Пер Валё - Негодяй из Сефлё
Скоро у полицейских отберут жетоны, подумал Рённ ни к селу ни к городу. И тем самым разрешится наконец затянувшийся спор о том, где следует его носить: то ли на груди, как опознавательный знак, то ли в кармане. Скоро эти бляхи просто-напросто отменят и вместо них введут обыкновенную личную карточку, а полицейские смогут и впредь сохранять анонимность под обезличивающим однообразием мундира.
Вслух же Рённ спросил:
— Тебя как зовут?
— Андерсон.
— Ты когда сюда прибыл?
— В два часа шестнадцать минут. Девять минут назад. Мы были поблизости. На Оденплан.
Рённ снял очки и покосился на мальчика в мундире. Мальчик стоял над раковиной иззелена-бледный. Его рвало. Старший перехватил взгляд Рённа и сказал без всякого выражения:
— Он еще практикант. Первый раз на задании.
— Вот и надо о нем позаботиться. А сюда пусть пришлют человек пять-шесть из пятого.
— Дежурный автобус из пятого округа уже был здесь, — браво отрапортовал Андерсон, и вид у него сделался такой, будто он намерен то ли отдать честь, то ли стать по стойке «смирно», то ли выкинуть еще какую-нибудь глупость.
— Минуточку, — сказал Рённ. — Вы видели здесь что-нибудь подозрительное?
Вопрос был, пожалуй, не совсем удачно сформулирован, и сбитый с толку полицейский уставился на дверь палаты.
— Н-да, — произнес он уклончиво.
— А вы знаете, кто он был? Ну, который там?
— Комиссар Нюман, что ли?
— Он самый.
— По виду не сразу угадаешь.
— Да, — сказал Рённ. — Трудно.
Андерсон ушел. Рённ вытер пот со лба и подумал, с чего ему начать.
Думал десять секунд. Потом подошел к настенному телефону и набрал домашний номер Мартина Бека.
Трубку сняли сразу, и Рённ сказал:
— Привет. Это Рённ. Я в Саббатсберге. Приезжай сюда.
— Хорошо, — сказал Мартин Бек.
— И немедленно.
— Хорошо.
Рённ повесил трубку и вернулся к остальным. Подождал. Протянул носовой платок практиканту, смущенно обтиравшему рот. Практикант сказал:
— Извините.
— Со всяким может случиться.
— Я не мог удержаться. Это всегда так выглядит?
— Нет, — ответил Рённ. — Нет, не сказал бы. Я двадцать один год в полиции и, честно говоря, ни разу не видел ничего подобного. — Затем, обернувшись к мужчине с черными кудрями, спросил:
— Здесь есть психиатр?
— Никс ферштеен, — ответил врач.
Рённ надел очки и внимательно изучил пластмассовый значок на его белом халате. Там было указано:
— «Доктор Юэк Юкецетюрце».
— Н-да, — сказал он самому себе.
Спрятал очки и стал ждать.
VI
Палата имела пять метров в длину, три с половиной в ширину и почти четыре в высоту. Окраска была всюду почти одинаковая: потолок — грязно-белый, а оштукатуренные стены — неопределенного желто-серого цвета. Серо-белые мраморные плитки пола. Светло-серый переплет окна, такие же двери. На окне висели толстые шторы из бледно-желтого дамаста[3], а под ними тонкие белые хлопчатобумажные гардины. Кровать белая, пододеяльник и наволочки тоже. Тумбочка серая, стул светло-коричневый. Старая краска на мебели облупилась, а на неровных стенах пошла трещинами. Побелка на потолке отстала, местами проступили коричневые разводы — от сырости. Все было старым, но очень опрятным. На тумбочке стояла мельхиоровая ваза, а в ней семь чайных роз. Очки с футляром на пуговке, прозрачная пластмассовая коробочка с двумя маленькими белыми таблетками, небольшой белый транзистор, недоеденное яблоко и стакан, до половины наполненный светло-желтой жидкостью. На нижней полочке лежала стопка газет, четыре письма, записная книжка с линованной бумагой, блестящая шариковая ручка со штифтами четырех цветов и несколько мелких монет, точнее говоря, восемь достоинством в десять эре, две по двадцать пять и шесть в одну крону. В тумбочке было два выдвижных ящика. В верхнем лежало три уже использованных носовых платка, мыло в синей пластмассовой мыльнице, зубная паста, щетка, маленькая бутылочка с лосьоном для бритья, пакетик с таблетками от кашля и кожаный несессер со щипчиками, ножницами и пилкой для ногтей. В нижнем обнаружили бумажник, электробритву, марочный блок, две трубки, кисет с табаком и использованную открытку с изображением стокгольмской ратуши. Через прямую спинку стула было перекинуто несколько носильных вещей, как-то: серый халат из бумажной ткани, брюки того же цвета и качества и длинная, до колен, белая рубашка. Носки и кальсоны лежали на сиденье, а перед кроватью стояла пара шлепанцев. На крючке у дверей висел халат бежевого цвета.
Только один цвет в этой комнате выпадал из общей цветовой гаммы — неправдоподобно, немыслимо красный цвет.
Убитый лежал на боку, между окном и кроватью. Горло у него было перерезано с такой силой, что голова запрокинулась почти под прямым углом, левая щека была прижата к полу. Язык вывалился в зияющий разрез, а расколотая вставная челюсть торчала из рассеченных губ.
Вероятно, когда он падал навзничь, из перерезанной шейной артерии ударила мощная струя крови. Отсюда и пурпурно-красная полоса наискось через кровать, отсюда и капли крови на вазе и на тумбочке.
Рана же в подреберье объясняла, почему рубашка пропитана кровью и откуда натекла лужа, окружавшая тело. Поверхностный осмотр свидетельствовал о том, что убийца одним ударом рассек печень, желчные протоки, желудок, селезенку и солнечное сплетение, а кроме того, брюшную артерию.
Практически вся кровь вытекла из тела за какие-нибудь несколько секунд. Кожа была иссиня-белой и казалась почти прозрачной там, где она вообще была видна, то есть на лбу, частично на голенях и на ступнях.
Рана в подреберье имела двадцать пять сантиметров в длину. Края ее широко разошлись; поврежденные органы вывалились в разрез.
Практически убитый был просто-напросто разрезан пополам. Даже для людей, которые по долгу службы должны посещать места ужасных и кровавых преступлений, зрелище было из ряда вон.
С тех пор как Мартин Бек переступил порог комнаты, на лице его не дрогнул ни один мускул. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что для него все это обычное дело. Сперва сходить с дочерью в ресторан поесть, выпить, приехать домой, повозиться с моделью клипера, лечь в постель с книгой. А потом вдруг пуститься в путь, чтобы осмотреть искромсанное тело комиссара полиции. Хуже всего, что Мартин и сам так думал. Он никогда не терял контроля над собой и своего напускного хладнокровия.
Сейчас было без десяти три часа ночи, а Мартин Бек сидел на корточках возле кровати и спокойно, оценивающим взглядом изучал труп.
— Да, это Нюман, — сказал он.
— Похоже, что так.
Рённ разбирал вещи на тумбочке. Внезапно он зевнул и в полном сознании своей вины прикрыл рот ладонью.
Мартин Бек бросил на него быстрый взгляд и спросил:
— А хронометраж у тебя хоть какой-нибудь есть?
— Есть, — ответил Рённ.
Он достал блокнот, где у него было что-то записано убористым почерком, надел очки и стал монотонно читать.
— «Сестра открыла двери в два часа десять минут. Она не видела и не слышала ничего подозрительного, а просто шла с обычным обходом, поглядеть, как себя чувствуют больные. Нюман был уже мертв. Она набрала номер полиции в два часа одиннадцать минут. Радиопатруль получил сигнал тревоги в два часа двенадцать минут. Они находились на Оденплан и ехали оттуда не то три, не то четыре минуты. В два часа семнадцать минут они доложили уголовной полиции о случившемся. Я пришел в двадцать две минуты. Позвонил тебе в двадцать девять. Ты прибыл без шестнадцати три».
Рённ взглянул на свои часы.
— Сейчас без восьми три. Когда я пришел, Нюман был мертв от силы полчаса.
— Это сказал врач?
— Нет, это я говорю. Вроде как мое заключение. По температуре тела… Свертыванию крови…
Он умолк, словно решив, что с его стороны было дерзостью делать собственные заключения.
Мартин Бек задумчиво тер переносицу большим и указательным пальцами правой руки.
— Очень быстро все произошло, — наконец проговорил он.
Рённ не отозвался. Вероятно, думал о чем-то другом. Немного спустя он заметил:
— Так ты понимаешь, почему я тебя вызвал? Не потому, что…
Он замолчал. Он явно затруднялся высказать свою мысль.
— Не почему?
— Не потому, что Нюман был полицейским комиссаром, а… вот поэтому.
Он сделал неопределенный жест в сторону трупа и сказал:
— Его попросту зарезали, как скотину.
Немного помолчав, он добавил:
— Я думаю, тот, кто его убил, был абсолютно невменяем.
Мартин Бек кивнул.
— Да, — сказал он. — Похоже на то.
VII
Мартину Беку вдруг стало как-то не по себе. Это ощущение было смутным, взялось непонятно откуда и походило на внезапную усталость, когда двадцать раз перечитываешь одно и то же место, а сам того не замечаешь.
Ему пришлось сделать некоторое усилие, чтобы прийти в себя и собрать ускользающие мысли.
