Фридрих Незнанский - Кровная месть
— Вот родится у тебя малыш, — говорила она мечтательно, — и будут у него сразу две мамы. Не так уж плохо, а?
— А на что мы будем жить? — спрашивала Аня, которая уже длительное время не показывалась на работе.
— Как-нибудь, — отвечала Нина. — А то давай уедем отсюда, а? К югу поближе. На юге жить легче, там солнца больше.
— Как хочешь, — Аня только сладко улыбалась.
— Сначала давай родим, — сказала Нина. — Тут столица, медицина на уровне. У нас знаешь какой процент детской смертности был?.. Жуть.
Она полагала, что сведения об истинных убийцах мужа придут к ней каким-нибудь чудесным путем, вроде откровения во сне или нечаянной встречи. Устроив целый ряд убийств людей, связанных с гибелью ее детей, она считала это длительным восхождением к поднебесной истине. В ней просыпалась древняя языческая вера в гармонию небесных сфер, и она служила восстановлению этой гармонии. Теперь она могла и пожалеть убитых ею людей, но даже сейчас она не отказывалась ни от одного из убийств.
Феликс Захарович появлялся у них не слишком часто. Его не радовало размещение Ани в той же квартире, но спорить с Ниной он не стал. В это время в организации начинался период активной деятельности, и он был подолгу занят. Однажды он пришел среди дня и довольно резко попросил Аню сходить в магазин за хлебом.
— У нас полно хлеба, — сказала Аня обиженно.
— Тогда за чаем, — сказал Феликс Захарович.
— Да и чай у нас есть.
— Ветчины у вас нет, — сказал Феликс Захарович. — Вот и сходи.
Она ушла в обиженном недоумении, а Нина спросила:
— Что нибудь случилось?
— Ну во-первых, — сказал Феликс Захарович, — этот следователь из прокуратуры, Турецкий его фамилия, так вот он нашел-таки тех двоих.
Нина медленно поднялась.
— Как? — произнесла она тихо.
— Да вот раскопал, — развел руками Феликс Захарович. — Но ты не радуйся. Они уже давно покойники.
Нина покачала головой.
— Не может быть.
— Проверено, — отрезал Феликс Захарович. — И даже поговаривают, их специально там подставили, чтобы они не позорили ряды. Они ведь из наших были, из комитетчиков.
— КГБ? — спросила Нина. — Моих детей убили люди из КГБ?
— Да бандиты они, — буркнул Феликс Захарович. — Одуревшие от безнаказанности маньяки. Мы таких и раньше вылавливали. Такая у нас практика была, изменников до суда не доводить. Вот и их подставили или шлепнули. Можешь не сомневаться.
— Нет, — сказала Нина. — Во мне нет чувства, что я сделала все. Они, должно быть, живы.
Феликс Захарович не стал спорить.
— И второе, — сказал он. — Пора тебе обретать постоянное место жительства.
— О чем ты? — не поняла Нина.
— Не здесь же тебе век коротать? — Феликс обвел взглядом ее пристанище. — Есть у меня для тебя и квартира, и документы, и даже машина подходящая. Будешь ты шикарной бабой, дорогуша. — Он заулыбался.
— А Аня? — спросила Нина. Феликс Захарович пожал плечами.
— Ей документы не понадобятся. Она со своими может жить.
— Мы там разместимся вдвоем? — спросила Нина. Он радостно улыбнулся.
— Я надеюсь.
— И ты будешь нас навещать? — спросила Нина. Феликс Захарович протяжно вздохнул.
— Всенепременно. Но я должен тебе сказать, что мое положение может измениться каждую минуту. Я остаюсь оплотом консервативных сил, и со мной решительно борется новая генерация. Если они меня поборют, я останусь не у дел.
— Тебе давно пора остаться не у дел, — сказала Нина. — Зачем тебе эти склоки? Сам говоришь, деньги у тебя есть. Вот и шел бы на пенсию.
— Я не за деньги работаю, — обиделся Феликс Захарович. — Я, можно сказать, последний рыцарь идеи. Когда я уйду, от идей органического общества не останется даже воспоминаний.
— Я никогда не понимала твоего органического общества.
— Конечно, — кивнул Феликс Захарович. — Сегодня это мало кто может понять. Это общество будущего.
— Коммунизм? — усмехнулась Нина.
— В каком-то смысле да. Но без тоталитаризма, без догматизма, без подлецов в президиуме. Это развитие самых лучших идей, малышка. Ни социализм, ни капитализм, ни какой иной «изм» планету не спасет. Нужны новые идеи, объединяющие людей. Сейчас у нас в России идет рождение этих идей. Понимаешь, мы отказываемся определять за людей пути их развития, мы призываем их к инициативе, но не для одного только самовыражения, а для общего развития.
— Все равно понять трудно, — сказала Нина. — Я что-то не вижу этих новых идей, если ты не имеешь в виду ваучеризацию.
Феликс Захарович усмехнулся.
— Речь идет о прорастании, — сказал он. — Новые идеи еще в земле, еще солнце не пригрело. Они уже закалены морозами и готовы активно расти. Дайте время, и вы не узнаете этого мира.
Нина улыбнулась, покачав головой.
— Ты мечтаешь, дед. Тебя ничему не научил опыт построения коммунизма. В конце концов в президиумах опять окажутся подлецы, только лозунги уже будут ваши, про счастливое органическое общество.
— Не будем спорить, — только и сказал он.
На самом деле ему очень хотелось спорить, доказывать, убеждать, потому что его вера в светлое органическое будущее была безмерна. Конечно, он мог бы рассказать ей о проблемах западного общества, о том, как основы органического социума обсуждались на совместных совещаниях, о том уповании на успех в России новых идей, которое имеют люди, фактически управляющие миром. Нет, это не было очередной утопией, это был проект мирового масштаба.
Но Нина, когда не занималась какой-нибудь очередной акцией, становилась обычной женщиной, милой, где-то даже обаятельной, заботливой, и растолковывать ей основы органического общества было немыслимо.
Он вернулся домой и застал там Ваню Лихоносова, активно занятого работой на компьютере.
— Это что значит? — спросил Феликс Захарович с подозрением.
— Председатель срочно требует ключ к шестому параграфу двенадцатого раздела, — пояснил тот, ничуть не смутившись. — Я пытаюсь пробиться согласно твоим указаниям.
— Он так и попросил, — поинтересовался Феликс Захарович, — чтобы ты искал ключ без меня?
— Нет, он этого не касался, — сказал Лихоносов. — Но я уже битых два часа сижу у тебя дома, а тебя все нет. Вот я и занялся попытками… Ты знаешь, я тут почерпнул кое-что и для себя.
Феликс Захарович не удостоил его ответа, сел к компьютеру и занялся работой. Одной рукой он щелкал клавишами, другой водил мышью. Лихоносов наблюдал за ним с улыбкой.
— А известно ли тебе, старче, — сказал он, — что в рядах федеральной прокуратуры не спешат признавать смерть твоего Бэби за действительную.
Феликс Захарович на него даже не глянул.
— В каком смысле? — спросил он холодно.
— Сомневаются они, — сказал Лихоносов. — Вот если бы ты сам его опознал, то было бы дело, а так что!..
Феликс Захарович посмотрел на него озадаченно.
— Ты серьезно?
— Ты же видел фотографии, — продолжал Лихоносов, — значит, можешь сказать, он это или нет.
— Ты издеваешься, что ли? — рассердился Феликс Захарович. — Чушь какая-то…
Он включил принтер, нажал кнопку печати, и вскоре оттуда выполз лист с текстом.
— Вот твой ключ, — сказал он, подавая лист Лихоносову. Тот посмотрел, пожал плечами.
— Кто придумал эту ступенчатость? — недоумевал он. — Почему не довести проект до всех желающих, чтобы мы знали, что строим?
— В свое время, — сказал Феликс Захарович. — Чего ты там наплел про Бэби? Кто в нем сомневается?
— Следователь Турецкий. — Лихоносов уже хорошо знал фамилию. — Такой прыткий молодой человек. Я все думаю, а почему бы ему не попасть под машину, а?
— Наши акции могут касаться лишь заведомо враждебных обществу персон, — возразил Феликс Захарович. — Чем он тебе насолил, этот следователь?
— Плетет интриги против нашего человека в прокуратуре, — сказал Лихоносов. — Такой, знаешь, шустрый молодой человек. Из тех, что святее самого римского папы.
— Ты понимаешь, что ты говоришь? — гневно повернулся к нему Феликс Захарович. — Ты вообще понимаешь, чем мы занимаемся?
Лихоносов улыбнулся и беззаботно покачал головой.
— Не-а, не понимаю. Все мне пытаются объяснить, а я не понимаю. Мне кажется, этого никто не понимает.
Феликс Захарович смотрел на него с некоторым изумлением, как на животное, которое вдруг заговорило. Он вполне допускал, что глубинную суть проекта постигают лишь немногие, но он никогда не думал, что кто-то по этому поводу испытывает переживания. Меньше всего он ждал этого от Вани Лихоносова, который прекрасно устроился в новой жизни.
— Во всяком случае, в проекте категорически запрещены всякие выступления против органов власти, — наставительно произнес Феликс Захарович. — Психология нового общества строится на благоговейном уважении властных структур. Без этого немыслимо единство.
