Фридрих Незнанский - Финиш для чемпионов
44
Дом — или, лучше сказать, «замок», — принадлежащий Захару Алоеву, отыскать в Перловке не составило особенного труда: вдвое превосходя окружающий забор, который и сам по себе не был низеньким, несуразная кирпичная гора бросала тень на всю округу. При виде этого сооружения, широченного в основании, постепенно сужающегося кверху и завершающегося тремя острыми башнями (так и тянет сказать «вершинами»), приходила в голову мысль, что депутат Алоев возомнил себя перловским феодалом — или что детство, проведенное в каком-нибудь горном ауле, наградило его подсознательной тягой к высоте. Так и рисовалась в уме картинка: депутат, стоя на башне, с кавказской буркой на плечах, орлиным взором озирает округу — начиная с близрасположенных участков местных богачей, которые вовремя обзавелись гаражами и бассейнами, переходя постепенно к дачным кооперативам восьмидесятых годов, состоящим преимущественно из убогих разноцветных сараев, и далее, туда, где свет пристанционных фонарей выхватывает из темноты переплетение рельсов внизу и паутину проводов наверху, которые издали образуют единую волшебную серебряную вязь…
То, что картинка вообразилась Турецкому в ночном, почти что лунном освещении, было нелогично, но закономерно: когда он, получив от Тихона Давыдова сведения об Алоевых, затребовал группу захвата, день шел на убыль, а когда вместе с группой захвата прибыл в Перловку, землю укутывали долгие, синие и печальные подмосковные сумерки. Конечно, можно было бы отложить захват Алоевых на завтра, но речь шла о жизни похищенного Юры Гордеева. Как знать, а вдруг промедление и впрямь будет смерти подобно? В самом тривиальном, прямом, неизысканном смысле — приведет к смерти… Об этом думать не хотелось. Как и о том, что будет, если Гордеева на алоевской вилле не окажется.
Сумерки скрадывали приметы местности, но выбивавшийся поверх забора алоевской виллы белый электрический свет позволял разглядеть, что Турецкий и его помощники добрались куда надо. «Теперь бы только на охрану не нарваться», — подумал Александр Борисович и, можно сказать, накаркал: огибая забор с другой стороны, на них двигалась другая группа, ничуть не меньше и тоже вооруженная до зубов, насколько позволяло рассмотреть освещение.
— Руки вверх, — спокойно, даже как-то лениво прозвучало из центра противоборствующей группы, оттуда, где сквозь сноп ослепительного света, исходящего из ручного фонарика, не просматривалось никакого лица. Люди Турецкого привели оружие в боевую готовность.
— Сами «руки вверх», — так же спокойно, с видимым безразличием отреагировал Александр Борисович. — Мы из Генпрокуратуры.
— А мы из Департамента уголовного розыска МВД… Тьфу ты, черт! Санек, ты, что ли?
Обниматься, точно встретившись после долгой разлуки, Саня Турецкий и Слава Грязнов не стали: обстановка не располагала. Но то, что, во-первых, предполагаемые враги оказались союзниками, а во-вторых, союзники не успели со всей дури покрошить тех, в ком с огромным опозданием распознали бы друзей, повысило настроение собравшихся. Что ни говори, операция начиналась удачно.
— Слав, ты как здесь? — успел коротко, шепотом спросить Турецкий.
— Ахметова допросил. А ты?
— А я — Давыдова.
Дальнейшие вопросы отпали. Оставалась одна серьезная проблема: что ждет их за забором? Судя по отголоскам шумной кавказской музыки (слух депутата услаждал не магнитофон, а настоящий и, кажется, немалый национальный оркестр), на вилле происходило празднество… нет, народное гулянье. Вино льется рекой, возносятся бастионы шашлыков и острых закусок, мужчины поднимают тосты, женщины с прикрытыми чадрой лицами прислуживают за столом… Хорошо, если так. В праздничной суматохе шансы тайно проникнуть на алоевскую территорию повышаются. Проникать туда явно — последнее дело: что, если, заметая следы, негласный глава «Фармакологии-1» отдаст приказ убить Гордеева?
45
Наркотический препарат, содержавшийся в пище, снова начал оказывать свое действие, ввергая Юрия Гордеева в заторможенность и сон. Однако на этот раз дурманящей вытяжке из плода химических раздумий каких-нибудь врачей-убийц противостояла сила воли, которую неожиданно воскресила в Гордееве неудовлетворенная надежда на спасение. Да, он окружен врагами; друзья далеко, они пока еще не нашли его, а может быть, и не найдут — и что из того? Неужели ему только и остается, что пассивно плыть по сонным волнам, погружаясь все глубже, и, скорее всего, пойти ко дну? Нет, простите, Юрка Гордеев вам не из таковских! Он еще себя покажет! Каким образом он себя покажет, оставалось скрыто туманом неизвестности, но подготовка должна была начаться сейчас, сию минуту. Главное — не спать, не поддаваться затягивающим сновидениям. Как им противостоять? Считать до тысячи, до миллиона? Нет, не подходит: наоборот, счет овец — испытанное средство от бессонницы… Вспоминать стихотворения, которые учил в школе? «Однажды, в студеную зимнюю пору, сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу, поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой…» Совмещение двух шедевров русской классики, и впрямь памятное со школьных лет, развеселило и помогло слегка воспрянуть духом. Однако и сонные волны не бездействовали: они плескались уже возле ножек гордеевской кровати, готовые затянуть в привычный омут. Волнам наркотического сознания способствовала доносящаяся снизу дикарская музыка — какие-то, шут их знает, тамтамы и зурны, которые поначалу отвлекали, царапая слух, но потом своим равномерным ритмом стали вводить в трансовое состояние. Во всех этих народных штучках есть нечто наркотическое, ибо недаром поклонники этнической музыки усиливают на концертах ее действие таблетками и «промокашками».
Тут же моментально привиделся Юре концерт, на сцене выступает группа, косящая под древнеегипетских богов, и даже лица артисты скрывают под звериными масками, а он отирается в гуще публики, где полно колоритных личностей, от японцев в индейских головных уборах из перьев — до негров, одетых как гуцулы… Стой, погоди, это не по-настоящему! Только не спать, только не спать! Бред шел в наступление, Гордеев отбивал атаку за атакой, с холодным трезвым страхом понимая, что вот-вот сдаст позиции. Нет, не сдаст! Он еще нужен на этом свете, не спящий и в полном разуме. Его непременно спасут, и тогда он расскажет, что к Алоеву приезжал в гости какой-то иностранец по фамилии… а как же его фамилия? Глок? Глан? Нет, непохоже, фамилия вроде как немецкая. Гримм? Или английская? Грин? До чего же дырявые стали мозги от этого сонного лежания: вот как будто только что услышал фамилию, бац — уже забыл. Идиот! Кретин! Гордеев нагнетал в себе злость на свой неповоротливый ум, поддавшийся алоевскому фармакологическому дурману.
«На что ты будешь годен, — укорял он себя, — если пустяковой коротенькой фамилии вспомнить не в состоянии? А еще адвокат! Давно ли, спрашивается, подробности десяти дел одновременно в памяти держал — и ничего не путал? Адвокат опупелый! Компьютер ржавый! Покрышка продырявленная!» Он поносил себя все нелепее и нелепее, все смешнее и смешнее, и умственные усилия, которые он к этому прилагал, вступали в такое скрежещущее противоречие с действием наркотика, что все вместе причиняло ему почти физическое страдание. Он чувствовал себя так, словно в его голове вращалось, раздирая мозг на части, часовое, с острыми зубчиками, колесо… Да нет, тьфу, какое колесо? Шестеренка, это называется шестеренка. Или как-то по-другому? Большая шестеренка, очень большая. Толстая… то есть массивная. Кажется, это называется…
— Гросс!
Гордееву показалось, что он выкрикнул пресловутую, наконец-то обретенную фамилию во все горло; что сейчас сюда сбегутся все алоевские подручные, чтобы прикончить пленника, который, как выяснилось, слишком много знает, а потому опасно оставлять его в живых. Но когда он обвел комнату еще не совсем прояснившимся, но уже способным различать действительность взглядом, то обнаружил, что его конвоир преспокойно сидит на стуле, ничуть не потревоженный никакими громкими звуками. Очевидно, крик Гордеева был безмолвным, обращенным, так сказать, внутрь его существа. Там, внутри, этот крик прозвучал болезненно-оглушительно — до такой степени, что, казалось, мог оборвать жизнь, которая и так держалась на волоске в организме, отравленном всевозможными несочетаемыми препаратами. Но в итоге выяснилось, что жизнь он возвратил. И жизнь, и память, и надежду. Наркотические волны отхлынули, не осмеливаясь больше претендовать на жертву, которая оказала им такой решительный отпор.
«Гросс, — повторял про себя Гордеев в такт биению сердца. — Гросс. Гросс. Гросс…»
Он знал, что никогда не забудет эту короткую фамилию. Он пронесет ее через новые дозы и беспамятство. Он донесет ее до тех людей, которые старательно положат ее в фундамент обвинительного заключения…
