Виктор Пронин - В позе трупа
— А я при чем? — спросил Амон без прежнего напора, это Пафнутьев уловил сразу. — Что где случилось, и все на меня вешаешь?
— Сюда сейчас придет майор Шаланда… Он уже выздоровел, врачи разрешили ему выходить на улицу, вот с ним и поговори… При чем ты или ни при чем.
— А что там во дворе произошло? Машину угнали? — спросил Амон несколько фальшивым голосом — это ясно услышал Пафнутьев.
— Машина — ладно… Человека убили.
— Хорошего человека? — усмехнулся Амон.
— На глазах у его дочки… Дочке семь лет…
— Очень жаль, — произнес Амон.
— На месте преступления убийца оставил следы.
— Какие следы?
— Следы, которые позволяют твердо, обоснованно, документально сказать, кто именно убил.
— И кто же убил?
— Ты, Амон.
— И докажешь?
— Уже доказал.
— Мне докажи!
— Это в мои обязанности не входит. Главное — чтоб суд поверил. На вышку тянешь, Амон.
Амон откинулся на спинку стула, скованные наручниками руки лежали на коленях. Он долго смотрел в окно, потом взгляд его, ленивый и какой-то отсутствующий взгляд, скользнул вниз, на наручники, потом он быстро и как-то воровато взглянул на Дубовика, на Пафнутьева, лицо его слегка оживилось, как у человека, принявшего спасительное решение.
— Хорошо, начальник, — вздохнул Амон. — Поговорили, и ладно. Попугали немножко друг друга, обидели немножко… Миллион хочешь? Каждому из вас по миллиону? А?
— А что на него купишь, на миллион? — уныло спросил Дубовик, даже не подняв головы, не оторвав взгляда от бумаг, которые лежали перед ним.
— Да? — Амон посмотрел на Дубовика с уважением. — Но миллион, он и есть миллион.
— Колесо от машины, — обронил Дубовик.
— По костюмчику нам предлагают, — заметил Пафнутьев. — Правда, по хорошему костюмчику. Раньше такие костюмы стоили не меньше ста рублей.
— Хорошо, — тихо произнес Амон. — Если все закроете без следов… По машине. Даю слово.
— По какой машине? — спросил Пафнутьев, опасаясь, что дрогнет его голос при этом вопросе, что замолчит Амон, что-то почувствовав или испугавшись. Но голос не дрогнул, Амон ничего не заметил.
— По любой, — ответил он. — Выбирайте. Любая советская марка машины.
— Сколько же у тебя их, если можешь любую предложить?
— Мое дело. Сколько надо, столько и есть. — Амон горделиво вскинул голову.
Все-таки слишком много выплеснулось на него за два часа допроса, слишком много было перепадов в настроении, в обвинениях. И Амон уже не мог контролировать себя, осознавать — говорит ли он нечто оправдывающее его или усугубляющее подозрения следователей. Ему казалось, что он ведет выигрышный для себя торг, что он обводит вокруг пальца этих двух замухранных следователей, и не замечал, не замечал, простая душа, дитя гор, что только сейчас прозвучали самые важные вопросы. Два часа Пафнутьев не решался задать их, и вот надо же, Амон сам помог, предложив торг, предложив взятку. Своими неосторожными словами Амон подтвердил самые смелые предположения и подозрения. Конечно, не все слова лягут в протокол допроса, но работал магнитофон, и Пафнутьев в эти секунды искренне благодарил тех неведомых ему законодателей, которые позволили наконец магнитную запись считать документом, доказательством, уликой.
— Новая? — спросил Пафнутьев.
— Почти, — честно ответил Амон.
— Что значит почти? Сто тысяч пробега? Тридцать тысяч? Пять тысяч?
— Зачем сто… Десять, двадцать… Не больше.
— Пять! — с вызовом произнес Пафнутьев, не давая возможности Амону осознать суть торга, в котором он зашел слишком уж далеко, чтобы можно было на ходу, без раздумий осознать суть выскакивающих слов.
— Можно и пять, — поморщился Амон — слишком уж капризничал следователь. — Бери, начальник. Можно «девятку», «восьмерку»… «Семерка» тоже хорошая машина, — Амон улыбался по-свойски, полагая, что дело сделано, что наживку следователи заглотнули. Да и кто откажется от машины, если стоит она десяток миллионов.
— И «семерка» есть? — спросил Дубовик.
— Бери «девятку»! У «семерки» кресла высокие, девочку не положишь… Девочке неудобно будет лежать.
— Какая девочка, — покраснел Дубовик — нечасто ему, видимо, приходилось говорить на подобные темы.
А Пафнутьев понял другое — «семерки» почти не выпускались, и найти машину с пробегом в пять-десять тысяч километров было трудно. А «девятку» — проще, они шли с конвейера потоком.
— Но тогда полная «девятка», — выдвинул Пафнутьев новое условие. — «Девяносто девятая».
— Могу, — кивнул Амон. Он не сказал, что у него есть такая машина, не сказал, что знает человека, у которого есть такая машина, он сказал «могу». Это были слова не хозяина, это были слова угонщика.
— И мне «девятку», — напомнил о себе Дубовик. — Тоже полную.
— Будет, — кивнул Амон, не сознавая, что цена заломлена слишком высокая. Тем самым он подтвердил, что деньги для него значат не слишком много, что он вел счет не на рубли, а на машины.
— Не обманешь? — спросил Пафнутьев, чтобы не допускать перерыва, не дать Амону возможности спохватиться.
— Нет, начальник. Не обману.
— Как докажешь?
— Не знаю… Если обману, всегда можешь взять меня снова, верно?
— А если уедешь к себе, в свои горы, степи и долины?
— Не уеду. Мне здесь нравится.
— Машина с документами? — вставил вопрос Дубовик, подхватывая затею Пафнутьева — не давать передышки.
— Ты что же, документы не можешь себе сделать? — усмехнулся Амон. И это был вопрос угонщика. Он подтвердил, что его машины будут без документов, то есть ворованные.
— А ты можешь?
— Могу.
— Ну и сделай! — уже с вызовом сказал Дубовик, понимая, что допрос идет хорошо, что доказательства, пусть косвенные, получены, что причастность Амона к машинным делам установлена.
— И сделаю! — завелся Амон.
— Фальшивые?
— Зачем, начальник! — Амон уже не мог остановиться. — Зачем фальшивые? Настоящие. Только фотографию дай, остальное — мои проблемы.
Ответить Пафнутьев не успел — зазвонил телефон.
Трубку поднял Дубовик.
Послушал, склонив голову к плечу, выразительно посмотрел на Пафнутьева.
— Тебя. Он. — Дубовик показал пальцем в потолок.
— Слушаю, — настораживаясь, сказал Пафнутьев. Знал — не будет Анцыферов звонить по пустякам во время допроса, а о задержании Амона уже знала вся прокуратура.
— Зайди ко мне, — сказал Анцыферов холодновато и положил трубку.
Пафнутьев повертел трубку перед глазами, бросил взгляд на Амона — тот улыбался. «Анцыферов нервничает, — подумал Пафнутьев, — Амон улыбается, что-то затевается». Дубовик тоже почувствовал неладное, заерзал на стуле.
— Вы тут поторгуйтесь без меня, — сказал Пафнутьев, — а я скоро приду. Свидетели, наверно, подошли, — повернулся он к Дубовику. — Начинай опознание. И не тяни. Чем быстрее, тем лучше.
— А может, обойдемся без этих процедур, а, начальник? — приподнялся со стула Амон.
— Должны же мы подстраховаться, — усмехнулся Пафнутьев. — Не бойся, это не больно.
— Я боли не боюсь, — мрачно ответил Амон.
— А чего боишься?
— Ничего.
— Я тоже, — ответил Пафнутьев.
* * *Анцыферов нервно ходил из угла в угол, изредка бросая придирчивые взгляды на самого себя в стеклах шкафов. Был он тщательно причесан, с четким пробором, из чего Пафнутьев заключил, что совсем недавно здесь была девочка из парикмахерской. Золотисто-вишневые томики Ленина из прокурорских шкафов были с позором изгнаны, снесены в сырые подвалы, а за стеклянными дверцами горками выросла брошюрочная шелуха нынешних вождей — как они шли по жизни, как презирали власть, которая поднимала их все выше и выше, как они тяготились ею, как стремились из роскошных поликлиник в районные медицинские забегаловки, описывали, насколько приятнее им было добираться на службу в потном месиве трамваев и троллейбусов, нежели в этих отвратительных правительственных «Чайках» с кондиционерами, барами, телевизорами и опять же ласковыми девочками на задних сиденьях…
И надо же, находились люди, которые верили.
Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем не виновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю — это и есть вожделение.
— Леонард! — простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге. — У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?
— Происходит, — кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева. — Кто там у Дубовика?
