Фридрих Незнанский - Месть в конверте
Так, в сумбуре утренних мыслей и тревог, Лариса начала собираться на работу. Она не знала, что волнения ее проистекали из того, что смерть подошла к ней сегодня очень близко, так близко, как никогда раньше. Никто не знает своего часа, но именно сегодня шансы на то, что это нежное утро станет в ее жизни последним, были велики, как никогда. Впрочем, неведение по-своему блаженно…
Лариса работала реставратором в Центральном московском музее; работу свою она, с одной стороны, любила… нет, даже не то чтобы любила — скорее уважала, относилась к ней с пиететом. Но с другой стороны, и в работе, как во всем в жизни, появился в последнее время некий автоматизм. Жизнь шла как бы по накату.
Все повторялось изо дня в день.
Вечер. Машка. Вялая перебранка на тему школы и мальчиков. Потом Макс, вернувшийся после ночного концерта. Самозабвение, короткий и в чем-то горький экстаз. Утро. Кофе. Бутерброд. Метро. Музей.
Сегодня в музее был технический день. Никаких посетителей, только персонал, да и то не все. Тишина, покой, и можно спокойно делать свою работу.
Лариса отворила тяжелую деревянную дверь и нырнула в старинное здание.
Так прошло для нее это хрупкое майское утро.
…В это хрупкое майское утро, как всегда, раньше всех на работе появилась тетя Тася. Человек-легенда, она была старейшим работником, остряки говорили даже, что она работает в музее со дня его основания, что, впрочем, вряд ли представлялось возможным. Ведь тогда ей должно было бы быть уже лет сто пятьдесят, если не больше.
За годы своей преданной службы музею тетя Тася сменила много должностей: начинала по молодости уборщицей этого большого, красивого старинного здания. Потом продавала в кассе билеты в музей. Много лет была вахтером и, лишь когда его, то есть ее, заменили, в соответствии с веяниями времени, на более современного охранника с пистолетом и бицепсами, перешла в гардеробщицы. Но на пенсию уходить не хотела ни за что на свете. Где же это видано — тетя Тася без музея? Что же она будет делать? Сериалы смотреть? Сухари сушить? Да, в сущности, и музей без тети Таси тоже невозможен.
Между тем другим обитателям старинного здания было известно про нее совсем немного. Звали ее Таисия Ивановна. Впрочем, если бы не Елена Станиславовна Жаворонкова-Смирнова, заместитель директора музея, с присущей ей отстраненной, чуть холодноватой чопорностью обращавшаяся ко всем исключительно по имени и отчеству, никто бы и этого не знал. Как-то все привыкли по-родственному: тетя Тася да тетя Тася. Даже фамилия ее затерялась в отделе кадров.
Где-то в другом городе — не то в Брянске, не то в Старом Осколе — у нее жил взрослый сын. Раз в год она брала отпуск и куда-то пропадала: все были уверены, что она ездит навещать сына. Нрава тетя Тася была строгого, не терпела разгильдяйства и небрежения к музейному имуществу. В последние годы почти ослепла, но всех своих безошибочно отличала по голосам. А цифры на гардеробных номерках определяла на ощупь.
Сегодня был технический день, работы для гардероба никакой. Да и вообще весна, тепло, разве что какая-нибудь модница приплывет в развевающемся импортном плаще, а так — пришла пора пиджаков, кофточек, блузочек, джемперов.
Просто тете Тасе не сиделось дома в это майское утро.
Утро Артура Казаряна получилось каким-то скомканным. Накануне он гулял с земляками в кабаке, там же «снял» сговорчивую девчонку, взял ее с собой, и догуливали они вдвоем уже у него дома. А ночь прошла в акробатических упражнениях, в которых — как считал сам Артур — он не знал себе равных не только в Москве, но и в Ереване и в Баку.
Поэтому прелести майского утра он не ощутил — некогда было. Нужно было быстро приводить себя в порядок, бриться, выпихивать нежную подругу — а она, разомлевшая, как назло, движется, точно заторможенная, — и бежать на новую работу.
Работал Артур — кстати, по-настоящему его звали Арутюн; получая российское гражданство, он решил фамилию оставить родную, а имя заменить на чуть более международное, — так вот, Артур-Арутюн работал охранником в Центральном московском музее. Бывший «афганец», бакинский армянин, перебравшийся в Москву, перепробовал много занятий. Никакого образования он не получил; все попытки заняться приличным бизнесом провалились, а идти торговать сливами не хотелось. Делать он ничего так и не научился, оставалась только афганская закалка: физическая сила, ловкость, умение обращаться с оружием плюс — широкие плечи и исполинский рост. Однако на серьезную работу — типа телохранителя какого-нибудь долбаного политика — претендовать уже трудно: и возраст крепко за тридцать, староват, да и здоровье подорвано выполнением интернационального долга. Было дело, падал он как-то с высоты… из вертолета выпихнули… впрочем, вспоминать это неприятно. Но с тех пор проблемы со спиной, и врачи советуют избегать перегрузок.
К «браткам» Артуру идти не хотелось. Не для того он выжил в афганской мясорубке, чтобы быть подстреленным каким нибудь сопляком на «разборке». Музей — это было самое то, что нужно. Поэтому новой работой — а работал он там всего четыре дня — Артур очень дорожил и старался не опаздывать, делать свое дело четко и элегантно и вообще быть всем полезным и со всеми дружить.
Он посмотрел на часы… черт! Правда, сегодня музей не работает, посетителей не будет. По большому счету он не особенно-то там и нужен. Но очень уж хотелось понравиться на новом месте, зацепиться. Артур поперхнулся судорожно глотаемым кофе, закашлялся, схватил за руку упирающуюся нежную подругу, и они вылетели из дома на улицу, где их закружило хлопотливое московское утро.
Глава двадцать вторая
В это хрупкое майское утро Инга Вацлавовна Грабовская, директор музея, на работу особенно не торопилась. Сегодня длинный день, и — возможно ли такое счастье? — не будет вокруг этих шумных, надоедливых, неопрятных и бестолковых посетителей. Можно привести все дела в порядок, спокойно все разобрать, без шума, без крика. Время есть. Правда, лучшая подруга и заместитель — Леночка — сегодня еще не выйдет на работу, но это ведь можно понять: после того несчастья, которое с ней приключилось… Пусть отдохнет, они прекрасно справятся и без нее.
Впрочем, если признаться честно, Инга Леночке во многом завидовала. И тому, как она выглядит — стройная, подтянутая (сама Инга Вацлавовна давно располнела и расплылась), и тому, как держится — что твоя принцесса Монакская. Один муж, другой муж, один любовник, другой любовник (какой бы скрытной ни была Леночка, но уж Инга-то всегда все знала).
С сыном, правда, незадача такая вышла — почему-то Лена прекратила с ним всяческие отношения. Или же он с ней — этого Инга точно не знала. И тоже как-то все легко и изящно обошлось. Другая бы мать с ума сходила, а Ленка — хоть бы хны.
И как ни сострадала госпожа Грабовская своей заместительнице, когда у той произошло такое горе, где-то в подлой глубине ее — увы — завистливой души шевельнулась мыслишка: допрыгалась, стрекоза.
Инга Вацлавовна тяжело поднялась по каменным ступеням и остановилась на пороге вверенного ей музея.
Начинался новый день, точнее — новое утро.
Это майское утро Елена Станиславовна Смирнова провела в тревоге. Вопреки тому, что думала о ней ее директриса, она очень тяжело переживала разрыв с сыном. Вообще жизнь загнала ее в какую-то дурацкую ситуацию. Но больше всего ей не понравился вчерашний визит следователя Турецкого.
Она и сама подозревала, что на жизнь ее и ее второго мужа покушался именно Виктор. Но гнала от себя эту ужасную мысль: к чему же она пришла, земной свой путь пройдя… даже не до половины, а гораздо дальше, если ее собственный сын пытался ее убить. И только благодаря случайности она задержалась в квартире и не погибла вместе с мужем.
Тут же она пыталась уговорить себя, что, может быть, Виктор покушался вовсе и не на нее, а только на генерала Смирнова. Ведь именно ему он пытался передать этот конверт. А то, что таинственный офицер, о котором говорил покойный консьерж — как там его, Плоткин, кажется, — офицер, попросивший передать конверт товарищу генералу, — ее сын Виктор, она поняла сразу.
Так или иначе — о том, чтоб выдать сына господину Турецкому, не могло быть и речи. Пусть он решает свои проблемы сам, а у нее полно своих собственных. И плевать, что ее жизнь под угрозой, — будь что будет! Хуже всего не это, а то, что она, эта самая жизнь, завела Елену Станиславовну в какой-то… сумрачный лес.
Первый муж — самоубийца, неудачник. Второй муж убит, а единственный сын — тяжелобольной человек, у которого явно не в порядке с головой, и к тому же возможный убийца.
Так к чему все это? И что будет дальше? Что вообще у нее осталось?
Разве только вот это хрупкое майское утро.
В дверь забарабанили повторно.
«Ну где этот чертов Рэмбо армянского разлива, — рассердилась Инга Вацлавовна. — Ах да, я же сама послала его сварить мне кофе».
