Андрей Стрельников - Посмертный бенефис
— Что будешь пить? Пока ничего? А когда начнешь? Может быть, минеральной воды? Как дела? Как бизнес? — Я молча улыбался, ожидая, когда у Тейшейры кончатся вопросы, ответов на которые он не ждет. — Как тебе вчерашняя игра «Бенфики»? Жоао Пинту — великий футболист, согласен? Да, конечно, у него нет поддержки, но хорош, правда? Что? Не Ромарио? При чем тут Ромарио? Я говорю про Жоао Пинту!
— Согласен, Тейшейра! — не выдержал я. — Жоао Пинту — маленький гигант большого футбола, но я предлагаю обсудить другую проблему. Час назад я подписал контракт, после чего могу несколько лет сидеть на берегу и плевать в море — беднее, не стану, а дома у меня есть бутылка коньяку, такого ты никогда в жизни не пробовал. Дай-ка мне на часок твою машину, и я со всеми возможными предосторожностями привезу ее сюда. Моя машина осталась возле офиса, — ключ куда-то запропастился.
— Какие проблемы! Держи! — Есть у Тейшейры очень хорошее качество: готовность всегда прийти на помощь. По крайней мере, если эта помощь — не деньги.
— Риту я тоже прошу принять участие в нашей дегустации. Обещаю, оцените. — Мне стало жалко даму. После долгой и теплой беседы с красавцем Тейшейрой — и в пустую холодную постель… Лучше уж пусть пьет всю ночь. Кажется, ей это нравится.
Так… Где его машина? Ага, вот она. Старенький «Сааб-Турбо». Вполне возможно, что это — излишняя подстраховка, но если служба безопасности «Ситаса» все же возьмет меня за кадык, то мою машину им не найти. Через нее обо мне можно узнать все необходимое за двадцать минут. А идти к «Ситасу» пешком — и вовсе глупо. Странно одетый дядя с рюкзаком за плечами — для ночной октябрьской Квартейры фигура слишком неординарная.
Оставляю машину у соседнего дома. Захожу в подъезд. Бегом поднимаюсь на верхний этаж, открываю дверь на террасу. Никого. Быстро переодеваюсь — надеваю спортивный костюм и самые заурядные китайские кеды. Всякие «Адидасы» и «Найки» больше подходят для дискотеки, чем для серьезных дел. Укладываю все снятое с себя в маленькое отделение рюкзачка. По пожарной лестнице — наверх. Разбег… А, черт! Вот они, облака табачного дыма, литры спиртного, тонны моллюсков, рыбы и мяса! Далековато… Да и разбег какой-то косолапый получается. Спорт — это жизнь, что ни говори. Лет шесть-семь назад я на такую мелочь и внимания не обратил бы, а сейчас…
Аккуратно, мелкими шагами вымеряю разбег. Как бы попасть на толчковую ногу? Проблема. Любовно поглаживаю свой животик, уговаривая его не мешать. Высота-то — шесть этажей. А внизу — мозаика алгарвийской мостовой с острыми столбиками — чтобы машины на тротуар не заезжали. Столбики эти кажутся мне сейчас противотанковыми надолбами.
Зажмурившись, мысленно произношу четыре известные мне слова из слышанной когда-то молитвы — и лечу. Долго, свободно парю над четырехметровой пропастью… Тюк!
Вы когда-нибудь падали на бетон? Нет? Тогда вы меня не поймете… Несколько минут лежу, пытаясь собрать воедино кое-какие крепко ушибленные конечности. Кажется, пронесло. Все цело, только шишек набил. Везет. В голове промелькнула совсем уж дурацкая мысль: если поймают — назад прыгать не придется.
Кое-как восстановив дыхание, — мои свистящие вздохи разбудили, наверное, половину квартала, — достаю из рюкзака веревку с крюком, зацепляю ее за каминную трубу. Нужное мне окно — метрах в трех от крыши. Спускаюсь. Замок в раме — самый обычный. Универсальная отмычка справляется с ним за пятнадцать секунд. И вот я в кабинете референта. Распределительный щит — у двери. Сигнализация достаточно хитрая, но не новая:. Десять секунд… Дверь в кабинет Божко. Дольше подбираю отмычки, чем открываю замок. Простота, с которой я проникаю в его кабинет, настораживает. Впечатление такое, что ничего не боится господин Божко в Португалии! Или шеф его службы безопасности — пентюх.
Верхний ящик стола. Фотографирую все, что есть. Камера, функционирующая в инфракрасном диапазоне, — подарок Сармата. Второй ящик. Третий… Восьмой.
Сейф. Замок — электронный. Достаю из рюкзака код. Две минуты. Три. Шесть. Щелчок. Сейф открыт.
Да, г-н Божко не беден. Судя по нижним отделениям сейфа. Деньги. Пачками. Разные. Как на практическом семинаре по экономической географии. Если бы у меня прежде не было морального оправдания моей деятельности, то сейчас оно появилось бы. Держать такое количество наличных денег в сейфе — просто аморально. Здесь сладко пахнет белым порошком.
Однако — к делу. Верхнее отделение — две папки. Фотографирую все подряд. Потом разберусь. Еще восемь минут. Закрываю сейф. Код послушно возвращает замку первоначальную комбинацию. Заряжаю телефонные трубки дополнительными мембранами — так лучше слышно. Особенно, если находишься чуть ли не в километре от телефона. Вытираю все, за что хватался. Проделываю обратный путь. Странно, но он кажется мне значительно короче. Может, страх помогает? Наверное, не без этого.
Еду к своей машине, оставляю там рюкзачок, достаю из багажника коробку с драгоценной бутылкой. Поспешно возвращаюсь в бар.
— Друзья мои! Вот и я! А вот — то, что я вам обещал! — Тейшейра с Ритой, конечно, заметили, что я слишком возбужден и дрожу, но, надеюсь, отнесли это на счет моего безусловного трепета перед жемчужиной закавказского виноделия. — «Давид Сасунский», друзья! 1948 год! Один очень богатый человек из Армении подарил. Такой бутылки вы не увидите больше никогда, гарантирую.
Я, впрочем, тоже. Почти наверняка.
Апельсиновый сок с трудом цедился сквозь зубы, не желая нырять в коньячный омут желудка. Пухленькие, лишенные всякого изящества, мешочки под глазами бестактно напоминали о возрасте. Верхняя губа дергалась, стоило только вспомнить о ночном возлиянии и о Рите, три часа настойчиво полировавшей мое колено своей могучей дланью. Благо, в самые критические моменты, когда казалось, что она уже не остановится, на выручку неизменно приходил верный и проницательный Тейшейра. Иначе пасть бы мне жертвой ее нерастраченной в сексуальных баталиях женской мощи.
Губа опять дернулась, затем — правое веко. Мозг тоскливо и обреченно искал выход из очевидного тупика: как бы побриться так, чтобы нанести поменьше увечий и без того весьма непрезентабельной физиономии?
Полчаса назад артиллерийская канонада — со свистом, воем и взрывами — заставила меня с головой нырнуть под одеяло и сжаться в комок. Перед внутренним взором промелькнули живописные картины — знаменитое лиссабонское землетрясение, — видел я когда-то такие старинные гравюры. «Землетрясение» сменили лихорадочно горящие глаза какого-то безымянного усатого диктатора, с остервенением нажимающего красную кнопку. Потом видения померкли, и слегка протрезвевший мозг подкинул очередную версию, куда более правдоподобную: звонит телефон.
Я собрал остатки того, что в героических романах называют «силой воли», и вскочил на ноги. Так, наверное, назвали бы в тех же романах тот вялый набор некоординированных перемещений в пространстве, в результате которых я оказался на четвереньках перед замолчавшим уже телефоном, — что было обидно вдвойне.
Через пятнадцать минут, когда я, корча из себя раннего христианина, страдающего садомазохистским комплексом, истязал под душем свою плоть — то ледяной водой, то кипятком, — телефон зазвонил опять.
На сей раз неизвестный собеседник молча выслушал мои соображения по поводу утренних звонков, записанные на автоответчик, и расхохотался голосом Кирка.
— Привет, амиго! — Жаль. Кирк ни черта не понимает по-португальски, а то бы оценил мой вдохновенный спич. — Куда ты пропал? Я приехал еще позавчера. Вчера целый день пытался до тебя дозвониться — безрезультатно. Как появишься — дай знать. Я — в Кинта ду Лагу, но могу отъехать, так что звони на мобильный.
Скользя по полу и спотыкаясь, я подлетел к телефону. Кирк, естественно, уже отключился. Я набрал номер его мобильного, и телефонная компания металлическим голосом воинствующей феминистки сообщила мне, что номер — в данный момент — недосягаем. Если я найду нужным связаться с абонентом в любое другое время… и так далее. Автоответчик на вилле Кирка попросил меня связаться с ним после трех часов дня, позвонив ему на мобильный. Номер, однако, не сообщил.
Покончив с бритьем и — удивительно! — порезавшись при этом совсем чуть-чуть, я принялся оборудовать темный чулан под временную фотолабораторию. Проявление негативов с дальнейшей их сортировкой заняло около четырех часов, а тщательность, с которой я пытался выполнить давно забытую работу, окончательно выветрила из головы все ночные кошмары. Словом, к трем часам дня я был трезв, бодр, горд собой и голоден.
Кирк позвонил сам. Сообщил, что в пять часов у него арендовано время на корте теннисной академии Дэвида Ллойда, и пригласил меня присоединиться. Мысль о подвижных играх энтузиазма у меня не вызывала, но я согласился, вспомнив о замечательном баре всего в сорока метрах от кортов.
