Джозеф Уэмбо - Новые центурионы
– Может, и так, – вздохнул мистер Розалес. – Знаете, тут настолько лучше жить, чем в Мексике, что люди не особенно заботятся о том, чтоб добиться истинного успеха. Находиться здесь – одно это куда больше, чем все, о чем они когда-либо мечтали. Они довольны уже тем, что вкалывают где-нибудь на автомойке или швейной фабрике. Только я думаю, этой девочке ума не занимать, ее ждет лучшая участь.
Пока они обедали, девушка еще трижды подходила к их столу, но по-английски больше не заговаривала.
Перехватив взгляд Сержа, которым тот ее провожал, Рэлстон сказал:
– Восемнадцать лет. Что ж, уже совершеннолетняя, закон ничего не имеет против.
– Шутишь. Я что, похож на детсадовского налетчика?
– Девчонка что надо, – сказал Рэлстон, и Серж понадеялся, что тот не станет раскуривать сейчас одну из своих дешевых сигар. В машине, с опущенными стеклами, это было еще терпимо, но здесь... – Мне она напоминает молодую Долорес Дель-Рио, – сказал Рэлстон, насылая на него через стол два тяжелых облачка дыма.
Никакая она не Долорес Дель-Рио, думал Серж. Но есть в ней нечто такое, что сделало Дель-Рио любимицей Мексики, предметом благоговения миллионов мексиканцев, изредка или хотя бы раз видевших ее на экране; да, и в ней это есть – тот же взгляд мадонны.
– Как твоя фамилия? – поинтересовался Серж, когда она подошла к ним напоследок, чтобы подлить свежего кофе. Он знал, что полицейские, отужинав бесплатно, дают на чай монету в двадцать пять центов, но на сей раз сунул под тарелку в три раза больше.
– Mande, senor? <Что вам угодно, сеньор? (исп.)> – спросила она и обернулась к мистеру Розалесу, но тот был занят с клиентом за стойкой.
– Твоя фамилия, – тщательно проговорил Рэлстон. – Мариана que?
– А-а, – она улыбнулась. – Мариана Палома.
Потом увернулась от настойчивого взгляда Сержа и захватила с собой на кухню тарелки.
– Палома, – повторил Серж. – Голубка. Ей это подходит.
– Обычно я ем здесь раз в неделю, не чаще, – сказал Рэлстон, не сводя с него любопытных глаз. – Нам ведь не хотелось бы разорить дотла это славное местечко слишком частыми бесплатными обедами, а?
– Не беспокойся, – быстро ответил Серж, включаясь в игру. – Это твоя кормушка. Если я и зайду еще сюда, так только с тобой.
– Что касается девочки – это твое личное дело, – сказал Рэлстон. – Хочешь – ходи к ней по выходным. Но мне бы не понравилось, если бы кто-то пустил под откос холявку, которую я возделывал да лелеял годами. Поначалу хозяин брал с меня полцены, а нынче – вообще ни гроша.
– Не беспокойся, – повторил Серж. – И, Бога ради, эта девчонка вовсе меня не занимает, вернее – не так сильно, чтоб... Знаешь, у меня и без того с бабьем дел по горло, чтобы обучать еще какого-то младенца английскому языку.
– Эх вы, холостяки, – вздохнул Рэлстон. – Мне бы ваши проблемы.
Подыскал уже кого-нибудь на сегодняшний вечер? Ну, когда смена закончится?
– Да есть одна, – ответил Серж без всякого энтузиазма.
– А подружка у нее имеется?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – улыбнулся Серж.
– Как она выглядит? – хитро покосился на него Рэлстон. Не удивительно: утолив томления желудка, он оказался во власти новых желаний.
– Блондинка, волосы как светлый мед. А ниже все – сплошная задница, – ответил Серж, в точности описав Марджи, живущую в том же доме, что и он, на верхнем этаже. Хозяйка уже предупреждала его быть поосторожнее и вести себя не так шумно, когда он выходит по утрам из чужой квартиры.
– Натуральная блондинка? И впрямь как мед, а? Не крашеная? – произнес Рэлстон глухим голосом.
– А что это такое – «натуральная»? – спросил Серж и подумал: по-своему да, она и впрямь достаточно естественна, да и какая разница, если искрящаяся прическа – всего лишь плод парикмахерского искусства? Все, чем крашен мир, так или иначе подцвечено или преображено толковым мастером своего дела. Приглядись, и ты всегда поймешь, как делается красота. Только кому это нужно? Марджи была вполне «натуральна», он это не раз ощущал.
– Чем еще занимается холостяк, кроме как укладывает к себе в постель все, что плохо лежит где-нибудь в другом месте? – спросил Рэлстон. – Ты счастлив, что один?
– Не нужен даже никакой сосед, готов сам нести все расходы. Мне нравится быть одному.
Серж поднялся первым и обернулся, ища глазами девушку, но безрезультатно: она была на кухне.
– Buenas noches <доброй ночи (исп.)>, сеньор Розалес, – окликнул Рэлстон хозяина.
– Andale pues <приходите еще (исп.)>, – крикнул тот, перекрывая шум играющей пластинки: кто-то включил автомат.
– Телевизор часто смотришь? – спросил Рэлстон, когда они вновь сидели в машине. – Я чего любопытствую – как раз сейчас мы не слишком ладим с моей старухой, так что неизвестно, чем оно у нас с ней закончится.
– Вот как? – сказал Серж, искренне надеясь, что Рэлстон не станет докучать ему длинным отчетом о своих супружеских неурядицах. Это и без него уже неоднократно делали в долгие часы дежурств слишком многие из тех, с кем Сержу доводилось работать в патруле. Сегодня, в тихий будний «экваторный» вечер, когда до следующей зарплаты народу оставалось ждать столько же, сколько прошло с предыдущей, когда никто еще не успел получить пособия, а от последнего уцелели жалкие гроши, – сегодня, когда народ был трезв, хотелось покоя. – Пожалуй, читаю много, в основном романы. Раза три-четыре в неделю играю в гандбол в академии. Хожу в кино, немного смотрю телевизор. За какие только плутни я не брался! Не одни лишь кутежи, ты не думай. – И тут он снова вспомнил Голливуд. – Во всяком случае, с этим уже покончено. Все приедается на свете...
– Возможно, мне придется проверять это на личном опыте, – сказал Рэлстон, ведя машину к Холленбекскому парку.
Серж достал из-под сиденья фонарик и положил его рядом с собой. Чуть увеличил громкость радио, полагая, что с динамиком Рэлстон соперничать не решится, хотя и был уверен, что выслушать тираду семейного человека ему все-таки предстоит.
– Четыре-Фрэнк-Один, прием, – сказал Серж в микрофон.
– Если правильно разыграешь карту, может, тебе и удастся заманить маленькую Долорес Дель-Рио к себе в конуру, – сказал Рэлстон, не дожидаясь, когда оператор подтвердит, что услышал их. Началось медленное и вялое патрулирование района к востоку от парка, где за последние несколько недель хорошенько поработал какой-то вор-домушник. Еще прежде они решили, что после полуночи пешком обследуют улицы, похоже, иного шанса поймать домушника не было.
– Я же говорил, младенцы не по мне, – сказал Серж.
– Может, есть у нее двоюродная сестричка, жирная тетушка или кто еще.
Так я готов. Моя старуха дала мне от ворот поворот. А для сочной тетушки я отрастил бы длинные усы, как у того типа, что играет во всех мексиканских фильмах, как его?
– Педро Армендарис, – машинально ответил Серж.
– Ага, он самый. Такое впечатление, будто он ждет тебя в любой здешней киношке. Он и Долорес.
– Когда я был пацаном, они уже тогда считались суперзвездами, – сказал Серж, бросив взгляд на безоблачное небо, сегодня лишь самую малость закопченное смогом.
– Правда? Ты ходил на мексиканские фильмы? А я думал, ты испанского не знаешь.
– Мальчишкой разбирал немного, – ответил Серж, подобравшись на сиденье.
– Но те глупые фильмы любой бы понял. Одна пальба да гитары.
Рэлстон притих, радио все так же бубнило, и Серж снова расслабился.
Вдруг до него дошло, что он размышлял о маленькой голубке. Так ли она хороша, как Эленита, первая девчонка, с которой он это попробовал, пятнадцатилетняя смуглянка, дочь мексиканца, получившего разрешение на недолгое пребывание в США в качестве сезонного рабочего и успевшего порядком поизноситься к тому времени, как она, его дочь, совратила Сержа, своего ровесника. Целый год по ночам каждую пятницу он приходил к ней снова и снова, иногда ему везло, и она его принимала, но иногда у нее уже сидел – или лежал – кто-нибудь из ребят постарше, и тогда Серж ретировался, дабы не накликать беду на свою голову. Эленита не отказывала никому, но ему нравилось делать вид, что это его девчонка, нравилось вплоть до того июньского вечера, когда всю школу потрясла весть о том, что Элените запретили ходить на занятия: она беременна. Несколько ребят, в основном члены футбольной команды, стали о чем-то переговариваться пугливым шепотком. Еще через пару дней до них долетел новый слушок: вдобавок ко всему у Элениты обнаружили сифилис. Шепоток словно обезумел от ужаса. Серж мучился кошмарными фантазиями, ему мерещились истекающие гноем слоноподобные детородные органы, он неистово молился и каждый божий день зажигал три свечи – до тех пор, пока не почувствовал, что опасность миновала, хотя и не знал наверняка, существовала ли вообще такая опасность, и даже не ведал, так ли уж страдала бедняжка Эленита в действительности. Он едва мог наскрести тридцать центов на свечи. Неполный рабочий день на колонке, где он качал бензин, приносил в неделю жалкие девять долларов, да и те он должен был отдавать матери.
