Николай Леонов - Шакалы
– Привет, Серега, обед прошел нормально, меня чуть было не приняли в нацистскую партию, да чистого бланка под рукой не оказалось. Ты этому старому пидеру Орлову звонил?
– Зачем? Парня доставили, все нормально.
– Следовало позвонить, мол, мы свое слово держим. Они что же, тебя на этом крючке всю жизнь держать будут? А Гурова мы все равно уберем и поднимем такой крик в газетах, мол, авторитеты сводят счеты с лучшими офицерами милиции, что ничего пенсионер нам не сделает. У него есть агентурные подходы к разбойникам, у меня они тоже имеются. Шепнем, что стрелок из другой группировки, они между собой толковище затеют, им будет не до нас с тобой.
– Семен Петрович, вы говорили, что я вам понадоблюсь, приказывали дождаться, – в обращении к шефу он постоянно сбивался с «ты» на «вы».
– Поедем на кладбище, покажу тебе скромную могилку, дней через десять под ней заберешь чемодан с баксами.
– А когда именно, как я узнаю?
– Тебе позвонят.
– Кладбище, могилка, проще встретиться в центре, в толпе, да поменяться чемоданами, – рискнул возразить Батулин.
– Лучше, чтобы домой принесли, но посредник рядом с кладбищем живет и ехать в город не желает. И основания у него для того достаточно серьезные.
Поехали не на роскошном «Мерседесе» Фокина, а на скромном «Москвиче» охранника. Батулин понял: Фокин не желает афишировать поездку. Митинское кладбище располагалось сразу за Кольцевой, кажется, в тех краях и прописка была московская. Пошел восьмой час, шоссе уже пропустило основную массу дачников, проезжали последние грузовики да деловые, у которых не было ни утра, ни вечера, ни даже ночи.
У ворот кладбища машину оставили, купили какую-то рассаду, цветочки с клубнями, и с пристойно-скорбными лицами вошли вовнутрь. Любое кладбище, даже не имеющее вековой истории, мраморных роскошных памятников и тенистых аллей, все равно действует на нормального человека успокаивающе, напоминая, мол, и тебя не минует обитель сия.
– Дорогу запоминай, – сказал на ходу Фокин. – Крайняя левая до самого конца. – И пошел чуть впереди.
Зачем-то и водитель-охранник поперся, но Фокин его не остановил, а Батулина это дело не касалось. Шли они довольно долго, люди встречались все реже, вскоре вообще аллея опустела. Для посетителей, в основном женщин пожилых, уже наступил вечер.
– Дерево видишь? – указал Фокин на развесистое дерево неизвестной Батулину породы. – Ориентир. За ним шагов пять.
Он подошел к скромной могилке с жестяным крестом и скромной дощечкой, на которой довольно коряво было написано имя и фамилия какого-то Якова Ямщикова. Фокин оглянулся, опустился на колени, перекрестился, копнул заготовленной палкой землю, сказал:
– Взгляни.
Батулин присел рядом, тоже перекрестился. Выстрела, который походил на хлопок, он не услышал, пуля вошла ему в затылок. Батулин завалился на бок, вторая пуля пронзила висок, она была уже ненужной, но в каждом деле существует определенный порядок.
Фокин поднялся, на своего ближайшего помощника даже не взглянул, оглянулся, отряхнул брюки.
Охранник-убийца тщательно протер пистолет, сунул его под труп. Инсценировать самоубийство никто и не собирался.
Возвращались другой дорогой, говорили о постороннем. Только усаживаясь в «Москвич», Фокин сказал:
– Твоя баба все еще спит?
– Уверен, – ответил убийца, – она после трех стаканов отключается часа на четыре.
– Выпей, ложись рядом, пусть она поднимется первой, позовет тебя опохмелиться. Это она хорошо запомнит. Хотя я не думаю, чтобы тебя беспокоили, но на всякий случай.
Вернувшись в Москву, Фокин вновь переоделся в смокинг и отправился в ресторан, затем в казино, где его прекрасно знали, и с десяток людей могли искренне подтвердить любые его показания.
* * *Гуров твердо решил: его задача не уйти от киллера, не убить его, а захватить живым. Он почти наверняка ничего не знает, заказ поступил от третьего посредника. Однако сыщик был убежден: захват киллера – сильный психологический удар. Фокин уверен, человек ничего не знает, но в любой уверенности существует трещинка. А вдруг? Не должен знать и не может. А вдруг?
И тут у сыщика появилась шальная, глупая идея: а что, если инсценировать его, полковника Гурова, убийство? Старо, как колесо телеги, ни один профессионал, пока достоверно не убедится, не поверит. Не ложиться же Гурову в гроб и не устраивать похороны? Это издевательство над десятками приятелей и сотнями сослуживцев, этого ему никогда не простят. Оперативная комбинация – одно, а святыня – понятие иное. Однако колесо телеги как ни старо, крутится до сегодняшнего дня, возит картошку, капусту и арбузы с дынями. Нахальный, грубый ход – тоже ход и требует ответа.
Гуров решил, что да, как инсценировать, про это будем думать, а киллера необходимо выявить и захватить. Во время захвата и «погибнет» легендарный сыщик. Смахивает на театр, но в театр ходят тысячи людей, где по-настоящему смеются и плачут. Умные знают, что кинжал деревянный, а человека все равно жалко, известно, занавес опустится, парень грим вазелином сотрет, пойдет чай пить, а может, и водку трескать. Но ведь так натурально, просто сил никаких нет.
Надо такой натуральный спектакль поставить, чтобы Фокин зарыдал в голос. Подсознательно знает, что пистолет палит холостыми, а сердце разрывается от боли. Тем более так хочется, чтобы этого сыскаря скорее пришили.
Известно, каждый театр начинается с вешалки. Прежде чем начать спектакль, требовалось изловить главного исполнителя, то есть киллера.
Машины могли подойти к вилле только по шоссе. Даже если жертва выйдет через боковую дверь, миновать открытое пространство метров в пять-десять невозможно. Для хорошего снайпера выстрел в человека с расстояния семьдесят-восемьдесят метров – все равно что хорошему футболисту пробить одиннадцатиметровый в ворота, в которые забыли поставить вратаря.
Гуров устроил себе у окна удобное лежбище, раздвинул портьеры, на подоконник поставил цветок и устроился здесь с биноклем. Сыщик твердо знал, что снайпер в одном из кирпичных гробов, стоявших через дорогу. Когда-нибудь эти монстры станут домами, а возможно, их разрушат и растащат по кирпичику, все зависит от исхода выборов шестнадцатого июня: вернутся к власти коммунисты, и тогда… Гуров потряс головой, словно прогоняя дурной сон. Сыщик уже все просчитал, и точно, что с ним лично будет тогда. Он уволится на пенсию, уедет к родителям и начнет строить сарай или коровник, как батя скажет. Он женится на молодой местной дивчине, родит, как минимум, двух ребят и будет вспоминать сегодняшний день, когда он, сидя в кресле, осматривал недостроенные дворцы нуворишей и мог в любой момент схватить пулю, как кадры старого кино.
А пока он внимательно изучал окна-бойницы и знал: все зависит от терпения. Любой человек в конце концов теряет чувство опасности и бдительность.
Сыщик прикидывал, где бы он сам залег в аналогичной ситуации.
– Лев Иванович, к вам пришли, – раздался с порога негромкий голос Олега.
Гуров отложил бинокль, поднялся с кресла и вышел из гостиной. У черного хода на пороге в поношенной спецовке и резиновых сапогах стоял один из бригадиров, которые обедали здесь два дня назад.
– Здорово, начальник, – с заметным акцентом сказал бригадир. – Меня Степаном зовут, мы давеча калякали…
– Здравствуй, Степан, я тебя помню, проходи, садись, хочешь стаканчик?
– Благодарствую, мне рассиживаться некогда, а в рабочее время я не употребляю. Я тут поутру, часиков в пять, одного человека видел. Он вроде бы рыбачить приехал… Может, вам неинтересно?
– Присядь, Степан. – Гуров силой завел бригадира в комнату, усадил в кресло.
– Да замараю все…
– Глина не кровь, отстираю. Так мне все очень интересно. Значит, около пяти появился рыбак, как я понимаю, человек вам незнакомый.
– Ясное дело. – Почувствовав, что его слушают внимательно, бригадир заговорил увереннее: – Мужик ладный, одет справно, только, думаю, откуда он идет? Автобус еще не ходит, до него верст шесть шагать, такой мужик должен на машине приехать. Так чего он к воде не скатился, машину далеко оставил, пехом прет? Не складывается. Ну, коли вашего бы разговора не было, я бы досыпать пошел, – он смутился, – я по нужде во двор вышел. Смотрю, мужик ходко идет, не скажешь, что дачник поутру гуляет, а башку воротит все вправо, на эти кирпичи смотрит, однако не останавливается, открытого интереса не проявляет. И еще, рыбалка у нас удочками несерьезная, а у него брезентовый чехол, удилище торчит, а в низу мешка явно тяжелое, он даже рукой придерживает. Ну, он по дороге пошел, за деревьями скрылся.
– Степан, а если к заливу сходить, взглянуть, рыбачит он или нет? – сказал Гуров.
– А то, – ухмыльнулся бригадир, – я обулся и к воде спустился, нету его, он на залив не выходил, там место открытое, укрыться негде.
– Спасибо, Степан, с меня ящик водки, работай и выбрось из головы, остальное моя забота.
