержал победу, и мужской голос из отверстия рядом с кнопкой хрипловато спросил, что стряслось…
«Я не мог поступить иначе», — утешал себя Ричард в два часа ночи, сидя за решеткой в «обезьяннике» одного из московских отделений милиции и дыша воздухом, к которому старался не принюхиваться. Потому что больше утешить себя было нечем.
Трюк его завершился успешно: водитель электропоезда связался с милицией, и на следующей станции портфель и спорящих поджидал милицейский наряд. Вот только, против ожидания, блюстители порядка заинтересовались не только портфелем, но и личностью странного типа с нездешним (и непохоже, чтоб кавказским) акцентом. Гражданин в дубленке, уяснив, что поживиться ему не придется, успел улетучиться, а Ричарду пришлось отдуваться одному. Его пригласили пройти в отделение и написать объяснительную: как, когда и при каких обстоятельствах он нашел портфель. Англичанин попытался объяснить, что у него важные дела в Московской областной прокуратуре (и надо отдать ему должное, он воспроизвел это тяжеловесное словосочетание во всей первоначальной красе), поэтому он не может терять время на такие житейские мелочи. Однако если милиция делает предложение, то от этого предложения, как в старом фильме про мафию, невозможно отказаться…
Нуда, Ричард согласен признать: он вспылил. Но зачем же расценивать это как нападение на сотрудников милиции? Он ни на кого не нападал, никого не бил. Нападение на полицейского — очень серьезное преступление во всех странах, это ему известно. Однако если он виноват, то готов понести любое наказание. Только почему из-за этого должен страдать друг Иван и его похищенный ребенок?
Обо всем этом далеко за полночь изливал душу Ричард, адресуясь к своему единственному соседу по «обезьяннику». Сосед был немолодой, осанистый, сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и с важным видом курил. Если бы не поза, излюбленная у бывших зэков, его можно было бы принять за отставного военного.
