Уильям Лэндей - Мишн-Флэтс
– Разумеется, я был крайне озабочен пропажей. Мы внимательно изучили версии, организовали поиск. Увы, все наши усилия не дали желаемого результата.
– А ведь и у вас есть ключик от сейфа, шериф Трумэн! И вы могли взять эту пушечку!
Я не стал отвечать на вопрос, поставленный в такой издевательской форме.
– Шериф Трумэн, в состоянии вы мне объяснить, почему вы оказались в то утро в бунгало? Я имею в виду утро, когда вы обнаружили труп. Что вас туда привело?
– Рутинная инспекция округи. Проверять летние домики на набережной – одна из моих обязанностей.
– Даже зимой?
– В особенности зимой, когда там никто постоянно не живет.
Гиттенс, сидевший по правую руку от Керта и до сих пор хранивший молчание, счел нужным вмешаться.
– Бен, – сказал он, – теперь самое время перестать юлить и помочь самому себе. Постарайся опередить события, пока события не опередили тебя. Ты видишь, как все одно к другому ложится. И мотив. И орудие убийства. И возможность. Данцигер выразил твердое намерение судить тебя за содействие при самоубийстве. Ты испугался и застрелил его. А потом избавился от оружия – возможно, бросил в озеро. И наконец ты уничтожил свое досье, найденное в вещах Данцигера.
– Значит, такова ваша теория?
– Значит, такова наша теория.
– Мартин, вы глубоко заблуждаетесь. Я не убийца. Больше мне нечего добавить.
Гиттенс печально покачал головой. Мой ответ его не удовлетворил.
– Гиттенс, вы всерьез хотите моего ареста?
– Это прокурору решать.
– Но пока что я свободен?
– Пока что свободен. Можешь идти – если ничего добавить не желаешь.
– Не желаю.
Я встал. И уже в дверях добавил:
– Видит Бог, я не убивал!
Спускаясь по лестнице, я уговаривал себя: это не я убил, не я. Вот до чего меня довели – я уже самому себе должен был напоминать, что я не убийца.
И еще одно стучало в моей голове: «Найди Рауля!» Эти слова Брекстона не давали мне покоя.
35
Жилище Данцигера оказалось прелестным домиком – один из четырех стоящих полумесяцем одинаковых особнячков в колониальном стиле в зеленом районе Вест-Роксбери. Веселенькие изумрудные ставни. И никакого сходства с холостяцкой берлогой. Перед домом – строгая геометрия ухоженных клумб и клумбочек, которые сохранили свой аккуратный вид по сю пору, хотя их пестователь уже довольно давно в могиле. Стены увиты плющом. Словом, хоть фотографируй для журнала «Ваш идеальный сад».
К этому дому пригнал меня животный страх перед нависшим обвинением.
Я искал какую-то зацепку, чтобы выйти на след Рауля.
Возможно, в доме Роберта Данцигера есть указание на то, что он нашел человека, который десять лет назад своей наводкой нечаянно подставил Арчи Траделла под пулю.
Теперь разгадать загадку Рауля было для меня жестокой необходимостью.
Я угодил на место подозреваемого номер один.
И, будучи каким-никаким полицейским, я отлично понимал, что улики против меня солидные. Даже в своих глазах я мало-помалу становился преступником! Короче, паника воткнула мне шило в одно место и подвигла на отчаянные действия.
Я обошел дом Данцигера. Задний двор был еще краше и ухоженнее палисадника. Изысканные садовые кресла. Клетки с попугайчиками.
Верхняя часть задней двери состояла из четырех стеклянных квадратов – эту модель я бы назвал «услада ленивых взломщиков». Кому лень карабкаться через окно – милости просим через эту вот, с позволения сказать, дверь!
Я ткнул локтем в стекло. Ни собака не тявкнула, ни электроника не взвыла. Тишина и покой. Мой первый в жизни взлом – и хоть бы кто бровью повел!
Без труда открыв изнутри замок, я распахнул дверь и оказался в кухне.
Дорогая мебель, дорогая кухонная техника. А главное, изумительный порядок. Вся обычная утварь хорошего повара любовно и продуманно развешана по стенам. Кругом платочки, рукавички, рюшечки, гномики... Словом, бабья кухня!
Я поглядел-похмыкал и направился в гостиную. Над каминной полкой висело множество фотографий. В основном сам Данцигер разного возраста – очки с массивной оправой, моржовые усы. На некоторых фотографиях рядом с Данцигером был смазливый мужчина помоложе. У меня вдруг все сложилось в голове, и я мысленно ахнул: да он же гомосексуалист!
Забавно, это первое, что я узнал о его личности.
До сих пор Данцигер был для меня совершенной абстракцией. Иногда я так и думал о кем – жертва преступления. То, что я видел его труп, ничего не значило. Даже то, что я беседовал с ним в Версале, ничего не значило. Данцигер остался для меня анонимным, неизвестным существом. Кстати, для большинства полицейских жертва преступления так и остается предметом. Это в принципе хорошо. Это спасает психику от перенапряга, позволяет не принимать работу слишком близко к сердцу. Только изредка – особенно когда жертвами бывают дети – профессиональная отстраненность перестает срабатывать.
Теперь, когда я увидел, как Данцигер жил, он обрел в моих глазах человеческие черты.
На одном снимке Данцигер и его друг стояли во фраках на фоне какого-то светского сборища. На другом они были на берегу моря, Данцигер нежно обнимал друга за плечо.
Я стал систематически просматривать все шкафы и ящики, даже в аптечку в ванной комнате заглянул.
На втором этаже был небольшой рабочий кабинет. Тут я взялся за работу всерьез. Папок и бумаг хватало; я хотел найти что-нибудь связанное с делом Траделла.
Не знаю, сколько времени я провел за этим занятием, но увлекся я чрезвычайно.
– Что ты, голубчик, тут делаешь?
Я подпрыгнул на стуле самым буквальным образом и выронил из рук папку, которую в этот момент просматривал.
– Ах ты Господи, мистер Керт! Как вы меня напугали! Зачем вы так тихо подкрались?!
– Я тебя спрашиваю: что ты тут делаешь?
– Я... о... о... обыскиваю.
– А ордерок на обыск у тебя имеется?
– Ордер на обыск в доме покойного – кому он нужен?
– Любопытная философия. Конечно, настоящему копу ордер в этом случае не нужен. Да только ты, деревня, полицейский лишь у себя дома, в Версале. А тут ты никто, штафирка штатская. Стало быть, ты нарушил границы собственности. И я тебя по праву арестую. Я тебя давно предупреждал – не суйся не в свое собачье дело. Тут тебе не там!
– Хотите арестовать меня за незаконное вторжение? Валяйте.
– А ты не задирайся. Не то напросишься.
По его мрачному виду не поймешь, на что я могу напроситься – на арест или на мордобой. Впрочем, у Керта всегда рожа боксера за секунду до первого удара!
– Ты и так по уши в дерьме. А если я тебя зацапаю в доме Данцигера, дела твои и вовсе плохи.
Он прав. Чертовски прав. Я в отчаянии потер виски кулаками. Жест мелодраматический. Но и ситуация уже отдавала дешевой мелодрамой.
– Что конкретно ты искал? – спросил Керт.
– Сам толком не знаю.
– Мы уже обыскали дом самым тщательным образом. Так-то вот... Кончай придуриваться, Трумэн. Что конкретно ты искал?
Я задумчиво пожевал губы – и решился:
– Вы мне ни за что не поверите.
– А ты попробуй. Я человек, способный удивить.
Мне ничего не оставалось, кроме как довериться ему.
– Я знаю, в связи с чем Данцигер был убит.
– Ах вот как! Ну и в связи с чем?
– Он вернулся к давнему-предавнему делу об убийстве Арчи Траделла. По моему мнению, он обнаружил истинного убийцу.
– И кто же, по вашему мнению, этот истинный убийца? Брекстон?
– Не знаю. Пока что.
– Откуда же у вас такая удивительная информация?
Не моргнув глазом я выпалил:
– От Брекстона!
Керт неожиданно расплылся в детской улыбке.
– Какая прелесть! Рассказывайте дальше – люблю сказки.
– Керт, это очень серьезно. Вы должны разобраться. Вы должны!
– С какой стати?
– Потому что я не вру. И потому... потому, что это ваша работа, черт возьми. Ваша работа – разбираться.
– Что ж, давай разберемся. Только при одном условии: шутки в сторону. Выкладывай мне все – все! – что знаешь. Без всего этого юридического дерьма – права обвиняемого, «без адвоката говорить не буду»...
– Согласен. Я вам расскажу все как на духу. Только вы уж возьмитесь за дело всерьез, без дураков. Умоляю вас, для меня это жизненно важно.
– Хорошо, – сказал Керт. – Колись!
36
Поворотные пункты истории сами участники исторического процесса, как правило, не замечают. Только позже, много позже, глядя назад, они удивляются: и как мы проглядели! Ведь все было очевидно!
Вот и я сегодня, задним числом, ясно вижу: тот день, когда Керт и Гиттенс предъявили мне улики в комнате для допросов, был поворотным моментом, когда обвинение против меня не то чтобы разом лопнуло, а как-то рассосалось, перестало быть актуальным.
Едва предъявив мне «неоспоримые улики», следствие вдруг забросило меня и пошло по другому следу.
Такое в уголовных расследованиях случается сплошь и рядом. Детективы сообща наваливаются на одну версию, потом вдруг возникает новый подозреваемый, и все разом, дружно, словно по команде, как эскадра в море, поворачиваются и ложатся на другой курс.
