Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Споткнувшийся на бессмыслице Маттеи не хотел и не мог примириться с такой, по его мнению, несправедливостью, решил упрямством «опровергнуть действительность» — и повис в пустоте, застрял в царстве безумия. В этом его отличие от чудаковатого, далекого от всякого фанатизма Бэрлаха. Как и Бэрлах, Маттеи справедлив, умен и добр, готов, если надо, рисковать собой, ставить на карту не только собственную репутацию, но и жизнь. Он тоже критически относится к Швейцарии, внутренне не приемлет пресловутый швейцарский «порядок» и вовсе не горит желанием восстанавливать его в случае нарушения. Но он начисто лишен чувства юмора (тут Маттеи — прямая противоположность Бэрлаху), совершенно не подвластен эмоциям и несколько заносчив по отношению к «прочему миру», предпочитая не скорбеть вместе с ним, а подчинять его своему искусству.
За высокомерие и равнодушие Маттеи настигает жестокая расплата: в сыщике просыпается человек. Можно сказать, что гениальный детектив споткнулся не столько на нелепой случайности, спутавшей все его расчеты, сколько на сострадании к чужому горю, на человеколюбии. Потрясенный отчаянием матери, он дает обещание во что бы то ни стало найти убийцу — и не выполняет его. Есть от чего потерять душевное равновесие порядочному, совестливому человеку, не признающему компромиссов и не ищущему оправданий своим неудачам. Внутренний перелом, происшедший в нем, глубоко мотивирован, оправдан и складом характера, и ситуацией, в которой этот характер оказывается. А вот безумие Маттеи — скорее дань концепции «наихудшего конца», чем художественная необходимость. Но раз уж такой факт в романе существует, он должен восприниматься не как дискредитация разума, который — тут мы согласимся с автором — еще весьма скудно освещает те сферы действительности, где «гнездится все сомнительное и парадоксальное», а как сигнал тревоги, как предостережение от упрощенчества, от слепой веры во всемогущество рационализма.
Сигнал этот тем более заслуживает внимания, что подается художником, который считает себя не нигилистом или абсурдистом, а просветителем, учеником Свифта и Лессинга.
Как бы мы ни толковали неудачу, постигшую дюрренматтовского рыцаря логического расчета, несомненно одно: детективу как жанру, базирующемуся на проницательности мастера сыска, нанесен такой удар, от которого ему уже вряд ли оправиться. По крайней мере сам Дюрренматт поставил на нем точку. В его последнем романе «Правосудие» (1985) сыщик как таковой уже перестает быть стержнем жанровой структуры, отодвигается на второй план. В центре оказывается разоблачение общественного устройства, порождающего преступность. В этом романе есть элементы детектива — убийца (и не один), жертва (и не одна), расследование (правда, так и не доведенное до конца). Но в нем нет того, что порождает сугубо детективное напряжение, — следственной тайны, логической загадки. Загадка в романе — сам человек, его природа, тайна — законы правосудия, устройство общества и мироздания. Остальное лежит на поверхности и не требует выяснения. Если это и детектив, то детектив особый, демонстрирующий не силу, а бессилие мастера сыска перед лицом суровой, беспощадной действительности.
* * *
Глубокое сомнение в господствующем правопорядке, а заодно и сомнение в возможностях правосудия определяет — после Глаузера и Дюрренматта — развитие современного швейцарского (и, надо думать, не одного только швейцарского) детектива. Обращаясь к детективному жанру, писатели 70—80–х годов уже откровенно не верят во всемогущество сыщика. Роль следователя у них чаще всего выполняет заурядный чиновник, озабоченный только собственной карьерой и не особенно переживающий, если социальное равновесие восстановить не удается. Были бы причины, которыми можно объяснить неудачи. Таковы, например, полицейские ищейки в романах Александра Хаймана «Бельвю» (1984) и Сильвио Блаттера «Снежная ловушка» (1981). В центре первого — не сыщик и не преступник, а шестилетняя девочка, случайно увидевшая убийцу «в деле» и едва не ставшая очередной его жертвой. Во втором преступники — молодые западногерманские террористы — как личности куда интереснее и своих жертв, и своих преследователей.
Но случается и так, что сыщик как таковой вообще оказывается лишним. Появляется детектив без детектива — таковы романы Маркуса П. Нестера «Медленная смерть» (1982) и Фрица X. Динкельмана «Жертва» (1985). С романом Нестера читатель познакомится в нашем сборнике. Он сможет убедиться, что в нем есть и преступление, и жертвы, но нет того, кто преступление распутывает, нет обязательного в «классическом» детективе разоблачения преступника в финале. Функции расследования неохотно, под давлением обстоятельств, берет на себя человек, который тоже в конечном счете становится жертвой могущественного химического концерна. Это, так сказать, «маленький человек», штатный фотограф информационно–рекламного отдела Мартин Фогель.
Речь в этом романе идет не о простом убийстве, не о рядовом противоправном деянии, а о всесилии капиталистического монстра, об исходящей от него угрозе окружающей среде и человеческим жизням, о бесчеловечной сути собственнического мира и о бесперспективности борьбы с ним в одиночку. Нестер затрагивает целый букет злободневных социально–политических проблем, и прежде всего в этом, а не в хитросплетениях сюжета, несомненная ценность его книги. (Примечательно, что Нестер почти пророчески предугадал то, что вскоре после выхода книги в свет произошло на реальных, а не вымышленных химических предприятиях Базеля, с той только разницей, что последствия катастрофы оказались во много раз страшнее описанных в романе.)
Действие романа «Медленная смерть» разворачивается стремительно в течение одной недели — от вторника до понедельника, но в изложении событий нет поверхностности и торопливости, как это нередко случается в детективах. Ни на минуту не упуская из виду сюжетные перипетии, автор не забывает и о внутреннем мире своего героя, жертвы и самозваного детектива в одном лице. Перед нами трагическая по своей сути история о том, как неприметный и в общем–то ни на что не покушавшийся человек помимо своей волн оказался втянутым в грязное дело, попытался с помощью разного рода уловок выпутаться из него, но в конце концов потерпел не менее сокрушительное поражение, чем дюрренматтовский Маттеи. Мартин Фогель проиграл схватку, хотя сам об этом пока не догадывается. В данном случае то, что читатель знает больше самодеятельного сыщика, на качестве романа никак не сказывается…
Сюжет романа поражает своей невыдуманностью, близостью к жизни. Фогеля, по существу, подводит излишнее любопытство: то, что он после взрыва без разрешения проникает внутрь здания, где едва не задыхается в едком дыму и, спасаясь от удушья, наталкивается на тело человека в белом халате, по всем признакам погибшего от отравления. Почти инстинктивно, следуя профессиональной привычке, Фогель фотографирует потерпевшего, а потом, тоже инстинктивно, утаивает этот факт от начальства.
Такова завязка романа. Уже в экспозиции появляется почти обязательный для детектива труп и намечаются контуры виновника преступления — химический концерн. Не обошлось и без профессионального сыщика, на которого, правда, возлагается совершенно необычная задача: не распутать, а, наоборот, запутать дело, скрыть истинного виновника взрыва, направить разбирательство причин гибели служащего по ложному пути. Фогеля подозревают в неверности фирме, за ним начинается слежка. К тому же его мучают неприятные ощущения — сухость во рту, боль в груди, кашель. На следующий день он узнает о случившемся в изложении, выгодном концерну: сотрудник погиб якобы в результате травмы черепа при взрыве, вызванном его же неосторожностью. Фогель возмущен коварством заправил концерна, сваливших вину на того, кто уже не в состоянии защитить себя. Он негодует, но о борьбе пока не думает. Не собирается он вступать в схватку с концерном и тогда, когда из леворадикального издания получает другие сведения: в результате взрыва произошла утечка ядовитого газа и сотрудник погиб именно по этой причине. Такой вывод подтверждается и его собственными наблюдениями и ощущениями. О том же говорят и сделанные им снимки. Фогель опасается за свое здоровье и приберегает разоблачительные снимки не для выяснения истины, а на случай тяжбы с концерном. Но еще больше его пугает перспектива остаться без работы. Колеблясь, сомневаясь, испытывая то приступы решимости, то припадки страха, он незаметно втягивается в расследование обстоятельств преступления и втягивает в это дело других.
Нестер подчеркивает, что всеми своими действиями Фогель отстаивает не истину, а спасает собственную шкуру. Он шантажирует правление концерна, угрожает скандальными разоблачениями, а когда ему идут навстречу, немедленно складывает оружие.
