Хокан Нессер - Человек без собаки
Она долго стояла и смотрела на спящих.
Почему я не лежу с ними? Почему мы с Лейфом никогда… почему нам никогда не приходило в голову так спать?
Почему я здесь стою?
Или — еще хуже:
Почему здесь стою я?
Она не стала их будить. Тихо спустилась по лестнице, нашла в одной из комнат кровать и забралась под одеяло. Через четыре часа ее разбудил Лейф — он явился с чашкой кофе и датским круассаном. Он с удивлением посмотрел на нее — у тебя что, аллергия? Да, наверное… сейчас много пыльцы… извела за поездку целую пачку носовых платков.
Нет, утешения ей это воспоминание не принесло.
Глава 27
Маленького роста, с красным, обветренным лицом.
Марафон она бегает, что ли? — подумал Гуннар Барбаротти. Тонкая, как тростинка, ни грамма лишнего жира. Сидит совершенно прямо, положив сцепленные руки на стол. Взгляд открытый, но настороженный.
Тридцать пять, прикинул он, судя по всему, волевая и решительная, наверняка ей много пришлось повидать.
Он кивнул, она привстала и протянула руку — сначала ему, потом Эве Бакман. Аспирант Тильгрен закрыл у них за спиной дверь.
— Начнем с того, что вы представитесь, — предложил он. — Меня зовут Гуннар Барбаротти, а это инспектор Эва Бакман.
Они сели. Эва произнесла необходимые слова (наш разговор будет записан… если вы хотите остановить запись… и т. д.), включила магнитофон и знаком показала — можно начинать.
— Линда Эрикссон. Живу в Гётеборге.
Эва Бакман показала большой палец — запись идет нормально.
— Работаю инструктором лечебной физкультуры в Сальгренска.[54] Тридцать четыре года, замужем, двое детей… Достаточно?
— Да, конечно, — сказал Гуннар. — Теперь расскажите, почему вы к нам обратились.
Она прокашлялась и поерзала на стуле.
— Я к вам обратилась потому, что у меня есть сестра.
Как все-таки действует на людей включенный микрофон, подумал Барбаротти.
— Вернее, у меня была сестра Джейн… ее звали Джейн, девичья фамилия Андерссон, но потом она вышла замуж и поменяла фамилию на Альмгрен. Я не знаю, как… — Она опять прокашлялась и замолчала.
— Выпейте воды, — предложила Эва Бакман и налила стакан «Рамлёсы».
— Спасибо… — Линда Эрикссон отхлебнула глоток, вздохнула, опять сцепила руки и продолжила:
— Да… моя сестра погибла несколько недель назад. Попала под автобус в Осло…. Не знаю… не знаю, что она там делала. Последние два года она жила здесь, в Чимлинге. Сестра была… не совсем здорова.
— Не совсем здорова?
— Я имею в виду душевное здоровье… уже давно.
— Сколько лет было вашей сестре?
— Тридцать шесть. Она на два года старше меня. Даже не знаю, с чего начать… это длинная история.
— Мы никуда не торопимся, — заверил ее Гуннар, — так что почему бы вам не попробовать начать с начала?
Линда Эрикссон кивнула и отпила еще воды.
— Хорошо, — сказала она. — Можно сказать, что в нашей семье всегда… всегда были сложности.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустной и как бы извиняющейся. Она словно бы просила прощения, что их сложная семья вообще существует на этом свете.
На Барбаротти внезапно накатила волна симпатии к этой хрупкой, но, по-видимому, сильной и волевой женщине. Он решил выслушать ее просто по-человечески, а не по-полицейски, то есть не подвергая сомнению каждое слово.
— Это, конечно, расплата, — продолжила она. — Нас было трое детей, я младшая. Мать уже много лет в психиатрической больнице, а брату Генри, старшему, еще почти два года сидеть в тюрьме… Это не первая его отсидка… И Джейн. Я своего отца никогда не видела, а у Генри и Джейн был другой отец, англичанин, но он умер. Так что мы сводные сестры. Англичанин… не знаю, мать так утверждает.
— Но росли вы вместе? — спросила Эва. — Вы и ваши сводные брат и сестра?
— Иногда.
— Где?
— Везде понемногу. За первые мои пятнадцать лет мы переезжали раз десять. — Линда Эрикссон слабо улыбнулась. — Жили и здесь, в Чимлинге. Года два. Генри на восемь лет старше меня, он быстро исчез — пустился в свободное плавание. А с Джейн мы были как родные сестры… легко понять, у нас больше никого и не было…
— Давайте поговорим о Джейн, — предложил Барбаротти. — Когда вы повзрослели… вы оставались так же близки?
Линда Эрикссон покачала головой:
— Нет, к сожалению. Ничего не получалось. Когда мы встречались, у меня всегда было такое чувство, что она тонет.
— Почему?
— Потому что Джейн — это Джейн… Началось еще в школе… в старших классах. Она рано пристрастилась к наркотикам… все перепробовала. Была очень погружена в себя, в свои проблемы… говорят, типично для этой болезни. С восемнадцати лет лечилась то в одной психбольнице, то в другой… с этого времени мы начали отдаляться друг от друга. Хотя потом, казалось, курс лечения дал результат. Она вышла из пике, нашла парня… тут еще не надо забывать, что с матерью тоже все было очень плохо. Я ушла из дому на первом курсе. Школьный психолог понял, что я не могу жить в семье, помог найти жилье, и все такое…
— А Джейн?
— А Джейн вышла замуж за этого Гермунда. Родила двоих детей. Потом они переехали в Кальмар. Я-то думала, у них все хорошо… а когда через пару лет приехала повидать, поняла, что ошиблась. Ни у нее, ни у Гермунда не было настоящей работы… он, естественно, в прошлом алкоголик, но вроде бы завязал и прибился к какой-то секте. И ее туда привлек. Они были какие-то странные… Я у них и была-то всего один раз: через полгода узнала, что у них все рухнуло, что Джейн хотела убить и мужа и детей — приревновала, что ли, к кому-то… Кончилось все тем, что ее присудили к принудительному психиатрическому лечению, лишили прав на детей, и все такое…
— А кто остался с детьми? Муж?
— Муж… Посчитали, что он в состоянии справиться с воспитанием. Это он-то! Не знаю… потом была еще куча неприятностей, хотя, думаю, все же не из-за него, а из-за Джейн.
— А до вас доходили какие-то сведения? — спросила Эва.
— Нет… почти ничего. Я все узнавала от матери… источник не особенно надежный. Слышала, что Гермунд с детьми уехал за границу… да, это было года два назад. Джейн, по-моему, так и не удалось узнать, где они осели. Она все время переезжала из одной больницы в другую. Но с год назад ей якобы стало лучше. Нет, она, конечно, оставалась на больничном, но жила дома — посчитали, что… как это они называют — ремиссия?.. да, посчитали, что ремиссия достаточно стойкая. Я ничего этого не знала…
Линда закрыла руками лицо, словно бы это она была виновата в том, что случилось, словно бы именно ее, а не чья-то, преступная халатность привела к катастрофе.
— Когда вы виделись последний раз?
— Больше года… после этого только по телефону говорили. Один раз. По-моему, в марте…
— О чем?
— Она хотела занять деньги. Я отказала, и она повесила трубку.
— Когда вы узнали о ее смерти?
— В тот же день. Мне позвонили из больницы в Осло. Наверное, нашли у нее мой номер.
— Двадцать пятого июля?
— Да. Мы только что вернулись из отпуска. Две недели в Германии. На родине мужа.
— Расскажите, что было потом.
— А что рассказывать? Все хлопоты оказались на мне. Поехала в Осло — идентификация, протоколы… Потом позвонила в «Фонус»,[55] обо всем договорилась — похороны, свидетельство о смерти и все такое… К матери и брату за помощью не обращалась. Но на похороны они все-таки приехали. Трое скорбящих, два тюремных надзирателя и один санитар… грустное зрелище.
— Когда были похороны?
— Четвертого августа.
— Здесь, в Чимлинге?
— Конечно. Она же здесь жила в последнее время.
— А потом?
— Квартира… договорилась с домовладельцем, что, если я освобожу квартиру до пятнадцатого августа, он возьмет плату только за полмесяца. Вот я и приехала сделать уборку и все такое… в понедельник…
Эва Бакман заглянула в блокнот.
— Фабриксгатан, двадцать шесть. Это правильный адрес?
— Правильный. Я взяла три дня, у нее ведь совсем мало было вещей. Но все равно… вещей, может, и мало, а возни много. Мне ничего не хотелось брать… договорилась с фирмой, они приехали и все забрали. Что куда… кое-что на благотворительные склады, а в основном прямо на свалку. Да, конечно, сестра… но, скажу честно, я бы не смогла сидеть и часами копаться в ее невеселой жизни. И у нее не было ничего, что люди обычно сохраняют как память. Даже фотоальбома ни одного. Ни одной фотографии.
— А ее дети? Бывший муж?
— Я говорила с полицией и социальной службой. Решили, что лучше оставить их в покое. Зачем снова пугать детей призраком бывших ужасов? Может быть, звучит немного цинично, но мы так решили.
— А сколько лет детям? — спросила Эва.
