Александра Маринина - Я умер вчера
Она улыбнулась в темноте и снова принялась перечислять плюсы и минусы отсутствия Алексея. Результат ее огорчил донельзя, ибо получился тем же самым. «Я еще мало отдохнула, – расстроенно подумала Настя, – в голове сплошная каша из каких-то полубредовых идей. Еще немножко посплю, потом повторю попытку».
Но и третья попытка ни к чему новому не привела. Так ночь и прошла: час-полтора сна, потом подведение баланса плюсов и минусов, снова недолгий сон – и так далее. Встав в шесть утра, Настя с неудовольствием оценила минувшую ночь как малопродуктивную. И отдохнуть толком не сумела, и никаких пригодных к использованию мыслей не появилось. Подавленная и унылая, она пришла в Измайловский парк на встречу с генералом Заточным.
Иван Алексеевич появился в сопровождении Максима. Несмотря на то, что оба они были одеты в одинаковые красные спортивные костюмы, их даже издалека нельзя было принять за отца и сына. Настю каждый раз поражало их абсолютное несходство. Худощавый невысокий генерал с желтыми тигриными глазами и солнечной улыбкой, и крепкий широкоплечий Максим, совсем недавно избавившийся от лишнего веса и еще год назад бывший пухлым и неуклюжим, кареглазый, ужасно серьезный и скупой на проявления приветливости.
– Здрасьте, теть Насть, – буркнул Максим, который, как и сама Настя, был классической «совой», вставать рано не любил, но справляться с возникающим по этому поводу раздражением, в отличие от Насти, пока еще не научился.
– Что это? – удивилась она. – Опять тренировки?
– Опять, – кивнул генерал. – Максим начал терять форму. В прошлом году перед вступительными экзаменами он занимался ежедневно, а теперь поступил в институт, разленился, решил, что все самое страшное позади и можно валять дурака. Вчера я предложил ему поотжиматься, и результат меня не порадовал. Он свалился после двадцати пяти отжиманий. Ну куда это годится?
– А вы сами-то сколько раз отжались? – поинтересовалась Настя.
– А я, Анастасия, делаю это каждый день по триста раз. Поэтому мне стыдно за своего сына. Я с себя вины не снимаю, не надо было упускать, но главное – вовремя спохватиться. Максим, начинай заниматься, а мы с Анастасией побродим вокруг тебя.
Юноша безысходно махнул рукой, сделал глубокий вдох и трусцой побежал в глубь аллеи.
– Вы жестоки, Иван Алексеевич, – покачала головой Настя. – Вы в восемнадцать лет тоже, наверное, едва-едва двадцать пять раз отжимались.
– И десяти не вытягивал, – рассмеялся генерал. – Я в детстве был самым маленьким и худеньким, меня вечно соседские мальчишки колотили, бутерброды отбирали, деньги, которые родители на кино и на мороженое давали. А когда мне было восемнадцать, культа физической формы не было. Это была середина шестидесятых, тогда, чтобы считаться современным и модным, нужно было знать много стихов и бардовских песен, ходить в походы, петь под гитару у костра, ездить в Питер на белые ночи и хотеть быть геологом. Вы этого не помните, вам тогда лет пять-шесть было, верно?
– Верно. Сама этого не помню, но от родителей наслышана.
Они некоторое время молча шли по аллее в том направлении, куда убежал Максим. Разговаривать Насте не хотелось, и она радовалась, что Заточный не спешит задавать вопросы. День обещал быть теплым и солнечным, и воздух в парке был сочным и вкусным. Настя подумала, что, если бы не ее вечная занятость и природная патологическая лень, можно было бы получать от жизни множество маленьких радостей, вот хоть, например, от таких утренних прогулок среди пышной зелени, наслаждаясь прохладной утренней свежестью. Каждый раз она злится чуть ли не до слез, когда встает в выходной день, чтобы идти на прогулку с Иваном, а потом радуется, что он ее вытащил на воздух.
Из неспешных приятных раздумий ее вывел голос генерала.
– Корпус не наклоняй вперед, Максим! Плечи свободнее! Вот так, молодец. Ну, Анастасия, я жду. Каковы ваши впечатления от Готовчица?
– Впечатления сложные, но, Иван Алексеевич, вы должны быть снисходительны и отнестись к тому, что я скажу, с пониманием. У человека огромное горе, у него погибла жена, поэтому вполне естественно, что его поведение сейчас – это вовсе не норма для него. Он подавлен, у него депрессия. Борис Михайлович, насколько я успела заметить, практически не выходит из дому. Но к его чести следует отметить, что единственное, что способно вывести его из депрессии, – это работа. Работу свою он любит, живет ею, дышит. Это, пожалуй, единственное, что осталось в его жизни. И он цепляется за нее как за спасательный круг, который не даст ему утонуть в его горе.
– У него есть сын, – заметил генерал. – Он много о нем говорит?
– Не говорит вообще. Один раз я задала вопрос о мальчике, он сказал, что сын в Англии, учится там и живет в семье родственников Юлии Николаевны. На похороны он его не вызывал, чтобы не травмировать ребенка. И все, больше ни слова не произнес. А что, с сыном что-то не так? У вас другие сведения?
– Нет-нет, сведения у меня те же самые. Готовчиц не лжет насчет мальчика, все именно так, как он вам сказал. Вероятно, он считает сына отрезанным ломтем. Мальчик будет учиться в Англии, закончит колледж, поступит в престижный университет, денег у Бориса Михайловича достаточно, чтобы оплатить его образование. Смешно надеяться, что после всего этого Готовчиц-младший захочет вернуться в Россию. Что ему здесь делать? Выходит у Бориса Михайловича жены нет, сына нет, остается только профессиональная деятельность. Простите, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
– Он очень хочет произвести хорошее впечатление как профессионал, но мы с вами только что этот момент прояснили. Действительно, после гибели жены работа вышла для него на первое место, и вполне понятно, что он очень хочет быть принятым к вам на службу. Оставаться частнопрактикующим психоаналитиком означает остаться в том же замкнутом кругу своей квартиры, где он ведет прием. А ему хочется сменить обстановку. Конечно, он мог бы пойти работать в какую-нибудь клинику, институт или в центр чего-нибудь, например, по работе с наркоманами, или с неудавшимися самоубийцами, их много всяких в Москве, но, вероятно, работа в МВД кажется ему более интересной, привлекательной и престижной. И это говорит, как мне кажется, в его пользу.
– Это хорошо. Что еще говорит в его пользу? Вы же понимаете, что желание работать – это далеко не все. Нужно еще и умение.
– Ну… – Настя замялась. – Я все-таки не психиатр, поэтому вряд ли могу дать достаточно надежную оценку его профессионализму. Я попробовала поговорить с ним о своих проблемах и могу вам сказать, что он разобрался в них довольно быстро и безошибочно. Другой вопрос, что он так же быстро и уверенно поставил диагноз, чего психиатры обычно не делают. У них на постановку диагноза уходит много времени, и в первый же визит больного этого не происходит никогда. А Борис Михайлович ничтоже сумняшеся заявил, что у меня невроз. Меня это немножко насторожило, но потом я нашла объяснение.
– Да? И какое же?
– Для него действительно сейчас важнее всего – понравиться вам, его будущим работодателям. Он же неглупый человек и прекрасно понимает, что мои впечатления от встреч с ним будут обязательно доведены до вас. Он не имеет в виду лично вас, Иван Алексеевич, поскольку вас не знает, он имеет в виду тех, от кого зависит принятие решения о приглашении его на работу в МВД. Готовчиц, как и все граждане, не работающие в правоохранительной системе, не делит сотрудников органов внутренних дел на работников центрального аппарата и низовых звеньев, не отличает друг от друга следователей и оперативников, кадровиков и патрульных. Для него мы все – одна сплошная милиция. И поскольку Готовчицу наверняка и в голову не приходит, что старший опер с Петровки, то есть я, не имеет ничего общего с руководителем главка по организованной преступности, то есть вами, он искренне старается произвести на меня хорошее впечатление, полагая, что мы с вами варимся в одном котле, знакомы друг с другом и что вы непременно со мной поговорите о нем и спросите мое мнение. А потому он поторопился поставить мне диагноз, чтобы показать, как легко и быстро он умеет разбираться в чужих душах. Достает кроликов из шляпы на глазах у изумленной публики.
– Позвольте, разве он не боится, что именно эта поспешность заставит нас усомниться в его профессионализме? – недоверчиво спросил Заточный. – Или он считает нас всех безграмотными идиотами, которые не понимают, что такого рода диагнозы с первого раза не ставятся?
– Ну, Иван Алексеевич, я же просила вас быть снисходительным. Борис Михайлович рассудил вполне здраво. Он видел, что я не обманываю его, рассказывая о своих проблемах, стало быть, проблемы эти у меня действительно есть. Так неужели же я, майор милиции, старший оперуполномоченный уголовного розыска, побегу рассказывать вам о том, что у меня, по мнению опытного специалиста, невроз? Конечно, не побегу. Про невроз я буду молчать даже под пытками, ибо это не пристало милиционеру. А вам скажу, что Борис Михайлович Готовчиц – очень хороший специалист, вот и все. И о его милом маленьком фокусе никто никогда не узнает.
