Димитр Пеев - Седьмая чаша (сборник)
Женщина хранила полное самообладание, даже нашла в себе силы улыбнуться:
— Любопытно, как я умудрилась отравить мужа, находясь в то же самое время за пятьсот километров отсюда?
— Думаю, это любопытно не только вам, но и всем подследственным. Позвольте мне сесть, потому что разговор будет долгим. Давайте, гражданка Даракчиева, договоримся так: я буду описывать ваши действия шаг за шагом, а вы где надо исправляйте меня… Начнем с мотивов. В последующие дни, на допросах, вы нам преподнесете бог весть какие сентиментальные измышления. А на самом деле истина такова. Вы сами — далеко не святая, но и вам надоел образ жизни вашего мужа. Это первый мотив, эмоциональный. А второй — чисто практический. Вы давно поняли, что благополучие консорциума не вечно, что милиция рано или поздно прихлопнет эту кормушку. Задумав погубить своего мужа, вы, в сущности, хотели похоронить и консорциум. Ловко задумано, особенно если учесть, что огромное состояние Георгия Даракчиева почти все было записано на ваше имя.
— Не я ловко задумала, а вы ловко сфабриковали, — сказала Даракчиева спокойно. — Подобные хитроумные мотивы можно при желании приписать каждому из присутствующих. Каким же образом я, если верить вашим фантастическим домыслам, совершила преступление?
— Планы этого убийства вы давно вынашивали, поджидая удобного момента, когда окажетесь вне всяких подозрений. И такой момент настал, когда вы отдыхали в Варне. Завтра, на первом допросе, вы увидите копии телефонных квитанций. В четверг, накануне рокового дня, вам действительно звонил Даргов. Он предупредил об очередной оргии — вернее, в очередной раз пожаловался на свою жену.
— Он только и делал, что жаловался, — сказала, передернув плечами, Беба.
— Вы быстро оценили ситуацию и наконец разработали конкретный план. Умная, сообразительная, расчетливая, вы ведь недаром читали любимые вами западные детективы… Звонок Косты Даргова, продиктованный вполне обоснованной ревностью, привел в действие механизм вашего плана. Зная, как проходят оргии вашего супруга, вы предельно ясно представили себе то, что должно случиться на следующий вечер, в пятницу. И начали действовать. А действовали вы на зависть любому детективу. Во-первых, в ночь с четверга на пятницу спрятали платье и туфли В расщелине скалы, у самого берега. Во-вторых, одним-двумя телефонными звонками, а может, и с помощью взятки — мы еще в этом разберемся — добыли самолетные билеты до Софии и обратно.
— У меня — безупречное алиби, — сказала Даракчиева, но голос ее дрогнул. — Я была в тот день на пляже. Это видели все. А в полдень я дала телеграмму.
— Да, алиби… Оставили одежду на попечение друзей, загоравших у моря, сделали все необходимое, чтобы гардеробщица женского пляжа вас запомнила, но в том-то и загвоздка, что там вы пробыли не больше пяти минут. Вы покинули пляж в одном купальнике, держа в руках маленькую сумочку. В ней находились деньги Даракчиева и яд для Даракчиева. А вскоре вы облачились в спрятанное накануне платье и понеслись на такси в аэропорт. Не возражайте, неутешная вдова. Я нашел в Варне таксиста, который за пятьдесят левов доставил вас к самолету, а затем четыре часа ждал вашего возвращения из Софии. Отыскал я и портье — того самого, что отправил вашу телеграмму, тоже за взятку. Он отправил телеграмму в четырнадцать десять, когда вы были уже в Софии, точнее, возвращались с дачи. А на даче вы задержались всего на две-три минуты, не больше. Всыпать цианистый калий в чашу Георгия Даракчиева — единственную чашу, из которой он пил! — на это не потребовалось много времени. Потом? Потом — проще простого: на такси в аэропорт. Самолетом до Варны даже не пятьсот, а триста восемьдесят километров. Можете проверить по справочнику… До вечера было еще ой как далеко, а вы уже присоединились к своим приятелям на пляже, не сомневаясь в полной своей безнаказанности. Ибо кто же поверит, что человек может быть одновременно и на черноморском побережье, и в пригороде Софии?.. Но вы совершили ошибку, Даракчиева. Вы переиграли. Вы забыли, что если человек невиновен, то не нуждается в алиби. А вы постарались обеспечить себе тылы, создать доказательства своего пребывания на Золотых песках чуть ли не на все часы той злосчастной пятницы. И промахнулись. Вот в чем ваша ошибка: если ваша одежда пролежала до вечера на пляже под присмотром друзей, то в каком одеянии вы подавали днем телеграмму? В купальнике? И еще одного вы не учли, да и не могли учесть. Того, что ваш приятель Даргов с самого полудня отирался возле вашей дачи. Он видел ваше внезапное появление — и это стоило ему жизни…
Не поднимая глаз от стола, Даракчиева тихо спросила:
— При чем тут я?.. Ведь Коста сам взял на полке фужер!
— Даргов подписал себе смертный приговор еще тогда, когда заявил вам, что в пятницу видел убийцу. А наш следственный эксперимент позволил вам, хоть это и было очень рискованно, продемонстрировать свои возможности. Вы, хозяйка, первой пришли на дачу и на всякий случай подготовили фужеры с ядом. Если действие станет развиваться так, что Даргов будет исполнять роль Даракчиева, — что ж, прекрасно, если же нет — вы ничем не рисковали. И не забывайте: Даргов сам взял фужер, но вы подсказали ему, какой именно. Из вишневого сервиза, помните? Тогда я не обратил внимания на эту маленькую подробность — и Даргов вознесся к Даракчиеву.
— Все это слова, — хрипло приговорила женщина. — Слова! А конкретно вы ничего не можете доказать…
— Вы в этом убеждены? — спросил Геренский. — А мне кажется, что могу. Даже здесь, в этом зале. Потому что яд и сейчас при вас, Зинаида Даракчиева. Фломастер, который не пишет… Насколько мне известно, до сих пор никто еще не пользовался концентрированным раствором цианистого калия вместо чернил…
Она вздрогнула, сжалась. Подполковнику показалось, что она вот-вот схватит свою сумочку, и он поспешил ее остановить:
— Советую не устраивать ненужных сцен. Я должен вас предупредить, что капитан Смилов не случайно находится рядом с вами…
Бледная, задыхающаяся, с внезапно заострившимися чертами лица, Даракчиева оперлась о стол, медленно встала.
— Вы выиграли, Геренский, — сказала она громко и отчетливо. — Я, хоть и боялась вас, все-таки, видно, недооценила. Да, вы выиграли, но и вы совершили ошибку. Я не дам вам насладиться победой. Да и Ники не станет сыном женщины, осужденной за два убийства…
Она схватила стакан с водой и несколькими большими глотками выпила.
— Она отравилась! — взвизгнула Елена Тотева.
Опорожнив стакан, Даракчиева поставила его на стол и замерла в ожидании неминуемой смерти. И тут раздался смех.
— Пейте на здоровье! — сказал капитан Смилов. — Минеральная вода никому еще не повредила. И напрасно вы трясли фломастером над стаканом. Хотя скажу откровенно: когда вы отвернулись в сторону, а я подменял вам стакан, делать мне этого ужасно не хотелось. Но приказ есть приказ.
— Уведите ее, Любак, — сказал Геренский. — Седьмая чаша выпита всеми до дна.
Потоки прохладного ветра спускались на город с гор, увенчанных узким серпом месяца. Золотые отсветы дрожали на куполах собора Александра Невского, рассеивались и угасали в купах безмолвных деревьев.
— Благодать! — негромко, но так, чтобы слышал Геренский, сказал капитан, взглянув на шефа, который склонился над столом. — Благодать, творимая содружеством ночи и молодого месяца. В эти благословенные часы одинокие холостые мужчины, ну и, понятное дело, вдовцы должны нашептывать на ушко избранницам своего сердца рифмованные признания. Предпочтительно собственного производства.
— Э нет, поэтом надо родиться! — Подполковник, отложив авторучку, улыбнулся. — Поэзия — дар божий, чего не скажешь о криминалистике. Ведь при желании хорошим криминалистом может стать даже бывший спортсмен.
Смилов махнул рукой.
— Какой из меня криминалист? Что должен думать о себе капитан милиции, когда его начальник эффектно изрекает: «Седьмая чаша выпита до дна», а он, капитан милиции, стоит и делает вид, что все понимает, хотя понимает далеко не все. Ну не позор ли: до сих пор не могу понять, кто ж анонимки сочинил?
Геренский встал, прошелся по кабинету, остановился перед сидящим на подоконнике Смиловым и сказал:
— Сознаюсь чистосердечно: анонимщик — это я. Единственное, что меня извиняет, — это то, что согрешил я в первый и последний раз в жизни. Пришлось решиться. Я верил, что рыбка клюнет. А сама идея осенила меня, когда я прочел анонимку на Даргову — эту бумажонку ты сам получил в управлении. Графолог установил, что ее измыслил Паликаров. Понятно: он проведал от Жилкова, что Беба спускалась в гостиную, и смекнул: раз она работала в аптечном управлении, значит, легче всего «утопить» именно ее. Я подумал, что лучший способ раскинуть сети вряд ли представится. Я намекнул каждому на его возможную причастность к убийству. Письмо к Даракчиевой гласило: «Цианистый калий — это яд, который убивает, если он насыпан в чашу до наполнения ее напитком». Недвусмысленно, правда? И Даракчиева клюнула. Она предпочла спрятать это письмо — ведь оно могло навести нас на верный след! — и показала только второе, совершенно безобидное. Она оказалась единственной из всей компании, кто скрыл уличающее ее письмо. Согласись, это уже было кое-что… Этими анонимками я добивался косвенного признания и нашел его, и они же в дальнейшем дали мне возможность инсценировать развязку. Помнишь, как мы с тобой навестили Даракчиеву в связи с анонимными письмами? Уже тогда я начал подозревать, где она хранит яд.
