Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем
Это уже не мне. Это — своим громилам.
Из-за кустов вырвались две машины, громилы расселись и умчались прочь. Еще одна славная победа над организованной преступностью только что была одержана ими.
И тут из ворот психлечебницы вышел хозяин машины. Ему явно не понравилось, что какой-то подозрительный тип стоит, опираясь рукой на капот его драгоценной «девятки».
— Не понял: — начал было он на повышенных тонах, но я не дал ему договорить.
— До города не довезешь? — спросил я и поднял брошенную Горталовым сотенную.
Не поеду я домой на общественном транспорте.
Эпилог
Идет время, приближается август — и ничего не происходит в моей жизни. Мой поезд не движется. И никуда уже не придет, надо полагать.
Конечная остановка.
Все, что мне остается, — это вспоминать и рассуждать. Вспоминать, как легко и изящно меня кинули, и рассуждать о том, могло ли быть иначе. То есть сделал ли я все, зависящее от меня, чтобы этого не произошло. Я не максималист — и даже от себя самого не требую больше, чем в состоянии сделать. Мог ли я предвидеть, что люди, которые должны меня обеспечивать и охранять, сами же на меня нападут и отнимут купленную у Нины информацию? Наверное, по большому счету, мог. В том смысле, в каком человек может и должен предвидеть возможность несчастного случая, выходя на улицу. Но может ли даже самый предусмотрительный и осторожный человек этот несчастный случай предотвратить? Конечно, нет. Разве что вовсе перестанет выходить на улицу, чтобы на семьдесят восьмом году жизни загнуться от рака:
И я не мог предотвратить нападение Горталова, потому что без Горталова Игорь Степанович не отпустил бы меня с такими деньгами и вообще: Вообще единственный способ не подвергнуться нападению — ничего не делать. А этого я себе позволить не мог, так что эту возможность я сейчас даже не рассматривал.
И еще: ввязавшись в эту авантюру, я ждал удара с другой стороны. Я боялся, что Игорь Степанович каким-то образом узнает, что я вожу его за нос, что тайна Андрея Обручева мне известна лучше, чем кому-либо другому, и что мои аргументы: якобы я не принимал известную мне тайну всерьез и полагал, что может существовать другая тайна, — эти аргументы покажутся ему неубедительными. По крайней мере мне самому они убедительными не кажутся.
К счастью, этого не произошло. То, как хищно Горталов ухватился за Нинины листочки, доказывает, что Нина была их (Игоря Степановича и Горталова) последней надеждой, что сами они на нее выйти не догадались или не смогли и меня просто использовали и выбросили за ненадобностью, в полном соответствии с моим же сценарием.
Что же касается шофера Наташи, то с ней все понятно. Я должен был догадаться еще тогда, когда возвращался от Нины в первый раз. Когда мой сотовый зазвонил, едва я вошел в зону уверенного приема, со мной заговорила Наташа. Я с самого начала подозревал, что джип начинен жучками и маячками, которые помогают следить за машиной, указывают место ее нахождения. Я только не подозревал, что вместе с Горталовым и Игорем Степановичем за мной следит и Наташа. И что звонит она мне не просто так, а по приказу Игоря Степановича. Это стало понятно, когда она исчезла в последний день, оставив меня один на один с Горталовым. Больше ей незачем было притворяться.
Все это время я заново перебираю в памяти подробности того тайного венчания, заново осмысляю все, что произошло после, и постепенно в голове у меня выкристаллизовывается вполне внятная, но чертовски неприятная идея. Идея, которая разом объясняет все. И пожар в деревенской церкви. И внезапное обострение болезни Веры, которая, возможно, и показалась мне слегка взвинченной, когда мы виделись в последний раз, но ведь не безумной же! И вмешательство господина Горталова тоже прекрасно монтируется с моей идеей.
Думается мне, что за всем этим с самого начала стоял сам Андрей Обручев. Андрей Обручев, которому ничто человеческое не было чуждо, во-первых, и которому стремление быть не таким, как все, было свойственно больше, чем кому-либо из нас.
Именно поэтому Андрей Обручев без колебаний согласился на безумный план Нины — и именно он, а не Вера, довел его до практического осуществления. Вера могла бы двадцать лет говорить о тайном браке как о несбыточной мечте, Андрей же просто начал действовать — и несбыточная мечта осуществилась.
Однако позже, когда Андрей стал сперва успешным, а потом и очень успешным бизнесменом, когда невидимые миру узы брака стали весьма ощутимо ему мешать, он начал предпринимать вполне конкретные шаги к избавлению от этих уз — или хотя бы к их нейтрализации. И тогда он сам или руками своих подручных (это не суть важно) спалил деревенскую церковь, где хранились компрометирующие его документы, и хотя в сознательном убийстве о. Александра я бы его обвинять не стал, но в том, что эта нечаянная гибель самого опасного свидетеля была для него даром свыше, не сомневаюсь ничуть.
После этого Андрей убрал подальше с глаз Борю Путешественника: в Австралию Боря уехал на деньги Андрея, это общеизвестный факт, и наверняка пообещал ему в благодарность молчать как рыба.
Потом настала моя очередь: так уж вышло, что к моей командировке на Север тоже был причастен Андрей, именно он дал мне наводку, благодаря которой я вышел на северных дельцов, и он же фактически, хотя, уверен, не сознательно подставил меня под пулю.
Не сомневаюсь, что Нина крепко сидит на крючке у Андрея в силу своих наклонностей, наверняка есть у него на нее компромат. И столь же очевидно, что тайну Андрея раскрыла она с его согласия, а то, что уплачено за эту тайну деньгами Игоря Степановича, должно казаться Андрею особенно забавным.
Ну и, наконец, Вера. Упрятать страдающую каким-то серьезным нервным расстройством, но все же не безумную Веру в дурдом, где из нее сделали сумасшедшую, и выглядеть при этом ее благодетелем, почти спасителем — это было очень даже в духе Андрея Обручева и наверняка не составило ему большого труда.
Добавим к этому Горталова и шофера Наташу, которые работали на два фронта: официально — на холдинг в лице Игоря Степановича и неофициально на Андрея, и становится ясно, что никаких шансов ни у меня, ни у Игоря Степановича не было изначально:
Немного успокоившись и прогнав вон эти черные мысли, я вновь с головой погружаюсь в заброшенную было диссертацию: к счастью, уничтожена только бумажная копия, а файл с поправками редактора — вот он, передо мной. Похоже, что Марина Федоровна зря за меня волновалась: несмотря на все передряги, я успеваю к сроку.
Как-то неожиданно для меня вдруг наступает август — и телефонный звонок возвращает меня на поверхность бытия. Мне и горько и приятно слышать знакомый голос.
— Добрый день, — говорит Ирина Аркадьевна.
— Добрый день, — соглашаюсь я. Не стану же я спорить с женщиной. Мне, правда, доводилось встречать дни и более приятным образом.
Кстати, и календарь, подаренный мне толковательницей снов, ничего хорошего тоже не обещает. Сегодня двадцать третий день лунного календаря день предпочтения и скорби.
— Вы не могли бы подъехать к нам? — ласково щебечет Ирина Аркадьевна.
Неужели этот голос когда-то казался мне подкупающим? Или я просто хотел, чтобы он был таким?
— К вам? — на всякий случай уточняю я. — Или на четырнадцатый этаж?
— На четырнадцатый, — соглашается она. — Вас там уже ждут.
Охотно верю. Ждут. Даже странно, что так долго ждали. Пришло время расплаты. Хотя в чем, собственно, могут меня упрекнуть? Все, что от меня требовали, я сделал. Тайну раскрыл. Причем, по сути, бесплатно. Даже десять тысяч, честно заработанные, и те отдал ради дела. А то, что Горталов у меня бумагу отнял, так ведь я Игоря Степановича предупреждал. И он мне сам сказал, что господин Горталов действует исключительно в их интересах.
Ладно. Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Еду.
И я еду.
Мне уже не надо заходить в полуподвальное помещение фирмы «Дар», где такие милые женщины и такой прекрасный макет на столе. Карточка Игоря Степановича — мой пропуск везде и всюду (хоть на тот свет, посмеиваюсь я про себя), с ней меня ласково встречают и провожают прямо к лифту. Но не везут на четырнадцатый этаж под надзором, как в прошлый раз, а предлагают двигаться самому.
— А как же палец? — спрашиваю я.
На стенке кабины установлен специальный сканер для считывания отпечатков пальцев. Пока не приложишь палец, не сдвинется металлическая пластина, не откроет панель с кнопками.
— Палец в порядке, — дружески улыбается мне страж.
Не подаю виду, но внутренне все же вздрагиваю, прикладывая к поверхности сканера большой палец правой руки, и — о, чудо! — пластина сдвигается, и вспыхивает гостеприимно зеленая лампочка. Ехать подано.
А вот и четырнадцатый этаж. Здесь меня никто не встречает, но в этом и нет нужды: дорогу я знаю. Как старому знакомому киваю стражу за пуленепробиваемым стеклом — и он так же, как знакомому, но с оттенком почтительности кивает мне: проходите, мол, милости просим.
